В самом запуске данного, ставшего устойчивым определения лежит семантическая и как следствие - этическая диверсия. К ненормативной лексике, то есть к той, что находится за пределами русского литературного языка как нормы, традиционно относились и разговорный стиль, и просторечие, и диалекты, и старославянизмы, и профессиональный жаргон. Таким образом, языковой пласт её очень широк и в принципе никакого отношения к скабрёзной ругани не имел и не имеет.
Так что "приватизация класса ХХХ" и здесь сработала по-чубайсовски - "без шуму и пыли", героическое дав на откуп пошлому. И нашим юным современникам будет трудно продираться к истинному смыслу через возникающие ассоциации при слове "Ленинград": то ли невольно вытягиваться по стойке смирно, вспоминая песню о крейсере "Аврора" в исполнении детского хора, то ли - плеваться.
Алексей ГОЛЯКОВ
Обсудить на форуме
Швондеры неистребимы
ГРИМАСЫ ЖИЗНИ
ЖКХ неспроста именно среднего рода, промежуточного, так сказать. От булгаковского управдома Швондера и пьяного слесаря ушло, а к современной на уровне XXI века системе управления жилищным хозяйством (ещё там в определении есть слово "коммунальное", совсем отжившее) так и не пришло.
Принцип сегодняшней жилищно-коммунальной конторы, то бишь дирекции единого заказчика, побольше урвать с жильцов и поменьше, а ещё лучше - совсем ничего не отдать. По весне во дворе нашего дома появились люди в оранжевых жилетах. Убирали территорию, вывозили старую листву, даже землю подсыпали на газоны, сказали: вы в городском плане по благоустройству. Значит, подумали жильцы, вспомнили наконец, что в нашем доме за пятьдесят лет существования трубы ни разу не меняли, ремонт не делали, пусть хоть со двора начнут[?] Но так подсыпанной землёй всё и закончилось.
Цены растут по всем строчкам квитанции ежемесячной оплаты: и за техобслуживание, и за телевизионную антенну, и за домофон, и за[?] Глухая борьба идёт вокруг счётчиков учёта потребляемой воды, которые, по обещаниям коммунальщиков, должны были облегчить жизнь квартиросъёмщиков. Год назад общественники одной из столичных территорий даже судебный процесс выиграли, и как навязанную услугу оплату за обслуживание квартирных счётчиков из квитанций исключили. Но не прошло, как говорится и года, как во всех почтовых ящиках нашего дома появились счета от некоего ООО "Мультисистема", которое потребовало 555 рублей 40 копеек за полугодовое техническое обслуживание. Чего - непонятно. Естественно, никто им не заплатил[?]
Тогда уже к сентябрю пришло маловразумительное, но "грозное" предупреждение от ГУ "ИС района Преображенское" о том, что "межпроверочный интервал для приборов ГВС составляет 4 года, для приборов ХВС - 6 лет" и что "в случае непредоставления документов о проведении проверки абонентский отдел ГУ "ИС района Преображенское" прекращает расчёт с жителями по показаниям ИПУ и начисления с 01.09.2011 года будут производиться по ОДПУ". Ещё бы понимать, что все эти аббревиатуры означают! ГВС - это, наверное, горячая вода, а ХВС - холодная. А ГУ с ИС и ОДПУ? Одно понятно: преуспели все эти ООО, УК и ИС в отъёме денег у населения.
Анна КУЗНЕЦОВА
Обсудить на форуме
Заговорившая память
ЧИТАЮЩАЯ МОСКВА
Виктор Бердинских. Речи немых : Повседневная жизнь русского крестьянства в ХХ веке. - М.: Изд-во "Ломоносовъ", 2011. - 328 с. - 1500 экз.
Удивительно всё-таки устроена наша жизнь. Как тщательно мы стремимся сохранить и отреставрировать памятники прошлого, с какой трогательной заботой заносим в Красную книгу исчезающих животных и растения, но не замечаем, как уходят в небытие целые пласты национальной культуры вместе с её носителями. Вот так незаметно исчез из нашей жизни тысячелетний и многомиллионный крестьянский мир. Ушёл безропотно и теперь уже безвозвратно.
