Федорович.
Уже на улице я спросил Степу:
– Если Бог Радость – кто же тогда Ярила?
– Ярый – ражий. Страстный…
Мой ясноглазый друг сказал мне:
– Ты слишком оживил своих героев. А надо ли? Они же Функции. Но если оживил, тогда придай их речи индивидуальность, хотя бы возрастную, что ли.
Вот я и говорю ему:
– В Библии, – говорю, – крестьяне и сатрапы разговаривают не как в овчарне или в коридорах власти, но простенько, как в Библии, – жанр такой.
Я лежал – не спал. «Кран», «рак», «рубанок»… Я пил на кухне холодную воду. Обливался холодной водой. Лежал на полу, чтобы замерзнуть. «Раковина», «мрамор», «карга»…
– Это зараза… – ворчал я. Но и «зараза» была от Ра. Радивый и нерадивый. Правда. Виноград. Все от Ра…
Я подумал, что фракийцы от Ра, и раджи, и фараоны. И рожно. «Какого еще вам рожна?» Я взмокрел. Волосы мои слиплись. Я вспомнил девочку Любу, свою одноклассницу. С ней у меня было связано странное наблюдение. Ее редко кто называл Люба. Звали Любаша, Любушка, чаще всего Любка, даже Любовь, но Любой только старая учительница Дарья Петровна. Я назвал один раз эту Любку Любой и покраснел. И она покраснела. Что-то было в ее имени обязывающее, наверное, то, что оно было осмысленно в отличие от Мань и Вань. И вдруг я, внутренне холодея, понял, что ночь – это просто-напросто «нет» – «нот». Нет солнца. А рай – это Ра…
И вдруг – я чуть не завыл – я сообразил, кто изобрел колесо. Ребенок! Сделал он из глины лепешку, воткнул в края соломенные лучики – получилось солнышки. И проткнул он свое глиняное солнышко колышком. Кол! Ось! Колесо! Завертелось глиняное солнышко. Взрослые обклеили его золотом, стали молиться ему, как настоящему солнцу, падая ниц. Оно сверкало. Оно завораживало. Крутящиеся колесо и до сих пор завораживает. И по земле покатили колесо дети. Только дети могли так беспечно отнестись к величавшему богу. «Какой гениальный грех», – сказал я себе. Нашел свое высказывание слишком красивым и пошел на кухне обливаться холодней водой. Только кол-ось делает диск-кругляш колесом. Но, наверное, лишь в славянских языках отмечена эта принципиальная особенность, эта, собственно, суть изобретения.
Я думал о словах Андрея Федоровича, о том, что язык самосовершенствующаяся, самоочищающаяся сущность, причем, сущность, воздействующая на нас более всего. И то, что язык вдруг украсился сверкающими каменьями солнечных слов, такими открытиями, такими обильными, ясными, я понял как указание мне на то, что язык не кладбище богов, но в нем живут боги. Язык дом Божий, лес Божий и Божья вода. И древняя Мара, это я тоже осознал вдруг, – Мать Ра – космос. Черная Мара, таинственная, не адекватная и никому не подвластная – всех пугающая, и язычников, и христиан.
Мы были начитанными ребятами. При всем нашем уличном воспитании, восприимчивости к лозунгам, насморку и сквернословию мы были романтичны в душе и в глубине души, в сокровенном ее одиночестве, тосковали по Богу и по девочке Любе в белом матросском костюме.
Тут в окно влетел камушек.
На улице стоял Степа.
– Вылезай, – сказал он буднично. – Все равно не спишь. Все пошло к черту – весь сон и все мысли. Только этот проклятый Ра…
Дня через три мы встретили Люстру на улице. Учился он в другой школе, причем, во вторую смену. Он шел и напевал и, как мне кажется, выл. Он был солнечен и бессмыслен, как новенький пятачок: то ли денежка, то ли медаль, то ли пуговица для пожарного
– Привет! – сказал Люстра. – Андрей Федорович вас увидел. Это важно – увидеть человека. Мы же везде и во всем видим только себя.
– Правильно, – сказал Степа. – Ты и видишь только себя. А между прочим, он, – Степа кивнул на меня, – про колесо все понял… – Степа рассказал все про колесо. И от себя еще добавил, что в прочих индоевропейских языках колесо образуется от корня «ро» – ролл.
– Зато «вращение», Люстра, «вращение» от Ра. Коловращение – вокруг оси.
Люстра чмокал губами, как клювиком, раскалывал наши откровения, как зернышки, и выплевывал шелуху. Иногда он растягивался весь, даже его оттопыренные уши в этакую снисходительную улыбочку.
– Интересно, но бездоказательно. Мы не находим в языке подтверждения того, что колесо сначала было ритуальным. – Люстра погладил меня по голове, как хозяин моих мозгов. – Я все думаю, к чему бы еще мой метод приложить, – сказал он Степе.
Степа, это проглотил. Был у нас договор – Люстру не бить, не сняв с него предварительно его редкостные очки. Но и сняв очки, мы его, хорька, никогда не лупили как следует – он же ничего не видел. Лишь иногда драли за уши.
– Люстра, почему мы русские? – спросил Степа.
Люстра ответил сразу:
– От воды. Русские селились на реках и на озерах. Вода – Ра, отсюда «роса», «русла», «русалки», «ручьи», «раки»…
– Пшено все это – плешь. В древнерусском языке «а» никогда не переходит в «о» или «у» и наоборот. И никогда народы не образовывали самоназвания от местности. Горцы обязательно будут или чеченцы, или черкесы.
– Но ведь русские от Ру, – сказал я.
– От него, золотого. Если вспомнить, что Сварожич – отчество и папа его Сварог, то нетрудно предположить, что и русичи, а именно так называли себя поильменские славяне, тоже отчество. Но кто их папа?
– И кто же? – спросил я.
– Рус.
Слово «Рус» на нас с Люстрой не произвело впечатления… Мы, конечно, вспомнили картину «Похороны Руса» в толстенной книге по истории Руси (издание то ли Маркса, то ли Вольфа), где был изображен седобородый старец, лежащий в ладье, груженой всяческим добром. Сама ладья стояла на костре. Но кто такой этот Рус, говорилось неопределенно: то ли вождь славянского племени, то ли варяжского.
Степа смотрел на нас, как дворовый пес на котят.
– Так вот, Рус не только вождь племени, но и жрец солнца. Так что «русичи» – дети Руса. А «русские» – просто солнцепоклонники. И огласовки тут ни при чем. Есть три бога – троица.
Ро – утренний бог, от него происходят слова родительского свойства: рожь, Род, роженицы, Родина. Это молодой бог, может быть, самый красивый, необходимый – Рожон!
Ра – зрелый бог – радий. От него происходят высокие смыслы: разум, радость, радуга, раб. «Раб» – слово вовсе не низкое. Скорее всего – угодный богу, плодовитый, мощный. И работа – слово красивое. И рабенки. Но что угодно богу солнечному, не угодно богам завистливым – Зевсам и прочим
