На полке попью кваску —
Дай, квасок с присловьицем,
Мне добра-здоровица!
Она мыслит языком своих героев, не конструирует, не изобретает, сколь много в её стихах прибауток, частушек, поговорок :"Ой, не беда, что вдовая /Зато — на всё готовая". Или. "Вы не хмурьтесь, братовья/, Уж со мною жить дивья."
Частушечный ритм привычен для неё. Этим она берёт и слушателя. Не случайно и Николай Рубцов, и Сергей Викулов в один голос говорят об успехе её выступлений. "Самой яркой картиной того дня, — пишет Сергей Викулов, — запечатлевшегося в памяти, была вот эта: Ольга Фокина читает стихи... А между тем, читает Ольга Фокина предельно просто, да, пожалуй, совсем и не читает (в смысле — не декламирует), а разговаривает с залом, как разговаривают деревенские подружки, встретившись у колодца...Не было в России и нет похожего на неё поэта, а это тоже признак подлинного таланта — непохожесть!"
Религия поэта. Религия выражается почти любым поэтом не внешними формами стиха, не церковными мотивами и семантикой храма, а образностью, мелодикой. Любой традиционалист существует в определённом религиозном мире. И Православие Ольги Фокиной проглядывает в личной интерпретации природы, в отношении к семье, в любви. И в фольклорной песенной традиции она ищет объединяющее соборное православное начало. Мы видим, если не религиозность в чистом виде, то поиски её. Как и всякий крестьянин, как и всякая крестьянка старого деревенского уклада, Ольга Фокина — пуританка в поэзии. И это тоже несомненный признак религиозности. Чистота отношений.
Расскажи
Про Кижи!
Ну хотя б не подробно, а вкратце!
Что за храмы стоят,
Что за главы на храмах горят.
Или же такой несомненно православный восторг:
Пой, вселенная! Я воскресаю!
Воскресаю, вселенная, пой!
Хлеб от целой буханки кусаю,
Запиваю — вприглядку — водой.
А какое целомудренное, идущее от народного лада воспевание любимого:
Был у меня соколонько
Весел да ясноглаз.
Там, где иному — полынья,
Этому — мост и наст.
Там, где иному — горюшко,
Этому — трын-трава...
Был у меня соколушко —
Светлая голова.
Вольному ему, резвому
Сети я не сплела,
Крылышек не подрезала,
В клетку не заперла
Чула ночесь — из гнёздышка
Встал на рассвете, да
В кою махнул сторонушку —
Не поприметила...
Таким бы стихам учить наших школьников, глядишь, и отношение к родному языку было бы иное, не хуже, чем во Франции. Наши западники, увы, не западные принципы отношения к традициям, к крестьянству, к национальной культуре перенимают, а лишённые их корней хотят при этом сами стать подобием их. И потому откровенно чужды своему народу, не любят его, презирают народный быт. Потому их культура повисла в пустоте, держится лишь на пародировании оригинала, насквозь вторична.
Быт же поэзии Фокиной — птицы и звери, ручьи и колодцы, народная кухня и привычная крестьянская работа.
Природа в её стихах — это не отдых пейзан, не взгляд из окна поезда, не тихое дачное пастернаковское наслаждение. Помню, как кипел Анатолий Передреев, смотря на известное фото Бориса Пастернака в сапогах на переделкинской даче. "А сапоги-то ему зачем? Свою жертвенность и убогость демонстрировать?"
На самом деле та фотография после гонений на него из-за "Доктора Живаго" была политически сработана — под зэка. И, может быть, сам поэт был ни при чём. Но не сталкивая столь разные галактики поэтов, хочу подчеркнуть, что те же кирзовые сапоги в поэзии Ольги Фокиной — естественная часть окружающего её быта. Другой-то обуви после войны, кроме ещё валенок, деревня не знала вовсе.
Началось же все просто с первого юношеского восторга перед окружающим её миром.
Хорошо, положив подбородок в ладони,
К солнцу майскому пятки босые поднять,
И смотреть, как пасутся у озера кони,
И себе выбирать молодого коня.
Хорошо, ничего не желая на свете,
Без пути и без цели скакать по лугам,
И спугнуть задремавший в черёмухах ветер,
И задорную песню послать облакам...
Это всё — начало поэзии Ольги Фокиной, пятидесятые годы, жизнь в природном ладу.
Такие откровения мы будем находить и позже, спустя десятилетия: "Где одни мои да волчьи отпечатаны следы..."
Дальше с неизбежностью идёт город, общение с городом, постижение города. Ольга Фокина поступает в Москву, в знаменитый Литературный институт. Этим путём шли все её сверстники-поэты. Мать упрекает её, как упрекали, очевидно, всех поэтов мира родители, видя в них будущих физиков, химиков, офицеров, кого угодно, но только не поэтов. Правда, материнские крестьянские упрёки, увы, иные.
Это уже проблема двух народов в одном народе, крестьяне и дворяне, это то, из-за чего произошла революция. При всей её жестокости, при инонациональности верхушки революционеров, сама революция была народная. Потому её мистически приняли Николай Клюев и Александр Блок, Сергей Есенин и Андрей Платонов.
Один народ столетиями торговал другим народом. Простят ли негры когда-нибудь белым в США? Простят, когда придут к власти миллионы поклонников Фаррахана и с улыбкой вырежут сопротивляющихся белых. Так было и у нас.
Остаточное сознание того, иного народа видно в словах матери Ольги Фокиной.
Ты в низине родилась, в низине росла,
И в низине б тебе поискать ремесла, —
На крутом берегу все дороги круты, —
Беспокоюсь, боюсь: заплутаешься ты!..
Психология из "Хижины дяди Тома", книги, ныне проклятой бунтующими неграми:
Но за вёсла садясь, я махнула без слов,
И навстречу лучам заплескалось весло...
А это уже психология иного поколения, ибо поколение детей 1937 года было ещё и первым в истории России общенациональным поколением. Ни дворян, ни крестьян, ни попов, ни купцов — единая нация и в жертвенности, и в удаче, и в мужестве, и в предательствах, и в культуре, и в бескультурье.
ПОЖАЛУЙ, СЕЙЧАС, увы, в России рождаются вновь сословные, разделённые поколения. И дети Михалковых уже сейчас готовятся бить в лица кухаркиных детей. Увы, господа либералы, Америки у нас не получается. Из тоталитарного, но равенства, мы попадаем в колониальный феодализм. Но вернёмся к нашему первому общенациональному поколению. Равному и в безотцовщине своей, у кого на фронте отцы погибли — у Ольги Фокиной, у Александра Проханова, у кого в лагерях — у Александра Вампилова, у Валентина Устинова, и у того же Давида Маркиша.
Тема отцов пришла уже в городе в поэзию Фокиной. Тогда же пришло понимание всей трудности материнской вдовьей жизни.
Я помню соседей по тем временам,
Которым короткое имя — война.
Короткое имя, а память — долга.
Безмолвна деревня — по трубы в снегах,
..........................................................
Идти по деревне куски собирать
Мы сами решили: страшно умирать.
И мать, наклонясь над грудным малышом,
Сказала спокойно: "Ну что ж, хорошо!"
Что стоило это спокойствие ей,
Я знаю, пожалуй, получше людей.
Была моя мама добра, но горда:
За спичкой в соседи — и то никогда!
........................................................
