Преобразованные в целях поддерживать иерархию трудящихся, созданные для того, чтобы эксплуатировать крестьянина в пользу индустриального рабочего, углекопа в пользу механика, ремесленника в пользу артиста и так далее, в то время как цивилизованные страны будут эксплуатировать страны отсталые, — как смогут земледелие и промышленность, такие, каковы они сегодня, обеспечить равенство?
Весь характер земледелия, промышленности, работы нуждается в полном изменении в том случае, если общество придет к той мысли, что земля, машины, заводы должны сделаться полем приложения труда с целью дать благосостояние одинаково всем. Прежде чем «вернуться в мастерские после революции», как нам говорят творцы социалистическо-государственных утопий, нужно еще узнать, имеет ли та мастерская или тот завод, производящий усовершенствованные орудия убийства или преступления, свой смысл существования; должно ли поле быть раздроблено или нет, если культура останется такой же, какой она была у варваров полторы тысячи лет тому назад, или же она должна стремиться дать наибольшее количество необходимых человеку продуктов.
Надо пройти целый период преобразований. Надо ввести революцию на завод и в поле, в хижину и городской дом, в земледельческое орудие и в могучую машину больших мастерских, в группу текстильных рабочих и в экономический союз всех работающих, в обмен и в торговлю, которые также необходимо социализировать, необходимо построить на новых началах и потребление, и производство.
Нужно, кроме того, чтобы весь мир жил в этот период преобразований: чтобы весь мир чувствовал себя более спокойно, чем в прошлом.
Когда жители городских коммун двенадцатого века решили основать в восставших городах новое общество, освобожденное от господина, они начали с заключения договора о солидарности всех жителей. Мятежные коммуны поклялись во взаимной поддержке друг другу; они приносили так называемые «соприсягательства» коммун.
Именно договором подобного рода должна будет начаться социальная революция. Договор о совместной жизни, но не смерти; единения, но не взаимного истребления. Договор о солидарности для рассмотрения всего наследия прошлого как общего достояния, договор о разделе согласно принципам равенства всего того, что могло бы помочь пережить кризис: провианта и амуниции, жилищ и накопленной энергии, орудий и машин, знания и силы — договор солидарности для потребления продуктов так же, как и для пользования средствами производства.
Сильные в своих заговорах, буржуа двенадцатого века, —даже в момент начала борьбы против господина, в целях существования во время этой борьбы и благополучного доведения ее до конца, — они принялись организовывать свое общество по гильдиям и ремеслам. Таким образом, они достигли того, что могли гарантировать известное благосостояние гражданам. Точно так же и социальная революция, чувствуя себя сильной благодаря договору солидарности, который соединит общество в моменты радости и горя, победы и поражения, сможет, будучи тогда в полной безопасности, предпринять громадную работу по реорганизации производства и обмена. Если она хочет жить, она должна заключить договор.
И в своей новой работе, которая будет работой созидательной, народные массы должны будут рассчитывать прежде всего на свои собственные силы, на свою собственную инициативу и свой организаторский гений, свою способность проложить новые пути, потому что все буржуазное воспитание шло по совершенно противоположным путям.
Эта задача огромна. Но не в поисках уменьшения ее заранее найдет народ необходимые силы для ее разрешения. 11аоборот, в понимании всего ее величия, в черпании вдохновения даже во всех трудностях, найдет народ необходимый гений для победы.
Все действительно великие прогрессивные движения человечества, все действительно великие действия народов создавались таким образом, и в понимании всей величины с мое го задания найдет революция свои силы.
Не должен ли революционер быть в полном сознании возложенной на него задачи? и не закрывать глаз на все трудности? смотреть им прямо в лицо?
* * *
С заговором против всех своих хозяев — заговором с целью гарантировать для всех свободу, обеспечить для всех известное благосостояние — выступили горожане двенадцатого века. С требованием обеспечить для всех хлеб и свободу должна выступить социальная революция. Чтобы все без исключения знали, что, когда случится революция, ее первой мыслью всегда будет снабдить всех жителей города или местности хлебом, жилищем, одеждой, — и в этом единственном деле общей солидарности революция найдет силы, которых не хватало предшествовавшим революциям.
