5 июля 1911 г. Тихомиров обратился со страниц “Московских ведомостей” к Столыпину с письмом, в котором призывал его пересмотреть Основные законы 1906 г. После убийства П. А. Столыпина его брат, А. А. Столыпин, опубликовал текст пометки, сделанной Петром Аркадьевичем на тихомировском письме: “Все эти прекрасные теоретические рассуждения на практике оказались бы злостной провокацией и началом новой революции”.
В октябре 1911 г. Тихомиров отметил в частном письме, что одной из причин неудач деятельности Столыпина явилось то, что он абсолютно “не думал, что всякая путная деятельность должна быть проникнута христианским настроением”. В октябре 1912 г. Тихомиров записал в дневнике: “…Недаром Столыпина убили. Он хотя и конституционалист, но человек “прусского образца” и по энергии [характера] не дал бы Монарха в обиду. А теперь — люди! …и, вероятно, куча прямых предателей. В народе же даже и для Вандеи нет уголка. Не Курская же губерния со своими правыми? Несчастный Монарх, мне Его до смерти жалко, но… Царь очень плох… Я лично, признаюсь, потерял всякую веру в спасение”. В письме Б. В. Никольскому от 14 января 1913 г. Тихомиров язвительно замечает: “Ругали Вы Столыпина, говорили, что препятствует устроению России. Что же у вас там устроили без него? Пора бы покаяться перед покойным”. В разгар Первой мировой в дневнике Тихомирова опять появляется имя покойного премьера: “Нет Столыпина! Конечно, и Столыпин жаловался, что при полной невозможности влиять на Военное и Морское министерство и при недоступности иностранной политики — нельзя ему быть хорошим председателем. Но думаю, что фактически он бы все-таки кое-что мог сделать теперь”.
В 1913 году Тихомиров опубликовал в “Московских ведомостях” несколько статей, посвященных “делу Бейлиса”. Посылая одну из таких статей Б. В. Никольскому, он предлагал: “… я бы весьма желал, чтобы Вы обратили на этот вопрос внимание Министра Юстиции. Самому не хочется писать ему. Я представляю, что если бы был образован для этого особый комитет, то Вы бы должны были быть его членом. Возможно, что годился бы Чаплинский. Конечно, следовало бы вызвать Пранайтиса, может быть Скворцова, который умеет расследовать. Без сомнения должен быть Замысловский”. Рекомендация В. М. Скворцова, бывшего редактором правого “Колокола”, наряду с другими лицами в комиссию по расследованию “дела Бейлиса” вполне согласовывалась с тем, что Тихомиров писал в газетных статьях о возможности существования некой “секты”, которая может быть причастна к неким “ритуальным зверствам”. Как и ряд других монархистов, Тихомиров делал упор на том, что хотя суд и признал М. Бейлиса невиновным в ритуальном убийстве, но в то же время суд признал “доказанность убийства со всеми признаками ритуальности”. Это был один из последних периодов публицистической активности Тихомирова.
Многолетние попытки стать “духовным отцом” монархического движения не увенчались успехом. Тихомиров отходит от публицистической деятельности и переезжает в Сергиев Посад. В 1913 г. он начинает вести работу над вторым по значению, после “Монархической государственности”, трудом своей жизни. Новая книга носила название “Религиозно-философские основы истории”. Она была опубликована в 1997 г., без положенных в таких случаях ссылок на ГАРФ, и впоследствии неоднократно переиздана. Работа над этим трудом продолжалась в течение пяти лет. Попутно на квартире религиозного писателя и редактора “Религиозно-философской библиотеки” М. А. Новоселова Тихомиров прочел ряд докладов, соответствующих главам книги: “О гностицизме”, “О философии Каббалы”, “О магометанском мистицизме” и др. На религиозной почве происходит сближение Тихомирова с религиозным писателем М. В. Лодыженским, автором “Мистической трилогии”. В 1915 г. Тихомиров обращается к нему с письмами, в которых пытается дать своему личному религиозному опыту осмысление в форме “различных категорий бытия”.
Текущие события на фронте не внушали оптимизма. 10 февраля 1915 г. Тихомиров записал в дневнике: “Да, видно, не судьба нам иметь с таким правительством ничего, кроме позора, проигрыша всех интересов России, — и, вероятно, революций, от которых, конечно, ни на грош пользы не прибавится. Какая злополучная эпоха. И какое неумение находить людей. Сухомлиновы, Григоровичи и Сазоновы — прямо пиковые карты. А возглавление? Полуживой Горемыкин”.
