Первый скульптурный портрет Гагарина я лепил под звуки траурной музыки в день его похорон. Работал в своей мастерской в Художественном музее. Закончил работу в течение дня, отформовал и поставил на солнце, чтобы гипс высох, а сам ушёл на обед. Возвращаюсь, а во дворе Художественного музея бушует пожар. Бюст обгорел, потом его, конечно, нашли, и, помню, как бережно, прижимая к груди, я занёс его в мастерскую[?] Долго стоял над ним, не зная, что делать… Потом отреставрировал и, когда получил новую мастерскую, перевёз туда. В очередной раз в Минск приехала Анна Тимофеевна, и я рассказал ей историю портрета. Она сказала: «Мне хотелось бы, чтобы этот портрет находился у нас дома». Белорусское правительство помогло отлить бюст в бронзе, и мы отправили его на родину Гагарина. Теперь он находится в музее, и я счастлив, что выполнил просьбу Анны Тимофеевны. На память об этой драматической истории храню гипсовый оригинал, на котором видна копоть и от которого до сих пор исходит запах гари.
Сейчас моя мастерская стала народным художественным музеем, два года назад я подарил все работы Минску. Уверен: пройдёт время, и то, что я сделал по космической тематике, народ будет изучать. Меня многие спрашивают, почему я так увлечён космосом. Во-первых, мне нравится разговаривать с космонавтами, они контактные, рассказывают много интересного, устремлены в будущее. Благодаря этим людям я постоянно познаю что-то новое. Например, меня интересует, есть ли жизнь на других планетах. Верю, что где-то есть ещё планета, похожая на нашу, и рано или поздно, может, лет через сто или двести, мы встретимся с её обитателями. И вот вопрос – чем одарим друг друга, какими бациллами и что это будет – начало конца или какого-то нового этапа?!..
– Вас что-нибудь удивляет в космонавтах?
– Когда Пётр Климук полетел в космос, среди космонавтов проводили опрос, хотят ли они, чтобы их дети продолжили династию. И почти все говорили: «Нет, очень тяжёлая профессия». А сегодня всё переменилось, у многих дети стали космонавтами – например, сыновья Юрия Романенко и Александра Волкова. Кроме портретов, в Звёздном городке я сделал мемориальные доски Гагарину и Королёву. В музее Звёздного городка хранится часть моего оборудования, например, станок, на котором я постоянно лепил космонавтов.
– Как вы стали скульптором? Были ли художники среди ваших родственников?
– В деревне Чемеры (от названия травы чемерис. – И.М.) Слонимского повета Новогрудского воеводства Польши, где я родился в феврале 1932-го, и сейчас стоит наш домик, в котором мы жили с родителями и сестрой. Красивая у нас была деревня, рядом с домом, метрах в пяти, небольшая речка, а вокруг лес, поляны, там и железная дорога проходила. В доме была огромная русская печь, которую мать белила известью и мелом. На ней я углём рисовал фигурки и пейзажики, когда родители уходили на работу или уезжали в город. Я всё ждал, когда родители меня отлупят за то, что печку пачкаю, но никто из них ни разу не наказал меня. Помню, сосед спросил: «А кто ж малюет на стенке?» – «Это мой сынок Ванька», – сказала мать. «Так, може, он буде мастаком?» – «Може, и буде». Так что родители не мешали мне в выборе профессии.
– В чём вы находите вдохновение?
– В материале, в глине. А девиз мой таков – не топчись на одном месте, будь в движении, общайся с людьми. Стараюсь как можно больше работать, чтобы ни одного дня не прожить напрасно. У меня нет свободного времени, я не знаю, что такое выходной день, для меня праздник – когда я в мастерской. Прихожу сюда обычно в 7 – 7.30, ухожу поздно. В творчестве для меня смысл жизни. Вот на днях услышал по радио, что в Минске будет конгресс по космосу – буду готовиться. Наверняка в мастерской будет много гостей. Очень ценю весенние приливы сил, дорожу каждой минутой, боюсь, чтобы не заняли дорогое время другими заботами.
– Что вы думаете о нашем времени, многим оно не нравится, молодёжь, говорят, не та пошла, и в искусстве слишком много актуальщиков появилось?
– Когда человек при деле, некогда заниматься критикой. А если смотреть в потолок и решать, на что похож кусок отвалившейся штукатурки, то, конечно, ничего хорошего не будет. Если человек умеет хорошо рисовать, он рисует, а когда не умеет, занимается «сочинительством». Я три года назад был председателем ГЭК в Академии искусств – видел много талантливой молодёжи, но и тех, кому матушка-природа не дала таланта и проучился он просто так, – немало. Уверен: в инкубаторе не рождаются индивидуальности, к ним нужен особый подход. И в этом смысле мне очень интересны детские студии, с детьми интересно рассуждать на разные темы.
