Обвинив Молотова в нарушении линии Политбюро в переговорах со странами Запада и в непозволительных уступках им, Сталин сказал:
— Вообще Молотов и Микоян, оба побывавшие в Америке, вернулись оттуда под большим впечатлением о мощи американской экономики. Я знаю, что Молотов и Микоян — храбрые люди, но они, видимо, здесь испугались подавляющей силы, какую видели в Америке. Факт, что Молотов и Микоян за спиной Политбюро послали директиву нашему послу в Вашингтоне с серьезными уступками американцам в предстоящих переговорах. В этом деле участвовал и Лозовский, который, как известно, разоблачен как предатель и враг народа.
Не дав своим оппонентам опомниться, Сталин обвинил их... в правом уклоне в проведении экономической политики внутри СССР, сравнив их позицию с позицией Рыкова и Фрумкина.
Надо ли говорить о той зловещей тишине, которая повисла в зале для заседаний. Ее нарушил сам Микоян, который бросился к трибуне и принялся оправдываться.
— Хватит! — оборвал его Сталин. — Мы хорошо знаем вас, товарищ Микоян, и не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!
За покинувшим с понурым видом трибуну Микояном на нее поднялся Молотов. Как и Микоян, он признал все свои ошибки и заблуждения и заверил ЦК, что был и остается преданным учеником товарища Сталина.
Однако Сталин только пренебрежительно махнул рукой:
— Чепуха! У меня нет никаких учеников! И все мы ученики великого Ленина!
Затем Сталин предложил избрать руководящие органы партии. По его предложению в Президиум и Секретариат ЦК теперь должны были войти 36 человек.
И надо отдать Сталину должное: многие «новые» по своему образованию и теоретической подготовке были на несколько голов выше «старой гвардии». Более того, Сталин добился выдвижения в ЦК экономистов и философов. А в Комиссию по переработке программы партии наряду с ним, Маленковым, Молотовым, Кагановичем и Берией вошли пять молодых людей, среди которых трое были представителями гуманитарных наук.
В подготовленном Сталиным списке остались все старые члены Политбюро, кроме А.А. Андреева. Был там и лично товарищ Леонид Ильич Брежнев, переведенный вождем в Москву из Молдавии.
— С уважаемым нами товарищем Андреевым все ясно, — сказал Сталин. — Он совсем оглох... пусть лечится... Что же касается меня, то я прошу освободить меня от всех занимаемых мною постов.
После столь странного заявления в зале установилась тишина. Ничего не понимавший Маленков взошел на трибуну и призвал всех присутствующих «просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь генеральным секретарем». Его просили, и чуть ли на коленях.
— Нет, — отмахнулся Сталин. — Я уже стар... Изберите себе другого!
Но куда там... Другого никто не хотел, и в конце устроенной участниками верноподданнической вакханалии, устало и как-то обреченно махнув рукой, Сталин сдался.
Снова раздались овации. Сталин без всякого выражения смотрел в беснующийся зал. Да, все течет, все меняется... Когда-то он испытывал несказанное наслаждение от всего этого лившегося на него славословия, но теперь, слушая сотни раз слышанные им здравицы, он не испытывал ничего, кроме давившей на него огромной усталости.
Затем, уже после пленума, случился небольшой казус. Завидев в составленном им же самим списке фамилию первого маршала, Сталин недоуменно и зло спросил:
— А как сюда попал этот английский шпион?
Все смущенно молчали, и только после того как Хрущев робко заметил, что Ворошилова предложил сам Сталин, тот только покачал головой.
А вот судьба Микояна и Молотова была решена. «Сталин, — писал присутствовавший на пленуме К. Симонов, — бил по представлению о том, что Молотов самый твердый, самый несгибаемый последователь Сталина. Бил предательски и целенаправленно, бил, вышибая из строя своих возможных преемников... Он не желал, чтобы Молотов после него, случись что с ним, остался первой фигурой в государстве и партии. И речь его окончательно исключала такую возможность».
Вряд ли можно так уж безоговорочно принимать все сказанное известным русским писателем и общественным деятелем, который, по его же признанию, не всегда сам оказывался на высоте гражданской и человеческой. Да и почему Сталин должен был радоваться тому, что после него на государстве останется Молотов, который никогда не хватал с неба звезд? Он был хороший исполнитель, но вряд ли был способен руководить такой огромной страной самостоятельно.
