Электричество — это и телефон, само существование которого азиатскому крестьянину подозрительно: как это человеческий голос идет по проволоке и в этом нет никакого колдовства? Это и телевидение, введение которого в Кампучии граничило с идиотизмом. Буквально каждый винтик, каждый провод и каждую лампу надо импортировать, то есть тратить валютные резервы (а откуда они? кто их заработал?) или добиваться заграничных кредитов и помощи. А зачем, собственно говоря? Чтобы десять тысяч торговцев, офицеров и чиновников могли приятно проводить вечера? Но даже отвлекаясь от расходов на телевизионную технику, какова реальная польза для общества от этого дьявольского изобретения? Фильмы, поставленные Сиануком, с Сиануком в главной роли, с музыкой Сианука и балетными номерами в постановке того же Сианука, разве можно их смотреть чаще одного раза в день? Сквозь все щели пролезали заграничные фильмы: художественные, документальные, телевизионные. Заграничные, то есть с Запада или из европейских социалистических стран, поскольку это ныне главные центры зрелищной цивилизации. Глянем на эти фильмы, посмотрим, как живут их герои, сколько едят, чем занимаются, о чем думают. С этим ли надо обращаться к бедным крестьянам провинции Поусат или к молодым жителям Баттамбанга?
Правда, у электричества есть кое-какие положительные стороны. Электрические насосы, например, быстрее перекачают воду, чем перетаскают ее две усталые девушки с коромыслами. Циркульная электропила быстрее и лучше перепилит бревна из пандануса. Но если один раз сделать ставку на электричество, цепь экономической зависимости будет не уменьшаться, а расти. Придется импортировать генераторы, столбы электропередач, трансформаторы, распределительные устройства. Беспрерывно, не останавливаясь ни на минуту, импортировать твердое, или жидкое топливо, которого в Кампучии нет. Придется нанимать зарубежных инженеров и техников или отправлять за границу (за чей счет?) собственную молодежь, чтобы она научилась обслуживать электрооборудование. А самое главное — надо будет примириться с тем, что на протяжении обозримого будущего у страны будет все больше нужд и потребностей и все меньше возможности их удовлетворять. Ибо само наличие выключателя и штепселя — это непреодолимое искушение для слабых человеческих душ. Мысль о том, чтобы Кампучия могла сама производить, скажем, провода высокого напряжения, не говоря уже о трансформаторах и турбинах, — просто вредная и бессмысленная утопия.
Быть может, те, кто с таким бешенством срывал со стен проводку, давил лампочки и терзал электромоторы, несколько переусердствовали. Но политическое решение «Ангки» об отмене электричества наверняка не было проявлением безумия.
LXXIII. Такой же ход мысли применим, в сущности, ко всем явлениям промышленной цивилизации, которой объявили войну «красные кхмеры». Но в основе лежали не блестящие парадоксы, не идиллическое умиление, как у Жан Жака Руссо, а горечь знания о сегодняшнем мире. Не в том дело, что промышленная цивилизация сама по себе зло, хотя всегда несет в себе зачатки вырождения. Будь она повсеместно и бесплатно доступной, ее наверняка признали бы благом, и уж во всяком случае — явлением, в определенных рамках полезным.
Но ведь это не так. Что ни год, цивилизация становится дороже. У стран, в такой степени бедных и невообразимо отставших в развитии, нет никаких, буквально никаких шансов когда-нибудь выровнять диспропорции и догнать наиболее передовые индустриальные страны. Каждый шаг на этом пути только углубляет отсталость, а не уменьшает ее. Достаточно воспринять любой элемент современной промышленной цивилизации, чтобы войти в бесконечную цепь зависимостей, которая увеличивается в геометрической прогрессии. Нет ничего отвратительнее попытки насадить современность в диких зарослях: африканских плутократов в котелках, безграмотных шейхов в «роллс-ройсах», Бокассы и Амина, электрических чудес в одном шаге от нищих лачуг.
Конечно, ныне есть возможность закупить или даже приобрести в кредит блага промышленной цивилизации. Только при капитализме это связано с определенными политическими условиями, а следовательно, с более или менее замаскированной колонизацией. Приняв первую дозу современных промышленных благ и использовав ее даже самым разумным образом, приходится в течение всей дальнейшей истории выпрашивать кредиты, моратории и безвозмездную помощь, с горечью следить за экономической конъюнктурой, любой ценой развивать экспорт какой-либо несчастной монокультуры, судьбы которой зависят в конечном счете от крупных банков, бирж и монополий. Без них бедные страны могут прожить, но с ними ужиться не могут. Это противоречило бы капиталистической природе международных экономических отношений.
