В наше время слово “благотворительность” стало почти ругательным. Новые русские обессмыслили дело благотворения. Благое дело совершается в том случае, когда правая рука не знает, что творит левая. Наполеон, въезжая в опустевшую Москву, также сладко мечтал о каком-нибудь благодеянии. Столичные церкви, к примеру, он, если верить Толстому, намеревался превратить в “Дома матери”...
Благотворить способен лишь любящий Бога человек, давая милость (материальную или духовную) Самому Христу через ближнего своего. Павел Флоренский даже добродетельные, казалось, поступки, совершаемые не ради Бога, называл “переодетым эгоизмом”.
Целительная сила русской благотворительности заключается не столько в том, чтобы “утереть слезы страждущему, уделяя ему часть своего имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слезы и страдания, самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется человеколюбием”, — писал В. О. Ключевский.
“В рай входят святой милостыней”, — говорили в старину. “Возлюби...” — вот и милость окажешь. В Символе веры национальной литературы, как на Моисеевых скрижалях, на века заповедано: “И милость к падшим призывал...”.
А вот миросозерцание всей средневековой Западной Европы наиболее ярко выразилось в великом произведении Данте Алигьери “Божественная комедия”. Итальянский поэт живописно описывает в аду и чистилище муки грешников, в том числе собственных политических и личных врагов. Символично — как раз в тот момент на Руси, что замечено немецким ученым Оскаром фон Шульцем в работе “Русский Христос”, было особенно популярно проникшее в Россию из Византии апокрифическое духовное сочинение “Хождение Богородицы по мукам”, в котором Пресвятая Дева готова сама разделить мучения грешников, лишь бы облегчить их страдания.
Лавра преподобного Сергия — это не только “художественный портрет Руси” (Павел Флоренский), не только место духовного зарождения Московского государства, превратившегося с годами в великую Империю, но и животворный исток русского благотворения и милосердия.
Перезвон на горе. Перезвоны...
Не уходит от нас благодать,
Потому что святые иконы
Все на свете учили прощать.
Исцеляющий, ласковый, синий
Свет небесный в очах не потух,
Оттого что светла Россия.
Свят ее утешающий Дух.
Владимир КАРПЕЦ • От отроков Маковицких (Наш современник N10 2004)
Владимир Карпец
ОТ ОТРОКОВ МАКОВИЦКИХ
Николай (а если именовать точно — Никола) Клюев — не человек или, по крайней мере, не совсем человек. Что это значит? Еcли воспринимать слова поэтического текста буквально — а иначе их не стоит воспринимать вообще, — то подтверждение такого на первый взгляд странного тезиса мы многажды обнаружим собственно в стихах Клюева, хотя бы и в виде обмолвок, оговорок, случайно вырвавшихся строк… Посол от медведя, потомок Китовраса — уже этого достанет, чтобы догадаться о многом.
В средневековых сказаниях Руси Китоврас — странное существо, диво, именуемое сыном царя Давыда и Матери Сырой Земли. В некоторых изводах это первый, погибший, младенец, рожденный Вирсавией, плод “сугубого греха” возлюбленного царя. Зачатие — первая и едва ли не главная (наряду со смертью) экзистенциальная проблема. Алхимик Михаил Сендивогий указывал, что дурное, греховное зачатие — и у людей, и у металлов — порождает диво (monstre). В этом случае, если применять это к Китоврасу, то Мать Земля — первоматерия — принимает зачатый плод и, пропустив чрез свои врата, преобразует в огромное “диво” великой силы и могущества. Да, это диво — своего рода “недосущество”, но недосущество царского рода, наделенное изначальной царственной силой. В “Повести о Соломоне и Китоврасе” он брат царя — рачителя Премудрости. Именно Китоврас строит для Соломона Святая Святых Первого храма. Впраша же Соломон, которых людей еси ты. Человек ли еси ты или бес. Отвеща же человек он. Аз есмь человек живоущих под землею. И праша его царь, есть ли оу вас слнце и лоуна. Он же рече от запада вашего к нам въсходит слнце, а от встока вашего заходит. Егда убо оу вас день, тогда оу нас нощь. А егда оу вас нощь, тогда оу нас днь. (Полууст. Палея 1477 г.). Сказание о Китоврасе символически соответствует современным физическим представлениям об антивеществе, но также и теориям германской науки о “полой земле”. Но этот же Китоврас — Коутур или Кутувр — присутствует и в эдемском раю, что нисколько не противоречит сакральной хронологии, развивающейся по законам вневременной, эонической причинности первообразов: виде Евва зверя велика имянем Коутур, и гоняше сыня ея Сифа да его изъест” (“Повесть о Евве”, изданная в 1863 г. Н. Тихонравовым). На лицевых сводах русских и европейских летописей и хроник Китоврас изображался в виде кентавра — человекоконя, полконя (отсюда Полкан). Кентавр-Китоврас как проявление неукрощенного божественного стихийного начала (стихийного по существу, но божественного по энергиям) таинственно присутствует в легендах о единственном истинно царском роде, появляясь и исчезая в реликвиях Руси-Сурьи, от франко-венедских королей троянского рода, считавших, что их предок — bestia Neptuni quinotauri similis (так, по крайней мере, повествует хроника Фредегара), до черниговских и тверских князей, изображавших Китовраса на гербах. Китовраса изображали в короне с царским жезлом в одной руке и с чашей в другой. Но он же и медведь — рус или urs.
