Многое, очень многое мог увидеть из своего будущего российский дореволюционный профессор, погруженный и своими чувствами, и своими знаниями в свое национальное бытие. Еще раз повторяю. Такого провидческого дара по определению не может быть ни у бывшего советского ученого, ни у бывшего советского литератора. Даже у того, кто стремился, как Александр Исаевич Солженицын, остаться своей душой, вопреки всему, и в России и в своем национальном бытии. Но даже он, который призвал нас еще в семидесятые не жить больше во лжи, не видел, не представлял себе, какими изуверскими методами мы будем уходить из коммунизма. Во время нашего первого знакомства на банкете за белым вином, сразу после вручения посмертно его премии писателю Носову, Александр Исаевич неожиданно признался мне: «Видит бог. Если бы я знал, к чему приведет крах СССР, кто придет на смену коммунистам, то я бы не написал ни одной строчки».
§ 3. Появления «шестидесятников» никто не мог предсказать
Можно было бы расширить рассказ о том, что удалось предвидеть русским мыслителям, оказавшимся в начале двадцатых в эмиграции, о путях и методах и даже последствиях грядущей антибольшевистской контрреволюции. Но все же нельзя не сказать, что в главном все они без исключения ошиблись. Главное и наиболее существенное в образе нашей антикоммунистической контрреволюции они не смогли увидеть. Коммунизм не был сметен, как полагал, к примеру, тот же Николай Алексеев, восставшим «голосом русского народа», не был сметен возрождающимся духом русского православия, проснувшейся веры в Россию, как надеялись и Николай Бердяев и Иван Ильин.
В силу причин, которые видели, но с которыми до конца жизни не хотели согласиться герои моего рассказа, не оказалось восставшего, возродившегося православного, национального духа русского народа, который, как надеялись и Николай Бердяев, и Иван Ильин (и даже трезвый и осторожный во всем, что касается дорог к будущей некоммунистической России, Георгий Федотов), сметет с лица земли большевистский строй.
Сам русский народ в широком смысле этого слова, то есть прежде всего население наших славянских республик, и РСФСР, и УССР, и БССР, не принимал никакого участия в сломе советской системы, в борьбе с ней. И это клинический факт. В то время как, к примеру, в Польше советский строй погиб благодаря «Солидарности», благодаря массовому сопротивлению, и прежде всего рабочего класса коммунистической власти, у нас в СССР национального, организованного русского сопротивления коммунистической системе (по крайней мере после войны) практически не было. Сопротивлялись с оружием в руках советской власти «лесные братья» в странах Прибалтики и особенно в Западной Украине. Но уже в середине 30-х не было никакого массового, организованного сопротивления советской власти в славянской России. Был бунт одиночек-студентов, пытавшихся, как Леонид Бородин, создавать группы духовного, православного сопротивления. Был бунт одиночек, кто во имя России порывал с советской системой и с советской жизнью и уходил, как, к примеру, студент философского факультета МГУ Андрей Кураев, в духовные семинарии. Но национального, русского, массового сопротивления коммунистической системе ни в сороковые, ни в пятидесятые и т. д., не было. Так называемая «русская партия», возникшая в конце шестидесятых в недрах издательства «Молодая гвардия», не была ни антикоммунистической, ни национальной в строгом смысле этого слова.
«Русская партия», как показали события, вместо силы, организующей русское антикоммунистическое сопротивление, попыталась летом 1991 года стать штабом консолидации всех просоветских сил.
Почвенническая интеллигенция, все советские писатели, не стесняющиеся себя называть «русскими писателями», и прежде всего Валентин Распутин, Василий Белов, Юрий Бондарев, в минуты роковые стали на защиту советского строя и советской системы. А советская, шестидесятническая интеллигенция, которая, как черт ладана, боялась, сторонилась и российского православия и «русского духа», как раз и возглавила борьбу против советской системы и обрушила в конце концов все политические и идейные основания страны Советов.
Русские мыслители в изгнании, все без исключения, полагали, что советская система будет сметена волной пробуждающегося российского патриотизма. На рост так называемого «почвенного патриотизма», на появление «истинных», умных патриотов возлагал свои надежды глашатай и певец грядущего «антикоммунистического восстания» в России Иван Ильин. Но у нас, как оказалось, накануне распада СССР «патриоты-почвенники», в подавляющем большинстве неосталинисты, оказались самыми последовательными защитниками советского строя. Смешными на фоне того, что произошло в России в 1991 году, выглядят советы Ильина лишить избирательного права не только тех, кто состоял в компартии, но и тех, кто «служил ей». На самом деле бывшие коммунисты, подлинные ленинцы, сыграли решающую роль в переменах 1991 года. В жизни, на практике разламывали советский строй те, кто полагал, что русский патриот по определению является негодяем и антисемитом, кто видел в так называемом российском государственничестве своего главного врага.
