Ирония ситуации, однако, в том, что, даже если Париж потерпит фиаско, исламистов к власти в Мали все равно не пустят. Те же США, Китай, Великобритания (которые сейчас отказывают Елисейскому дворцу в реальной поддержке миротворческой операции) не меньше, чем Франция, заинтересованы в стабильной добыче ресурсов на территории Западной Африки. И если Париж потерпит поражение, то экспедиционный корпус просто возглавит другая великая держава, которая заодно получит от Франции в наследство урановые и золотые концессии в Мали.
Карта
Французские войска отправились на спасение Мали
Ирина Осипова
Мультимедиа Арт Музей отмечает 90-летие Льва Бородулина большой ретроспективой, показывая две сотни снимков, ставших классикой спортивного репортажа
Оторвался… Москва. 1959
Музей «Московский Дом Фотографии»
Лев Бородулин — из тех живых легенд, чьи юбилеи приличный музей фотографии просто не может пропустить. МАММ и не пропускает: здесь исправно, раз в десять лет, устраивают его ретроспективы. Нынешняя развернулась на двух этажах — представлено около двух сотен работ из собрания музея и семьи фотографа. В основном это снимки времен его работы в «Огоньке», принесшие мировую известность кадры с Олимпиад и мировых чемпионатов, дополненные фотографиями, снятыми в вынужденной эмиграции.
Вот ведь забавный казус: больше сорока лет Бородулин живет в Израиле, но как фотограф так и не избавился от приставки «советский». В его архиве есть и портреты, и уличные зарисовки, и остроумные жанровые сценки, и фотовпечатления из путешествий, но для истории, частью которой он стал еще полвека назад, Бородулин остается мастером спортивной фотографии.
Репортажная фотография и сама подобна спорту — и там и там все решают сотые доли секунды. Упустил одну — и нет ни мирового рекорда, ни красивого снимка. У Бородулина — талант ловить такие кадры, где потные тела и напряженные мышцы превращаются в искусство, выявляя пластику и ритм, кадры, где кроме воспетой в советское время воли к победе есть юмор и настроение. Кстати, снимая чемпионов, Бородулин и сам получил олимпийское золото — в 1972 году на Олимпиаде в Мюнхене за достижения в области спортивной фотографии.
Первый знак будущего успеха в карьере Льва Бородулина можно усмотреть в детском альбоме — четырехлетнего мальчика в матроске со стрижкой «под горшок» снимал не кто-нибудь, а один из родоначальников российской фотографии Николай Свищов-Паола. Карточка, сделанная двадцать лет спустя и запечатлевшая импозантного молодого человека, — уже автопортрет. В 1940 году Бородулин поступил в Полиграф, но закончил его уже после войны, пройдя ее от и до, поучаствовав в обороне Москвы и во взятии Берлина. Первые съемки — портреты демобилизованных солдат на Комсомольской площади, за которые они расплачивались с молодым фотографом буханками черного хлеба. Дальше — ряд московских журналов и газет. И вот в конце 1950-х Бородулин оказался в лучшем иллюстрированном журнале тех лет — «Огоньке», где и проработал пятнадцать лет под началом еще одной легенды фотомира, Дмитрия Бальтерманца.
Пирамида. Москва. 1954
Собрание автора
Позже Бородулин вспоминал об этом времени: «Когда почти полвека назад я увидел кинофильм “Зигзаг удачи”, в котором незабвенный Леонов мечтательно произносил: “Хочу работать в «Огоньке», хочу быть Бальтерманцем”, то про себя подумал, что не так плохо сложилась моя жизнь, если уже много лет работаю в “Огоньке”, а с Бальтерманцем делю кабину в фотолаборатории».
Критика формализма, борьба с космополитизмом, антисемитская кампания, железный занавес — в начале карьеры Льва Бородулина все это создавало не лучшие условия для творчества. Спорт был спасением, как одна из наименее идеологизированных тем, и к тому же давал мало кому доступное преимущество: снимая на соревнованиях, фотограф объехал почти весь мир. В снимках Бородулина читается увлечение модернизмом 1920-х годов — работы Шайхета, Игнатовича и Родченко он не только прекрасно знал, но и коллекционировал, сформировав за долгие годы уникальное по объему и качеству собрание. Впитанные эффектные ракурсы, знаменитая родченковская диагональ, свобода композиции становятся его фирменным почерком. Гимнастки с обручами сливаются в орнамент, достойный работ конструктивистов («Спортивный орнамент», 1959), баскетболист кидает мяч, вытягиваясь в струну («В космос!», 1964), чемпионка по прыжкам в воду, снятая в резком ракурсе, парит над бассейном, раскинув руки по диагонали от угла до угла снимка («С вышки!», 1956). Последний кадр во многом определил судьбу фотографа.