Конечно, Сталин прекрасно знал цену окружавшим его людям и не раз говорил им, что без него они пропадут. Но на кого ему было обижаться, кроме самого себя? Он пожинал посеянные плоды. Точно так же не на кого было обижаться и в очередной раз получившему звонкую оплеуху Молотову. Разве он сам не клеймил позором предателей партии Каменева, Зиновьева и Бухарина, прекрасно зная, что никакую партию они не предавали и не были агентами гестапо.
Он играл в опасные игры, и брошенный им самим бумеранг, в конце концов, вернулся к нему. И если вспомнить, на скольких расстрельных списках стояли подписи Молотова, Ворошилова и Микояна, то вряд ли можно испытывать к ним хоть какую-то жалость. Вот уж воистину, за что боролись, на то и напоролись! И что бы там ни говорили об их падении, они очень легко отделались, и все отошли в мир иной в своих постелях...
Рассказывая об убийстве Берией Сталина, известный исследователь жизни вождя А. Авторханов наряду со многими другими измышлениями говорит и о крепком здоровье Сталина. И... ошибается! Здоровым человеком Сталин не был никогда. Впрочем, понять Авторханова можно. Болезни Сталина не вписывались в его легенду о заговоре Берии, который должен был убить здорового Сталина и тем самым усугубить свое преступление.
И вот что писал о своем шефе его бывший секретарь В.Г. Бажанов: «Образ жизни ведет чрезвычайно нездоровый, сидячий. Никогда не занимается спортом, какой-нибудь физической работой. Курит трубку, пьет вино, предпочитая кахетинское. Во вторую половину своего дня каждый вечер проводит за столом, за едой и питьем в компании членов своего Политбюро. Как при таком образе жизни он дожил до 73 лет — удивительно».
«К своему здоровью, — вторил ему сотрудник охраны А.Т. Рыбин, — Сталин относился скверно: обедал когда придется, никакой диеты не соблюдал, очень любил яичницу, способствующую возникновению бляшек на сосудах. Специального диетолога или хотя бы личного врача не имел. Правда, во время и после войны его навещали профессора Виноградов, Преображенский и Бакулев. Доктор Кулинич брал кровь из пальца, делал уколы от гипертонии.
Но в последнее время, если одолевала гипертония или очередная ангина, он к врачам не обращался — этого еще не хватало! А брал у Поскребышева, бывшего фельдшера, необходимые таблетки. Штатные врачи обслуживали в основном сотрудников охраны и крайне редко самого Сталина. Так что здоровье было серьезно ослаблено возрастом, сопутствующими хворями».
Ему вторил и генерал Рясной. Он вспоминал, что в последние дни своей жизни Сталин «посылал чекистов в простую аптеку со списком лекарств. Самолечением занимался. Подозревал, что его могут досрочно отправить на тот свет, и не без оснований. Работал по-прежнему много. Вызывает начальника охраны, дает ему список книг».
Да что там последние дни, если уже в конце 1933 — начале 1934 годов Сталин из-за болей в сердце чувствовал себя настолько плохо, что товарищи по партии уже всерьез заговорили о его преемнике. Да, Сталин тогда поправился, но повышенное давление и приступы стенокардии будут беспокоить его все оставшиеся годы.
Постоянное нервное напряжение, в котором он жил много лет, и особенно война, здоровья ему не прибавили, и начиная с 1947 года Сталин стал быстро стареть, о чем в свое время и поведал миру Милован Джилас. Правда, при этом он все же заметил: «Но в одном это был прежний Сталин: он был упрям, резок и недоверчив к тем, чье мнение отличалось от его собственного».
Да и многие другие люди, кто имел счастье (или несчастье) встречаться в то время со Сталиным, отмечали его неуверенную старческую походку и болезненный вид. Но куда хуже было то, что наряду с общим ухудшением здоровья заметно сдала его и без того не очень устойчивая психика. «Наряду с растущим недоверием, — писал Хрущев, — у него стали проявляться другие старческие симптомы, например провалы памяти или растущая склонность связывать последние события с воспоминаниями детства». «Все чаще, — вторил Хрущеву Булганин, — мешали ему провалы памяти и забывчивость, которые обычно приводили его в ярость».
Преследование военных, врачей, евреев и интеллигенции объяснялось не только обострением международной обстановки, но все возраставшей маниакальной идеей Сталина, что его повсюду окружают враги. О чем он, к несказанному удивлению гостившего у него на даче окружения, поведал. Выйдя на крыльцо и ни к кому не обращаясь он вдруг с горечью произнес: «Ну вот, я и себе уже не верю!»