Вера в коммунизм и в марксизм действительно, как и предполагали пророки грядущей контрреволюции, очень быстро иссякла в народе. Но видит бог, на ее место, на место коммунистической веры, даже если она у кого-то была, не приходило ни православие, ни русское национальное самосознание, ни вера в матушку-Россию. Накануне распада СССР не произошло ни «духовного самоочищения», ни «изживания» коммунистических установок и страстей, с которыми связывал грядущую контрреволюцию Иван Ильин.[75] Накануне распада СССР не была изжита в русском народе и наша традиционная любовь к «максималистам» и «доктринерам». А Георгий Федотов, к примеру, свято верил, что русский народ «вернется на свою землю», с «сыновней любовью приникнет к ней», когда поймет, что «всякий максималист есть убийца».[76] Напротив, антикоммунистическая революция 1991 года была совершена как раз максималистами и доктринерами, теми, кто обещал чудо, обещал невозможное. Наша августовская демократическая революция 1991 года была не просто праздником максималистов и популистов, но и праздником демагогов, просто шарлатанов. Интересно, что присутствие на политической сцене шарлатанов по мере увядания нашей демократической революции не уменьшалось, а, напротив, увеличивалось. Кстати, коммунизм в России умер не потому, что советская интеллигенция избавилась от родовых травм дореволюционной российской интеллигенции, избавилась от привычки мыслить «отвлеченно», формально, уравнительно, избавилась от «идеализации чужого, не понимая его», от привычки предаваться политическому и хозяйственному «максимализму», требуя во всем «немедленно наилучшего и наибольшего» (Иван Ильин), а, напротив, потому, что она так и не научилась мыслить конкретно, не научилась изучать жизнь и характер своего народа. Сама идея Горбачева соединить социализм с демократией, совместить ленинско-сталинский социализм с демократией, свидетельствует о том, что у перестройщиков было столь же мало развито чувство реальности, как и у вождей февральской революции.
Видит бог, никто из последних гениев земли русской не мог предвидеть, что систему будут разрушать «ленинцы», борцы за «коммунистическую справедливость» во имя «подлинного ленинизма», во имя «подлинного Маркса». Никто из них не мог предвидеть, что именно идеалы социализма окажутся могильщиками коммунистической системы, что советский строй будет разрушаться под знаменем ленинизма во имя настоящей «коммунистической справедливости». Их надежды на то, что отрезвевшие от вина марксизма лидеры советской системы, «сознательное» и «трезвое» меньшинство большевистской партии вернется к идеалам святой Руси, оказались в вопиющем противоречии с действительностью реальной русской контрреволюции. Существует легенда, что к идеалам святой Руси хотел вернуться ленинградский лидер Романов, но, как известно, Ю. В. Андропов сделал все возможное, чтобы закрыть ему дорогу к власти. Лично я не верю, что кто-нибудь из бывших учеников Политбюро ЦК КПСС, придя к власти, мог открыто посягнуть на идеологическую легитимность СССР. В открытую не сделал этого и реформатор Горбачев. Обращает на себя внимание, что симпатизирующий «русской партии», симпатизирующий литераторам-почвенникам Егор Лигачев был и остается ортодоксальным ленинцем. Лигачев активно, как рассказывал мне мой однокурсник, его правая рука, помощник Валерий Легостаев, поддержал публикацию в «Советской России» письма Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами» (март 1988 года), он защищал и сталинскую коллективизацию, и косвенно – сталинские репрессии. Советский русский национализм, вопреки прогнозам наших философов, был не белым, а ярко-красным. И в этом также состоял парадокс нашей якобы антикоммунистической революции. Советские почвенники видели в обильном и безбрежном кровопускании нашей революции, в «ярости народной» высшее проявление русского духа. Подобной метаморфозы российского патриотизма не смог предвидеть ни один русский мыслитель в изгнании. Идеология нынешней КПРФ, выросшая из красного почвенничества, находится за пределами мыслимого и для Бердяева и для Ивана Ильина. Впрочем, был же Устрялов с его восторженным отношением к Ленину.
