В конце июня 1975 года Карлос при свидетелях застрелил двух агентов французской контрразведки и находившегося с ними ливанского осведомителя, работавшего сразу на несколько спецслужб и знавшего Карлоса в лицо (через него Ильич получал распоряжения от Хаддада). Собственно, только после этого западные спецслужбы получили на него первый бесспорный материал, и именно после этого тройного убийства с легкой руки репортера лондонской «Гардиан» к Карлосу пристала новая кличка — Шакал.
Потом были самые громкие дела Шакала — похищение в Вене десяти министров нефтяной промышленности стран ОПЕК (организация стран — экспортеров нефти), взрыв скорого поезда Париж-Тулуза, взрыв железнодорожного вокзала в Марселе, взрыв мюнхенского отделения радио "Свободная Европа"… О мелких акциях не стоит и говорить. Всего на счету Карлоса и его группы — 24 убийства и нанесение тяжелых травм 257 лицам. При этом в интервью журналу "Аль Ватан аль Араби" Карлос играючи признался: "Я не профессиональный убийца. Убить человека, который смотрит тебе в глаза, очень непросто". Догадывался ли об этой проблеме Шакала чудом выживший Сиефф?
Арестовали Карлоса буднично, хотя и не без доли артистизма. Изрядно выпив (а он, надо сказать, с московских времен не сильно изменил выбранному стилю жизни) во время празднования нового 1994 года в одной из греческих забегаловок в столице Судана Хартуме, Карлос вышел на улицу с прихваченной из бара бутылкой, от избытка чувств достал пистолет и начал палить в воздух. Остановить его никто не пытался, так как он был в компании приятелей, один из которых также был вооружен пистолетом-пулеметом «Узи». Убить они никого не убили, но внимание к себе привлекли более чем достаточно. Разгулявшегося гостя стали проверять. По документам это был некий Абдалла Баракат — арабский бизнесмен ливанского происхождения, который занимается продажей нефти Судану. Как водится в таких случаях, полиция проставила "на прослушку" его телефон. Вскоре выяснилось, что богатый араб частенько названивает в Венесуэлу и при этом великолепно изъясняется по-испански, в то время как по-арабски говорит с акцентом. Словом, его раскусили.
Как об этом стало известно французским спецслужбам — загадка. Тем не менее, вскоре они стали активно требовать от властей Судана выдачи Шакала. Ситуация была уже не та, что в 70-х — "холодная война" закончилась, идеи социализма потускнели… В общем, Судан согласился.
В августе французский судья Брюгер выписал ордер на международный арест Ильича Рамиреса Санчеса, и в Хартум было направлено требование о выдаче террориста. В это время у Карлоса обнаружили варикозное расширение вен в паху, и он лег в больницу на операцию. Через несколько дней на вилле в Хартуме, где он отдыхал после операции, врач сделал Карлосу успокаивающий укол, после которого он очнулся уже в самолете, завязанным в джутовый мешок, откуда торчала только его голова.
В Париже ему были предъявлены обвинения в убийстве двух агентов французской контрразведки и ливанца-осведомителя. Прокуратура настаивала только на целиком доказанных эпизодах бурной деятельности Ильича на территории Франции. Обвинялся он по уголовной статье, за преднамеренное убийство — западные спецслужбы давно поняли, что нет ничего хуже для террориста, чем лишиться ореола политического борца, мученика, революционера, страдающего за свои убеждения.
Тем не менее суд над "террористом № 1" отличался от обычного уголовного процесса небывалыми мерами безопасности (на время процесса каждому присяжному было предоставлено по два телохранителя) и небывалым интересом к нему как журналистов, так и публики. Слушанья начались 12 декабря 1997 года. По свидетельствам очевидцев, появившийся в зале суда Карлос выглядел так, словно зашел в кафе выпить аперитив перед обедом. Вел он себя независимо и даже дерзко. На вопрос судьи: "Ваша профессия?" Карлос ответил: "Я — профессиональный революционер старой ленинской школы".
— Назовите ваш адрес? — попросил судья.
— Мой последний адрес? — переспросил Карлос. — Послушайте, весь мир принадлежит мне, я — революционер-интернационалист, а мое последнее место жительства — Хартум, Судан.
Потом подсудимый говорил о том, что стал жертвой международного заговора, целью которого является уничтожение революционера, отдавшего всю свою жизнь благородному делу освобождения Палестины в рамках мировой революции.
— В течение тридцати лет я вел войну с помощью пера, пули, бомб и удавок. И эта борьба не окончена, я должен продолжить ее. Сегодня я веду ее с помощью слов. И будь я рядовым солдатом, я бы сидел и молчал, но я — лидер и должен сражаться до последнего вздоха.