Но для этого нужно отказаться от всех заблуждений древней политической экономии буржуазии. Нужно навсегда отделаться от вознаграждения во всех его возможных формах и смотреть на общество как на одно большое целое, организованное для достижения наибольшей производительности при наименьшей затрате человеческих сил. Нужно привыкнуть смотреть на персональное вознаграждение за услуги как на нечто невозможное, как на неудавшуюся попытку прошлого и как на препятствие для будущего в том случае, если она еще будет существовать.
И нужно отделаться не только в принципе, но в приложении на практике от принципа власти, от концентрации функций, которая составляет суть нынешнего общества.
При такой задаче было бы очень грустно, если бы революционные работники обманывали себя относительно ее простора и не пробовали бы отдать себе отчет в том, каким образом они надеются ее разрешить.
Буржуазия является силой не только потому, что она обладает богатством, но, главным образом, потому, что она воспользовалась досугом, который ей дало богатство, чтобы изучить искусство управлять и выработать науку, которая служит для оправдания власти. Она знает, чего она хочет, она знает, что нужно для того, чтобы ее идеал общества сохранился; а пока трудящийся также не будет знать, что ему нужной как этого достичь, он должен будет остаться рабом того, который знает.
Было бы, конечно, нелепо стремиться выработать в воображении общество таким, каким оно должно выйти из революции. Было бы праздным и неуместным вести заранее споры о способах удовлетворить ту или иную нужду будущего общества или о форме организации той или иной детали народной жизни. Романы, которые мы выдумываем для будущего, предназначены лишь для того, чтобы определять наши желания, доказывать возможность существования общества без хозяина, видеть, что идеал может быть применим, не сталкиваясь с непреодолимыми препятствиями. Роман остается романом. Но всегда находятся известные великие строки, с которыми надо согласиться, чтобы создать что бы то ни было.
Буржуа 1789 года прекрасно знали, что было бы тщетно спорить о деталях парламентского правления, о котором они мечтали; но они сходились на двух существенных пунктах: они хотели сильного правительства, и это правительство должно было быть представительным. Больше того: оно должно было быть централизованным, имея в провинции органы с целой иерархией чиновников и целую серию мелких управлений в избранных муниципалитетах, но оно должно также быть построенным на двух отдельных ветвях: на власти законодательной и власти исполнительной. То, что они называли «правосудием», должно было быть независимым от власти исполнительной и до известной степени и от власти законодательной.
Они сходились на двух существенных пунктах по вопросу экономическому. В их идеале общества частная собственность стоит вне всяких споров и пресловутая «свобода соглашений» провозглашалась как основной принцип организации. Еще больше: лучшие из них в самом деле думали, что этот принцип действительно возродит общество и мнится источником богатства для всех.
Более применяясь к деталям, нежели оставаясь сильными в этих существенных пунктах, они могли в один или два года совершенно реорганизовать Францию согласно своему идеалу и дать ей свод гражданских законов (впоследствии узурпированный Наполеоном) — свод законов, который в течение девятнадцатого века копировался всей европейской буржуазией, когда она получила власть.
Они работали над этим в изумительном согласии. И если, вслед за тем, возникла страшная борьба в Конвенте, это произошло оттого, что народ, увидев себя обманутым в своих надеждах, пришел с новыми требованиями, которые не поняли его вожаки, или что некоторые из них тщетно старались примириться с буржуазной революцией.
Буржуа знали, чего они хотели: они давно думали об этом. В течение долгих лет они вынашивали идеал правления, и, когда народ поднялся, они заставили его работать над реализацией их идеала, сделав ему по известным пунктам несколько второстепенных уступок, как, например, уничтожение феодальных прав или равенство перед законом[2].
