Да, Россия уже вряд ли может стать сверхдержавой, объединяющей перспективных и могущественных. На это в мире даже помимо Америки претендентов окажется достаточно. Но сверхдержавой неперспективных, достойных одной только человеческой жалости и сострадания, способна стать только Россия. Ее духовная, ее литературная традиция являются залогом этого. Одно дело — геополитическая борьба за пространство, в которой могут участвовать более или менее равновеликие государственные силы и коалиции. Другое дело — борьба за судьбу неприкаянных и нуждающихся в социальной реабилитации. Здесь требуется сверхдержавность особого рода. Требуется подняться над национальным эгоизмом, то есть стать особой империей, открытой “нищим духом”. Требуется подняться выше критериев морали успеха, ныне безжалостно отметающей тех, кто обнаруживает признаки социальной неадаптированности. В свое время Америка заявила о себе как империя, куда со всех концов света стекались искатели успеха и “джентльмены удачи”. Так образовался один из полюсов современного мира — полюс неугомонно напористых и неумолимо прагматичных. В современном мире стремительно образуется и другой полюс — неудачливых и незадачливых, отлученных новой либеральной церковью. Сегодня они ищут поле своей идентификации, свое отечество, свою сверхдержаву, от которой требуется, чтобы она не уступала по некоторым критериям сверхдержаве, находящейся на противоположном полюсе. Кроме России такой сверхдержавы в мире нет. Свое сакральное отечество неприкаянные жертвы глобализации могут найти только в ней.
Россия по недоразумению не раз пыталась соревноваться с первым миром по его собственным критериям успеха и могущества. Но это — не ее призвание. Она призвана создать свое пространство “нищих духом”, в котором суждено обрести человеческое достоинство всем тем, кому первый мир и первая сверхдержава в нем окончательно отказали. И чем большего успеха достигают глобалисты в своем стремлении сегрегировать людей и огородить пространство, где царит мораль успеха, от людей, отмеченных печатью неуспеха, чем больше последних в мире, тем шире социальная база русскости, база русской идеи. В этом смысле русская идея отнюдь не национальная — это идея всемирной империи новых бедняков, новых неудачников, новых изгоев мира сего. Это новая держава появляется в особом, надматериальном, метафизическом пространстве. Прежде чем Россия сумеет практически принять, помочь, обустроить неприкаянных мира сего, их окормляет дух русской культуры, принципиально обращенный к неудачникам.
Лукавят либеральные господа, когда обвиняют русскую традицию в потакании “культуре пособий”. Это обвинение имело бы смысл, если бы целью нового либерального порядка была социальная реабилитация неприспособленных, направление их на стезю успеха. Но в пространстве, захваченном современными либералами, возобладал антропологический пессимизм: неприспособленные в большинстве своем признаны неперевоспитуемыми и неисправимыми. Реальная перспектива, которую им готовит новый мировой порядок, — выталкивание в резервации и тихий экономический геноцид. В этих условиях русская духовная традиция — традиция сострадательности — на самом деле препятствует не либеральному перевоспитанию большинства, которое отныне уже не планируется элитой, а угрозе геноцида, нависшей над этим морем новой нищеты и неприкаянности. Лицемерие либерализма, сетующего на русское потакание неприспособленности, — это лицемерие палача, у которого хотят отнять жертву: не для перевоспитания он требует ее голову.
Сегодня уже ясно: если неприспособленные мира сего хотят спастись, у них должна быть своя сверхдержава, и этой сверхдержавой может стать только Россия. Китай, Индия, другие гиганты Евразии в будущем могут соревноваться с нынешним мировым гегемоном по критериям державной мощи и геополитическим амбициям. Нет претендентов на другую альтернативу: на роль страны — убежища слабых, которым все инстанции мира сего, кажется, успели отказать. Только великая русская духовная традиция обещает сохранение этой христианской миссии. Как только все неприспособленное большинство планеты заново уяснит себе, что, кроме России, у него нет надежды — все остальные предпочитают любить сильных и дружить по расчету, — заказ на ее роль о с о б о й с в е р х д е р ж а в ы будет сформирован.