Журналисты, присутствовавшие на процессе, отмечали, что Карлос пытался превратить свое заключительное слово в нечто, напоминающее знаменитую речь Фиделя Кастро на суде по делу нападения на казармы Монкада, которую Фидель закончил словами: "История меня оправдает". Но французский суд был далек от того, чтобы оправдать Карлоса. Шакала приговорили к пожизненному заключению. "Да здравствует революция!" — воскликнул он, услышав приговор. Надо сказать, что к 1997 году подобное заклинание уже потеряло силу и звучало несколько фальшиво. Свой срок Карлос отбывает и поныне.
Что не давало покоя этому щеголю и повесе? Что заставляло его носиться по свету с пистолетом в кармане и стрелять своим жертвам в лицо? Он родился в обеспеченной семье, он заказывал себе шелковые костюмы у лучших портных, он носил плащи с ярлыком "Савиль Роу", итальянские кожаные туфли ручной работы, галстуки от "Нины Ричи", очки от "Кристиан Диор" и жилеты из чистого хлопка от "Маркса и Спенсера" (напомним, что недостреленный Карлосом Сиефф был президентом этой компании). Он любил вино и веселье. Он любил женщин, и женщины любили его. Наконец, он любил и холил себя самого — Ганс Иоахим Кляйн, западногерманский террорист, входивший в группу Карлоса, так вспоминал о нем: "Он очень заботился о своей внешности. Он принимал душ по меньшей мере полтора часа. Потом, как младенец, с ног до головы посыпал себя тальком. Он буквально обливался одеколонами и духами. Когда он выходил из ванной, от него так разило парфюмерией, что мухи дохли… Поскольку его лицо уже было всем известно, ему предложили сделать пластическую операцию в Швейцарии. Однако он не хотел трогать лицо, его волновало лишь то, что у него слишком большая грудь, как у 14-летней девочки, и он хотел знать, нельзя ли ее подвергнуть операции. Когда мы купались, он никогда не снимал футболку".
Будь человек хоть трижды тщеславным (а Карлос был тщеславен: когда в Западной Германии распространили объявление о розыске Шакала, он счел это личным оскорблением — его голова оценивалась в ту же сумму, что и головы остальных боевиков), но если он с таким трепетом относится к собственному телу, то трудно представить себе основание, которое могло бы заставить его постоянно на протяжении многих лет подвергать столь обожаемое тело опасности быть продырявленным горячим свинцом. И уж коль скоро такое основание существует, то, вероятно, для самого Карлоса оно должно находиться за пределами сознания. Наличие такого трансцендентного для субъекта основания и является главным условием того, что у человека появляется судьба, а не просто складывается биография. Возможно, судьба Шакала и впрямь была предопределена. Но чем? Безусловно, притягательная сила марксизма очень велика, но в его ли власти выковать человеку планиду? Достаточно ли здесь одного материализма, который, побеждая, победить никак не может? Честно говоря, когда речь заходит о судьбе, апеллировать традиционно хочется к силам высшего порядка…
А что если виной всему — магия имени? В свое время заумник Алексей Крученых говорил, что имя в чем-то определяет судьбу, так "Хлебников дает хлеб поэзии, Маяковский светит во тьме, как маяк, Бурлюк — бурлит, а я, Крученых, закрутился". Почему бы нет? Что мы, такие маленькие, можем знать об этом? Почему бы Ильичу Рамиресу Санчесу не быть обязанным судьбой именно имени? А то, что двух его братьев подобная доля миновала — ничего не значит. В конце концов, Ильич был первенцем, а стало быть, по праву первородства, ему сполна все это дело и наследовать.
Опасно вызывать голодных духов — им не хватает тел, и уж коль скоро их вызвали, они не упустят случай воплотиться.
15. Ислам и христианство: столкновение с реальностью
Причину актуальности темы противостояния ислама и христианства сегодня, увы, объяснять никому не нужно. По данным книжного рынка, небывалым успехом в последнее время пользуются многочисленные издания Корана и жизнеописания пророка Магомета — схоластический межконфессиональный спор, долгое время бывший уделом специалистов, теперь вырвался из темницы политкорректности и стал предметом едва ли не бытового обсуждения. Самочувствие овечки Долли, веерные отключения электричества и преимущество евро над долларом как излюбленные темы досужих бесед, вроде бы, отступили на второй план перед внезапным открытием: бесправная Гюльчатай сбросила паранджу, но вместо милого личика, миру предстал огненный взгляд фанатика, обвязанного поясом шахида и выносящего приговор беспечному и химерно благополучному христианскому миру.