Знаете, я бы с удовольствием и сам уехал поучиться на два-три месяца к какому-нибудь мастеру. Учиться никогда не поздно, у разных мастеров разный подход к материалам, новые технологии. Помню, как поразил меня в Норвегии парк Густава Вигеланда. Этот мастер – настоящий патриот: всё, что он сделал, подарил городу, ничего не стал продавать. Пока я там был, трижды приходил в парк, любовался большой пластикой. Что огорчительно, дома в библиотеках ничего не нашёл о творчестве этого скульптора. Альбом и материалы мне прислали из Норвегии. В Германии я сотрудничал с одним немецким скульптором, мы ровесники, но насколько по-разному относимся к скульптурной пластике. Начиная с каркасов, глины, объёмов – до деталей, лепки, формовки. Всё по-разному, поэтому никогда не поздно учиться. Жаль, что наши студенты не ездят сейчас за границу по обмену опытом, а как было бы полезно пообщаться им с итальянскими, английскими, французскими художниками. Считаю, что и памятники надо делать совместными усилиями, скажем, три скульптора из разных стран делают одну работу – увидите, какой будет результат. Эту практику можно распространить и на совместные российско-белорусские проекты. Вот у меня есть замысел грандиозной скульптурной композиции – о матерях героев-космонавтов, которую я хотел бы установить на границе наших государств. Но только и слышу: «Ищи спонсоров». Или – задумали памятник писателю, учёному, неважно, русскому или белорусу, почему бы не сделать его совместными усилиями?.. Мы строим Союзное государство, уверен: рано или поздно построим его, разве подобное отношение к художеству не является одним из его принципов?..
– У вас в мастерской, говорят, есть замечательный портрет вашей юной жены Ирины Владимировны, расскажите о нём.
– «Белорусочку» я вылепил, когда был студентом академии. Жена по сей день ревнует меня к портрету: «Вот её ты больше любишь». А я отвечаю: «Конечно, больше. Как ни приду в мастерскую, она смотрит на меня с портрета ласковыми, добрыми глазами и всегда молчит. А домой приду – ты постоянно жужжишь». Упрекает, что больше её не леплю. Обещаю, что сделаю. Моей профессией, к сожалению, никто из родственников не заинтересовался, дочь Инна, как ни старался её в детстве учить рисовать и лепить, стала юристом. Обиднее другое – что на моей родине в Слониме нет ни одной моей работы. Опять твердят: «Ищи спонсоров». А уж если искать спонсоров, то на памятники великим деятелям Великого княжества Литовского – канцлеру Льву Сапеге и крупному учёному, военному инженеру Казимиру Семеновичу, которые мечтаю поставить в Беларуси. А то всё говорим об одном Циолковском, а о том, что был ещё Казимир Семёнович, который занимался теми же проблемами, не знаем.
Также мечтаю поставить памятник уникальному художнику и замечательной женщине, нашей соотечественнице Наде Леже. Родилась она в Витебской губернии, начала обучаться живописи в Смоленске, продолжила в Варшаве, в 1924 году оказалась в Париже. Много лет спустя вышла замуж за французского художника Фернана Леже и после его смерти популяризировала его творчество в СССР.
Надя Леже очень много сделала для музеев Белоруссии и Москвы, подарила гипсовые отливки, живопись, книги и альбомы. Поэтому в знак благодарности хочу поставить ей памятник на её родине, а также сделать музей, посвящённый ей. Портрет я уже вылепил.
– Если говорить о встречах со знаменитостями, кого бы вы ещё вспомнили?
– Певицу Лидию Русланову, балерину Екатерину Гельцер – обе были крупными коллекционерами. А поскольку наш музей был разграблен немцами во время войны, после того как в 1957 году построили новое здание, мы стали активно пополнять коллекции. Покупали картины у коллекционеров Москвы, Ленинграда – в основном у Марии Ивановны Корниловской. Однажды мы спросили у коллекционера, почему он не покупает работы выпускников Ленинградской академии живописи, даже сделанные на отлично, и он ответил, что не уверен, станут ли они знаменитыми. А настоящий коллекционер должен чувствовать талант. Но встречаются среди них очень порядочные люди, так, в Москве у одного коллекционера мы очень хотели купить картину, а он сказал: «Я бедно живу, но никогда не продам эту работу. А когда буду уходить из жизни, просто подарю её кому-нибудь, и этим самым попрощаюсь с жизнью». А бывает, разрезают работу на три части, как поступили с картиной Шишкина, и продают в три музея.