Среди старообрядцев-поморов, из среды которых вышел Никола Клюев, были явные и тайные Рюриковичи — вспомним хотя бы знаменитых авторов “Поморских ответов” братьев Денисовых, князей Мышецких. Но Клюев утверждает, что он еще и потомок лапландского князя, Калевалов волхвующий внук … Впрочем, генеалогия в ея истинном смысле включает в себя не только (и не столько) наследие вещественного семени, но еще и пробуждение внутренних обителей микрокосма, тождественного макрокосму (по преп. Максиму Исповеднику), а следовательно, и истории. “Сказание об антихристе”, датируемое ХV в., прямо говорит об особом роде царей-нагомудрецов, отроков Маковицких . Из них-то в последние дни истории и выйдет на противостояние антихристу тезоименитый первоархангелу царь Михаил. Цари эти — Адамовы внуци, близ рая живущи . Любимый образ Клюева — дед. Потому-то
Золотой пирог новоселий
Испечет багряный Адам.
Или еще:
Кто раз заглянул в ягеля моих глаз,
В полесье ресниц и межбровья,
Тот видел черты, где берестяный Спас
Лобзает шафранного Браму,
Где бабья слезинка, созвездием став,
В Медину ведет караваны
И солнце Таити — суропный калач —
Почило на пудожском блюде.
А единожды Клюев без обиняков опознает себя не более и не менее, как царем из Давыдова красного дома , призванного соединить архангельский говор с халдейским . Но не из тех же ли нагомудрецов и сам царь Давыд — светлоглазый и светловолосый, даже внешне отличный от прочих израильтян возлюбленный Божий?
Давайте вдумаемся в совпадение — разумеется, не случайное — буквального и сокрытого смыслов последней цитированной клюевской строки. Конечно, русский Север, архангельский край. Конечно, древняя Халдея… Но… Что такое архангельский говор? Это таинственный “сирский”, или “сурский”, царский язык ангелов, язык птиц и одновременно воинства, ведомого святым архистратигом Михаилом, воеводой последних времен. А халдейский? Обратим внимание на корень khld, kld, klt. Халдейский, колдовской, кельтийский — некоторые исследователи указывают на единый корень этих слов, кстати, близких и по значению. Что все это значит? Не прочтение ли молитвы святого Симеона Богоприимца — свет во откровение языком и славу людий твоих Израиля ?… На самом деле, о чем бы мы ни говорили, будет все об одном — о Нем, о Царе царей.
Разумеется, ничего не понимают те, кто отрицают глубочайшее Православие, Правоверие поэзии Клюева, кто изображает его “язычником”, “хлыстом” и даже “сатанистом”. Да, даже так, приходилось и такое слышать от одного из весьма известных “православных” моралистов наших, наследников Феофана Прокоповича. Оставим это последнее без ответа; что же до “хлыстов”, то зададим вопрос: а существовали ли вообще хлысты как нечто вполне определенное, структурно оформленное, или же речь может быть скорее о некоей особой настроенности, духовно-душевном складе, вовсе не обязательно воплощенном в сектантстве, но неотъемлемо присутствующем в лоне нормальной ортодоксии? Не случайно “розыски” о хлыстах почти всегда оканчивались ничем. Не случайно и Василий Васильевич Розанов, очень близкий по внутреннему своему “умострою” к Клюеву, с присущей ему “розановщиной”, то есть склонностью к предельному, до абсурда, заострению, оборонил как-то, что разница между хлыстами и монахами в том, что вторые получают от правительства ордена, а первые нет.