О том, что пережила наша страна в ХХ веке, написано много исторических исследований, но ни один историк не в состоянии так передать "живой" дух событий, как это могут непосредственные свидетели и участники происходящего. Профессор Виктор Бердинских, известный вятский историк и исследователь, много лет собирал и систематизировал воспоминания русских крестьян. Итогом этой двадцатипятилетней работы стала книга "Речи немых", выпущенная издательством "Ломоносовъ" в серии "История/География/Этнография".
Жители русской глубинки, бабушки и дедушки, большинство из которых теперь уже ушли из жизни, на склоне лет вспоминают о своём детстве и юности, о том, какими были они и каким был окружавший их мир. За каждым рассказом - а их представлены в книге сотни - людская судьба, история отдельной семьи. Общее, что их объединяет, так это череда бесконечных страданий, через которые пришлось пройти авторам. Но не тоской по молодости, не плачем по ушедшей жизни и не обвинением властям, бесконечно проводящим разнообразные жестокие эксперименты над живыми людьми, наполнены эти рассказы.
Обычные люди ведут неспешный разговор о прожитых годах, без патетики и героизма рассказывая о том, что в другом контексте считалось бы подвигом. Русские крестьяне, по сути дела, почти никогда не протестовали, не старались добиться лучшей доли, они просто жили, рожали детей, тяжёлым трудом растили хлеб насущный, которым кормили не только себя и своих близких, но и всю нашу большую страну. Простые крестьянские парни становились солдатами и гибли на полях сражений в бесконечных войнах, которые выпадали на долю России.
Возможно, это свойство человеческой памяти - сглаживать пережитые трудности, рисовать детские годы более светлыми красками, да и вообще приукрашивать прошлое. Но невозможно пройти мимо описаний дореволюционной деревни как мира хоть и не богатого, но довольно гармоничного, с патриархальным бытом, с традициями уважения к труду, к собственности, наживаемой многими поколениями. Для человека, жизнь которого началась значительно позже описываемой эпохи, наверное, будет откровением узнать, что в старой деревне вопреки устоявшемуся благодаря художественной литературе и кинематографу представлению практически отсутствовали пьянство, сквернословие, что уважение к старшим было нормой. Видимо, у русского крестьянина был какой-то своеобразный внутренний "стержень", который надломили последующие события.
Тридцатые годы полностью изменили облик русской деревни. Традиционная православная культура уступила место новой, советской. Народные обычаи активно искоренялись, формировалось негативное отношение к прошлому. В результате прервалась связь между поколениями, молодёжь перестала воспринимать труд на земле как само собой разумеющееся занятие. Если в прежние годы (цитирую) "[?]любовь к земле у всех была - от старых до малых", то коллективизация с корнем вырвала у крестьянина "чувство хозяина", превратив само понятие собственности в ругательство, типа "ишь ты, собственник нашёлся!". Хозяйства стали распадаться, крестьяне уходили в города, сельское население сокращалось, в колхозы стали объединять по нескольку деревень. "Земля, как говорили мужики, остыла, родить не стала".
"Порой в самом обыкновенном рассказе, где вся ткань повествования уже хорошо знакома по другим воспоминаниям, внезапно блеснут неожиданностью и возьмут за душу две-три фразы", - пишет Виктор Бердинских. Невозможно без боли читать страницы, на которых приводятся свидетельства страшного голода начала 30-х годов. Вот слова простой ростовской крестьянки: "Зиму мы ещё пережили, а весной пухнуть стали[?] Тогда, весной 33-го, умерли Галя, Митя, Стёпка. Жальче всех было Стёпку, безобидный малый был, ласковый, тихий[?] И умер тихо. Живот вздулся, посинел весь, голова как шар на ниточке, все жилки видны[?] Из пятисот человек, которые жили, осталось пятнадцать дворов".
Казалось бы, такие страдания, но нет у рассказчиков ни злобы, ни отчаяния, а только лишь простое и почти беспристрастное описание событий. Есть даже радость, что, несмотря ни на что, всё удалось пережить, вырастить детей, дожить до старости, сохранить чувство сострадания к ближнему, ведь для жизни "много ли надо? Хлеба кусочек да воды глоточек[?] Я-то хорошо живу, а вот рядом старушка бедует".
Самый большой раздел книги - "Сороковые-роковые" - посвящён войне, наверное, наиважнейшему событию минувшего века. Сколько жизней она перемолола, сколько судеб переломала, а ведь победили, хоть и такой неимоверно высокой, страшной ценой. Свидетельства, прозвучавшие на Нюрнбергском процессе, заключены в сотни томов.