Глубоко в душе Тихомиров мечтал о семейном уюте и спокойствии. 17 мая 1895 г. он записал: “Я мечтал основать семью — чистую, крепкую, и больше ничего не хотел. Хочу денег, но немного, только для обеспечения, только для независимости семьи. И вот, хоть перервись, — ничего нет”. Сравнивая судьбу своего друга, видного философа К. Н. Леонтьева, со своей судьбой, Тихомиров пришел к выводу: “Ему полагается только одно: душу спасать. А мне — семью растить. И дальше — ни шагу!”. Но тихая семейная жизнь была несовместима с деятельностью Тихомирова. Привыкнув за годы революционной деятельности и эмиграции к беспокойной жизни и неустроенности, Тихомиров, даже обретя службу, постоянное место жительства, так и не смог сделать уютной огромную квартиру на Петровке, выделенную ему как редактору правительственной газеты. Там “редко кто собирался, а когда собирались… было всегда скучно” Отрешенный от обыденной жизни Тихомиров даже внешне производил впечатление человека не от мира сего. “Конечно, — отмечал Сергей Фудель, — Лев Александрович боролся непреклонно и страстно в книгах, статьях и выступлениях за тепло в “мире, за сохранение этого уходящего из мира тепла, но не знал, что надо начинать с борьбы за тепло в собственном доме… Он воевал за… христианскую государственность и свою жизнь воспринимал как жизнь в окопах этой войны”.
На “фронте” борьбы за христианскую государственность тоже не все было благополучно. 21 декабря 1905 года он писал А. С. Суворину: “Во всем более всего виновато правительство… Только полным незнанием, бездействием и трусостью властей объяснимо самое возникновение революции… наше правительство показало себя во всем бессилии гнилости. Нечто невообразимое и невозможное. С таким государством невозможно жить”. Видя вокруг себя непонимание, Тихомиров начал писать, обращаясь не столько к непонятливым современникам, сколько к потомкам, надеясь, что его работы когда-нибудь найдут настоящего читателя. Эта надежда прежде всего относилась к его фундаментальному исследованию “Монархическая государственность”: “Боюсь, что все это академический труд. Наша Монархия так разрыхлилась, что Господь один знает, каковы ее судьбы… Главное — в обществе подорвана ее идея, да и самого общества-то нет. Все съел чиновник… Мое сочинение, может быть, могло бы послужить будущей монархической реставрации. Но для настоящего оно бесполезно. Ни очами не смотрят, ни ушами не слушают”.
В своем духовном завещании от 23 января 1916 года Тихомиров, сумевший к тому времени скопить небольшое состояние, подробно распорядился своим имуществом. Казалось, что всю жизнь сетовавший на нужду Тихомиров мог вздохнуть свободно. Но революция моментально разорила бывшего редактора “Московских ведомостей”, опять поставив его семью на грань выживания. Все, что было нажито тяжелым трудом и постоянной поденной работой, обращалось в прах.
В начале марта 1917 г. газета “Утpo России” сообщила о том, что 8 марта Л. А. Тихомиров сам явился в милицию и дал подписку: “Я, нижеподписавшийся Лев Александрович Тихомиров, даю сию подписку в том, что Новое Правительство я признаю, и все распоряжения оного исполню и во всем ему буду повиноваться”.
К сожалению, дневники Тихомирова, относящиеся к периоду Октябрьской революции, в ГАРФ отсутствуют, и трудно судить, как именно оценил Тихомиров свершившиеся события. Последняя запись в дневнике была сделана 16 октября 1917 г.
Представляется интересным анализ жизни Тихомирова накануне и после Октябрьской революции, который выполнил на основе дневниковых записей и ряда других документов Харуки Вада. Известный японский ученый выделил пессимистическое начало, присущее мировоззрению Тихомирова, приведя из дневника соответствующие отрывки. Вместе с тем никак нельзя согласиться с высказанным исследователем предположением, согласно которому Тихомиров “полагал, что монархию могло бы спасти убийство Николая II”.
Что касается отношения Тихомирова к советской власти, то оно не было однозначным. С одной стороны, Харуки Вада верно отметил, что “Октябрьская революция, в задачу которой очевидно входило установление твердой революционной диктатуры, должна была, по представлениям Тихомирова, осуществить давно лелеемую им мечту о сильной государственной власти”. С другой стороны, анализ последних эсхатологических работ Л. А. Тихомирова показывает, что в будущем он видел только новые жесточайшие испытания: “мир подходит к последнему своему периоду среди страшного революционного переворота, который, очевидно, изменяет самые основы государственной власти”.
