Старик замолк, лицо его омрачилось печалью. Он нахмурился и досказал:
— Известно, как живёт теперь человек. Под Фоминским его переняли белые. Но тележка с золотой кладью проскочила. И вот бы совсем угнать, да, как на беду из околицы на рысях вымахнули новые казачишки. А впереди на добром коне широким махом их офицер. Тогда Степанко видит, совсем плохо дело, и говорит он ребятам:
— Братцы, надо спасать золото. Его ожидает сам Ленин. Айда вперёд, что есть мочи! А я придержу врага!
Повозку с золотом, как ветром сдуло, скрылась за курганами. А Степанко залёг в канавушку и стал бить по врагу. Троих он снял с седла, но только все-таки уложили его…
Сказывали: рубили, кололи, терзали его, а он молчал и о тележке ни слова. Умчала она. И тело Степанки вскоре отыскали в канавушке с отрезанными ушами, носом и с разорванным до ушей ртом. Вот, как погиб наш Степанко. Вечная память доброму казаку!
Мы записали старого Подгорного в эскадрон. Он поклонился мне в пояс.
— Ну, благодарствую, товарищ командир. Теперь вижу, и я не обсевок в поле!
В то время, когда в Верхнеуральске шло пополнение наших конных отрядов, Дутов терпел поражение за поражением. Сердце его от этого наливалось злобой, с утра он напивался и, как остервенелый зверь рыскал по станицам. Старые казаки-богатеи угрюмо, но с надеждой встречали своего атамана. В Магнитной Дутова встретили с колокольным звоном, с хлебом-солью. Атаман повеселел, щуря наглые глаза на бородатого станичника, который держал на подносе хлеб-соль, сказал:
— За хлеб-соль спасибо, казаки! Но этим, станичники, не отделаетесь. Мне триста коней надо! Слыхали, казаки?
— Что ты, батюшка! — задрожали у казака руки и он обронил солонку. «Ну, будет ссора!» — о огорчением подумали казаки.
Ссоры не произошло, казаки поставили коней. На другой день Дутов с пополненными сотнями выступил по тракту на Верхнеуральск. Но тут ему выпала неприятность. На соседних возвышенностях его поджидала встреча.
Напрасно дутовские сотни устремлялись разгорячённым потоком на наши цепи; их косил пулемётный огонь. Занимался белесый денёк, я хорошо запомнил его! В ложбинах клубился туман. Где-то справа блестела излучина родного Яика. Под копытами дрожала земля, сверкали на утреннем солнце клинки. Казачьи кони мчали на нас, но встреченные дружным огнём, не выдержали, минута — и повернули обратно. Напрасно атаман остервенело надрывался, грозил саблей:
— За мной станичники! За мной!
Но белоказаки свернули на степную тропку и во весь опор удирали к дальнему околку.
С большими потерями прорвался Дутов под Магнитной из окружения и быстро стал отступать в Тургайские степи.
На ранней заре мы вступили в Магнитную. Руки дрожали у меня от возбуждения. Не останавливаясь, погнал я коня к знакомому дедовскому куреню. Увы, на старом месте не было дорогого сердцу крохотного домика! На месте ветхой хибарки стоял большой рубленый дом богатых казаков Дубоновых. Сам хозяин сейчас скитался в степных балочках с дутовскими казачишками. Мои милые старики, дедушка Назар и бабушка Дарья, давно успокоились на погосте. Не было и куреня Степанко: и он отошёл под хозяйство Дубоновых.
Я бросился к знакомым казакам: — Не знают ли они про Дмитрия Павловича — Митяшку?
— Как не знать Дмитрия Павловича, да он у нас председателем Совета был, но только…
У меня сжалось сердце от предчувствия.
— Говорите, что случилось с ним! — почти выкрикнул я.
— По весне с Казанком расстреляли! — угрюмо ответили казаки. В станицу ворвался Дубонов с сынами, и похватал Дмитрия Павловича и его товарищей, добрых фронтовиков. Вывели их к горе Атач и там прикончили!
Вместе со стариками я пошёл на место расстрела и, там, где когда-то белели казахские коши, поднимался обросший бурьяном холмик.
— Вот они! — склонили головы казаки.
Я оглянулся на степной простор. Всё также, как и в былые годы, сочными травами цвела степь, волнами бежал к окаёму седой ковыль. Попрежнему синеватым булатным клинком блестела излучина Урала. В эту минуту мне вспомнилось детство, тяжёлые годы. Я снял фуражку и склонил голову над могилой друзей.
— Здравствуй, Митяшка! Здравствуй, Казанок!
Что греха таить, горячие слёзы потекли по моим обветренным щекам. Старые казаки нисколько не удивлялись этому. Седобородый, как лунь, станичник, взглянув на моё опечаленное лицо, обронил.