Индустриализация, или даже создание основ промышленной инфраструктуры, грозит к тому же стране столь бедной, как Кампучия, разрушительными социальными последствиями. Говорят, что машины производят дешевле, чем люди. Это еще одна правда сытых, одетых и довольных жизнью, тех, у кого вот уже несколько поколений вдоволь электричества и сырья, есть пути сообщения. И основные отрасли промышленности. Нет машины, которая ткала бы ткань более дешевую, чем кампучийская крестьянка, которая зубами сучит конопляную нить. За одной машиной неизбежно идет другая. Токарный станок тащит за собой фрезерный. Серной кислоте не обойтись без фенола. В ускоренном темпе начинает расти слой «паразитов производства», которые все глубже затягивают страну в омут растущей зависимости от заграницы, требуют новых машин, винтиков, поршней, добиваются повышенной зарплаты, а если не пойти им навстречу, обидятся и выедут на заработки.
За последнюю четверть века (это были первые двадцать пять лет независимости кхмерского народа после 91 года французского колониального господства) была полностью разрушена традиционная социальная структура Кампучии.
Кхмерский крестьянин жил всегда бедно, но редко голодал, а в год хорошего урожая ел почти досыта, чем не могли похвалиться ближайшие и более дальние соседи. Денежное обращение всегда играло здесь ничтожно малую роль. Рыночная экономика существовала в зачаточной форме. Почти вся деревня жила в рамках натурального хозяйства. Несчастья начались во второй половине пятидесятых годов, когда Сианук получил солидную международную помощь и вопреки азиатским обычаям направил ее главным образом на развитие сельского хозяйства. Были освоены новые, более урожайные сорта риса. Посыпались искусственные удобрения. Начали работать механические приспособления для орошения, молотьбы и пикирования рассады. Годовой урожай за одно пятилетие вырос с полутора до трех тонн с гектара. Впервые в истории экономика располагала излишками. Тотчас же начался импорт самых разнообразных промышленных товаров, а с ним, как грибы после дождя, выросла энергичная чиновничье-техническая прослойка, которая славила светлейшего принца за разумный прогресс и заботу об интересах народа.
Деньги у этих людей были, но они хотели иметь еще больше. Платить им надо было, и притом щедро, из государственного кармана. Пришлось ввести налоговую систему. Крестьян тоже обязали платить налоги. Деревня подверглась резкому расслоению. Появились настоящие деревенские богачи, покупавшие в городах невиданные прежде товары, вроде фонарей или велосипедов. Но вместе с тем впервые в кхмерской деревне прочно поселился хронический голод среди бедноты. Этого было достаточно, чтобы кроткий, веселый и невоинственный кхмерский крестьянин начал бунтовать. Таков был на первых порах социальный фон, на котором происходило рождение доктрины «красных кхмеров».
Остальное доделали американцы при режиме Лон Нола. Они вложили в Кампучию массу денег, по-видимому, около полутора миллиардов долларов. Они допустили гигантскую, невообразимую коррупцию, чтобы, невзирая на расходы, как можно быстрее создать богатую чиновничье-буржуазную прослойку, в которой видели (и имели на это основания) надежную (ибо местного происхождения) плотину против взбунтовавшегося крестьянского моря. Они не скупились на поставки, денежные средства и посылку специалистов, когда дело касалось сельского хозяйства. В последний год правления Лон Нола урожайность достигла восьми тонн с гектара. Но чем выше были урожаи, тем больше повышались налоги. Чем зажиточнее становились города, тем хуже жилось деревенской бедноте, которая почти вся сочувствовала «красным кхмерам», предоставляла им убежища, прятала от жандармов.
Именно за эти пять лет в Пномпене была воздвигнута большая часть роскошных вилл. Город был коренным образом перестроен. В магазинах появились дорогие промышленные товары со всего мира. Индустриализация обнажила в Кампучии одновременно все прелести и все свое злополучие. Деньги стали мерой всех вещей. Инфляция превысила уровень 30 процентов в год. Два социальных полюса отодвигались друг от друга со скоростью разбегающихся галактик. В прошлом это происходило и в большинстве других стран, но здесь свершилось при жизни одного поколения, в захватывающем дух темпе.