Один из летних номеров 1960 года был посвящен Олимпиаде, проходившей в Риме. Снимки для обложки всегда отбирали с особым пристрастием, и из нескольких вариантов редколлегия выбрала «С вышки!». Но фотография категорически не понравилась партийному идеологу и тогдашнему секретарю ЦК Михаилу Суслову, который назвал ее «летающей жопой», не оценив художественного эффекта. Тут же в газете «Правда» вышло письмо «разгневанного читателя», и, хотя откровенных репрессий в тот раз удалось избежать, машина была запущена. Бородулина обвинили в формализме, и в конце концов в 1972 году он был вынужден уехать из страны.
Водный праздник. Москва. 1959
Музей «Московский Дом Фотографии»
Пришлось начинать жизнь с чистого листа, благо за рубежом он был к тому времени достаточно известен — еще в 1964 году английский ежегодник Photography Year Book назвал Бородулина «звездой мировой фотографии», а в 1967-м японская газета «Асахи» признала его лучшим фотографом года. К слову, тот скандальный снимок спустя 30 лет будет продан на Sotheby’s за 3,8 тыс. долларов уже в ранге шедевра.
Работы Льва Бородулина вообще будут часто появляться на аукционах, а одна даже попадет в личный кабинет Билла Клинтона — приехав в Москву на встречу «большой восьмерки», совпавшую с Первой московской фотобиеннале, американский президент увезет в качестве сувенира бородулинский «Спортивный парад 1956 года».
Среди прочих заслуг Льва Бородулина — первое в СССР использование объектива «рыбий глаз», который у него, единственного в стране, появился после Олимпиады в Токио. «Мы играем в волейбол» (1966), «Гимнастки» (1968) — на фото снятые снизу фигуры выстраиваются по кругу на фоне неба и кудрявых облаков и создают художественный эффект, сравнимый с «окулусом» Мантеньи во дворце герцога Гонзага.
От времени жизни в Тель-Авиве на выставке есть портреты Голды Меир, паломники у Стены Плача, крестный ход в Иерусалиме и новые спортивные кадры, но высота, взятая в «Огоньке», осталась в прошлом. Советский формалист оказался ярче и интереснее свободного художника.
Антон Долин
Обладатель двух «Золотых глобусов» и пяти номинаций на «Оскар», новый фильм Тарантино «Джанго освобожденный» вышел в российский прокат
Архив пресс-службы
Когда лет через десять Квентин Тарантино все-таки сдержит давнее обещание и выйдет на пенсию, ему — одному из немногих — будет впору писать мемуары с несамостоятельным (иных он не признает) названием «Моя жизнь в искусстве». Или, еще проще, «Моя жизнь в кинематографе». Вовсе не потому, что его фильмы ближе к настоящему искусству, чем чьи-либо еще, — а исключительно по той причине, что единственная жизнь самого влиятельного американского режиссера 1990-х проходит внутри кинематографа и единственная его биография более или менее эквивалентна фильмографии. Ничего не попишешь, так устроены бытие и сознание постмодернистского художника — а Тарантино являет собой эталон такового.
Однако, будучи преданным рабом кинематографа, во всех остальных областях этот режиссер не просто ратует, но самоотверженно сражается за свободу. Тема освобождения от любых рамок, условностей и законов с самого начала была для Квентина ключевой, а в последних нескольких картинах стала лейтмотивом. Не удивительно и то, что со временем он пришел к важнейшему из болезненных американских сюжетов — рабовладению и его отмене. Поражает наивность тех, кто видит в обращении к этому топику обычную политкорректную конъюнктуру. Нет, для Тарантино фильм об освобожденном рабе — произведение практически автобиографическое. Сбросить ненавистные оковы и стрелять из всех стволов по чопорному истеблишменту — базовый принцип Тарантино, так и не изжившего в себе комплексов бывшего клерка из видеопроката.