Сверхдержава, уберегающая народ от либерального геноцида, вряд ли снова примет облик “диктатуры пролетариата”. Дело в том, что большевизм в некотором смысле выступал в качестве разновидности прагматической морали успеха: если либерализм печется об экономической эффективности, то большевизм пекся о политической эффективности. Сами по себе бедные и неприспособленные — вне критериев политической эффективности, и логики приращения властного политического капитала его не интересовали. Пожалуй, новый человек большевизма был склонен презирать их не меньше, чем новые супермены рынка, — ницшеанская мечта о сверхчеловеке, отвергающем христианскую “мораль слабых” в свое время повлияла на формирование организаторов партии нового типа. Но сегодня истинная человеческая задача состоит в том, чтобы реабилитировать неэффективных — будь то в экономическом или в политическом измерении. У человечества осталось слишком мало исторического времени, чтобы дожидаться их окончательного перевоспитания в школе успеха. Да и ставшая предельно хрупкой природа планеты не выдержит нового исторического напора “эффективных”. Действительная стабилизация планеты Земля придет тогда, когда арену займут люди, согласные довольствоваться немногим и переставшие мерить себя критериями успеха.
Здесь нас и в самом деле ожидает новый человек, отложивший в сторону заповеди и обольщения модерна. Но сформировать человека этого типа можно только в “русской школе” — в духовной традиции того типа, который умел дарить человеку достоинство помимо каких бы то ни было намеков на его будущий экономический и социальный успех. Русская духовная традиция по сей день остается единственной светской альтернативой достижительной морали, на одной стороне плодящей хищников, на другой — самоистязательных мазохистов.
Поэтому именно русская духовная традиция обещает нам насытить пространство будущей сверхдержавы неприспособленных новой реабилитационной способностью, касающейся уже не удачливого меньшинства, а незадачливого большинства. Мы не можем сказать сегодня, как будет организовано это пространство в административно-политическом и военном отношениях, в какие социальные технологии и практики конвертируется идея торжества “нищих духом”. Это — дело будущих поколений. Но об одном можно заключить с уверенностью: такой сверхдержаве для неприспособленного большинства негде появиться, кроме как в нашей огромной Евразии, причем в ареале влияний той страны, духовная традиция которой прямо к этому обязывает. Крушение большого социального государства на Западе, инициировавшее соответствующий демонтаж солидаристских институтов во всем мире в ходе материальных реформ, требует компенсации в виде появления сверхдержавности совершенно особого типа, являющегося последним прибежищем отчаявшихся всего мира.
Замечательно, что соответствующие предчувствия, касающиеся появления такой сверхдержавы вообще и роли России в этом качестве, в частности, живут в мире, несмотря на злостное нарушение новой официальной Россией всех своих традиционных союзнических обязательств.
В ожиданиях загоняемого в резервации большинства наряду с физическим пространством светских империй присутствует особое метафизическое пространство — обетованная земля бедных, в которой они найдут защиту и признание. Такое метафизическое пространство всегда присутствовало в еврейском сознании, что поддерживало эзотерический оптимизм евреев, непонятный профанному окружению. Сегодня эта эзотерика обетования и спасения становится достоянием изгоев глобального мира — надеждой, которую они прячут как беглянку из стана победителей. Цензура нового светского сознания — а либеральное сознание демонстрирует высший градус светского — преследует этот утопизм бедняков. Сначала поводом для такого преследования было то, что утопизм мешает бедным приспосабливаться, осваивать мораль успеха, сегодня же обнаружилось, что преследуется исторический оптимизм отверженных, помогающий им выжить перед лицом политики геноцида. Следовательно, сверхдержава бедных обязана появиться: без нее новым беднякам не устоять перед социальной и исторической безысходностью.
Американизм и антиамериканизм
Гражданские войны непременно сопровождаются идеологическими. Здесь физическим столкновениям неизменно предшествуют и сопутствуют кампании морального уничтожения противника. В каких идеологических терминах находит свое самовыражение нынешняя гражданская война — глобальное столкновение нового богатого меньшинства с новым бедным большинством? Этими терминами сегодня являются “американизм” и “антиамериканизм”. Почему именно американизм — неуемное идеологическое восхваление Америки как неоспоримого авторитета и непревзойденного образца для всего человечества — стал идеологией сегодняшних новых богатых?