— Стало быть дружки были, бо сиротинушка Дмитрий Павлович был. Бобыль!
— Дружки! Навек дружки! — прошептал я.
— Скажи как! — удивился казак. — Будто вас и в станице николи не видали. Чей же вы будете?
— Я внук Назара Власьевича! — с гордостью сказал я.
Потухшие старческие глаза станичника вдруг засияли молодым блеском.
— Вот как! Почесной казак был, вечная ему память, Назар Власьевич! Нуждишка заела только! — с грустью сказал он.
Мы прошли в станицу. Она казалась мне сейчас маленькой и унылой. Не было на станичной улице прежнего веселья. И хотя в пыли попрежнему играли в казанки чумазые ребята, но мне казалось, что даже и они не умеют по-настоящему веселиться.
«Эх, сюда бы сейчас Митяшку, он показал бы, как надо битки брать!» — подумал я и, влекомый воспоминаниями, вышел на улицу, купил на рубль пять пар казанков и пристроился играть с ребятами в бабки. Кругом обступили нас любопытные молодые казачки.
— Гляди, никак командир с ребятами забавляется! — улыбались они.
Может быть среди моих партнёров был стрижанок одной из них, только этим я и мог объяснить ласковые взгляды женщин на себе. Вскоре казачата меня «выпотрошили»: я проиграл все казанки. Вечером у домика, в котором я остановился на постой, собрались казачки, благоволившие ко мне за дружбу с их ребятами. Я упросил их спеть мне старинную казачью песню. Станичницы долго ломались, опасливо поглядывая на курени, что скажут их соседи или мужья? Но постепенно они осмелели и спели мне «Казыньку».
Голоса их были сочны и свежи, и песня душевно звучала под тёплым звёздным небом.
Быстро идут годы. В моей памяти встаёт день 30 июня 1929 года. Над степью жарко светило солнце. От края до края цвели буйные степные травы, сочной зеленью манили к себе берёзовые рощицы. Как и встарь, орлы кружили над ковылём. Но в этот день в степи всё казалось необычным и праздничным. У степных балочек, у лесных рощиц появились маленькие опрятные станции, украшенные флагами. В этот день от станции Карталы на Магнитную шёл первый поезд. И, хоть в уральской степи поезд был не в диковинку, но встречать его съехались и сошлись из дальних и близких станиц и деревень казаки и крестьяне. Казахи-кочевники прибыли издалека на верблюдах, чтобы побыть на празднике.
Поезд, украшенный гирляндами, зеленью и красными флагами, подходил к станции Магнитогорск. В степи началось весёлое оживление. Народ размахивал шапками, раскатистое «ура» понеслось по равнине. От гудков и людского шума заволновались животные. Завидя паровоз, кони встали на дыбы и бросились в степь. С хриплыми криками убегали верблюды. Когда паровоз остановился, все бросились к нему. Из вагонов вышли строители завода. Всё перемешалось, расспросам не было конца. К обширной строительной площадке подошёл красный обоз. Колхозники из окрестных станиц привезли для строителей хлеб.
У старого Яика началась новая жизнь, которая каждый день приносила чудеса. Однажды я увидел, как станичники Магнитной бросились в степь. «Что-то случилось?» — подумал я и помчался за ними. Но ничего особенного не произошло. Прямо по степи шла машина, а за ней оставалась узкая и глубокая траншея. За машиной шёл грузовик, гружённый водопроводными трубами. Рабочие отгружали их, укладывали в траншею и поспешно засыпали. Так строился водопровод.
Но ещё больше удивились станичники, когда увидели доставленный к горе экскаватор. Фырча и попыхивая паром, он запускал в землю свою стальную лапу, загребая ею сразу огромные глыбы земли, бережно нёс их по воздуху и потом аккуратно вываливал в подъезжавшие грузовики.
Седобородый станичник в выцветших шароварах с синими лампасами, в просаленной ветхой фуражке, увидя работу экскаватора, заплакал:
— Ну, теперь всё! Схоронили старое, навек схоронили!
— О чём же плакать, дедушка? — спросил я его.
— Как же, сынок, конец теперь казачеству! Все, все пойдут на завод!
Я оглянулся на окрестности. И везде, куда падал мой взгляд, копошился народ. Десятки тысяч человек съехались со всех концов Советского Союза и строили завод. Когда я проходил по строительству, то слышал разноязычный говор. Кого только здесь не было! Завод строили русские, украинцы, белоруссы, чуваши, казахи, цыгане, грузины, башкиры. Весь советский народ строил Магнитогорск.
Глядя на своего ветхого земляка, я не мог удержаться, чтобы не сказать ему:
