— Я? Был австралиец, — признаётся Скотт.
— Товарищ переводчик! — это уже ко мне. — Оставьте ваши московские шуточки. Тоже — «был австралиец».
— Понимаете, у них есть несколько таких. Вы не расстраивайтесь. Я вам завтра объясню.
Объяснить это нелегко. Понять — ещё труднее. Оправдать — невозможно.
— Ну зачем нужно подданство? — втолковывал мне Дезмонд. — Гражданство — значит, обязанности, зависимость и, главное, огромные налоги. К чему отдавать деньги государству, когда есть свой карман. Жалко долларов. Накоплю побольше и поселюсь на каком-нибудь небольшом островке. Открою ресторанчик…
Я, юный третьекурсник, спорил до хрипоты. Убеждал. Взывал к совести и гражданскому долгу.
— Но у меня же нет гражданства, а следовательно, и долга, — усмехался Скотт. И вновь, будто игла по заезженной пластинке: — Всё, что я зарабатываю, остаётся мне. Я не плачу налогов…
Не все ребята из «Холидея» были такими жадными накопителями. Но подобного скопища собранных вместе алчущих, откладывающих, считающих и пересчитывающих, дрожащих над деньгами, не видел и больше не увижу. Накопить и выгодно вложить — к этому сводились примитивные думы и невысокие стремления. Множество разговоров вертелось вокруг маленького магазинчика или фабрички, которую обязательно купят или откроют, когда закончатся бесконечные разъезды и переезды. Жгучая тайна не переставала волновать умы: сколько получают солисты-звёзды? Вокруг этого строились, разрушались и опять возникали десятки догадок.
Тяга к доллару пестовалась холидеевскими боссами сознательно и обдуманно. Солистам запрещалось обсуждать с кем-либо свои контракты, на расспросы о заработках приказывалось отвечать, что они исключительно высоки. Только двое в труппе могли бы дать ответ на больной вопрос. Но тучный и довольно доброжелательный главный менеджер труппы Хельмут Эккарт из ФРГ и общительный, как стебелёк, тоненький бухгалтер-голландец Руди Вриике хранили молчание. Почему-то вышло, что мы подружились с Вриике — парнем простым, любознательным и о делах денежных, несмотря на профессию, думающим мало. Дружба не осталась незамеченной. Ко мне ходили целыми делегациями: «Ник, спроси у Руди, сколько платят Машковой», «Узнай у своего друга, много ли выколачивают Форд и Таулер». Я бледнел от злобы и говорил «ноу». Вскоре ходить перестали.
В конце каждой недели Вриике из скромного бухгалтера превращался в главное действующее лицо «Холидея». Улыбающийся Руди появлялся перед представлением с небольшим переносным сейфом, и вокруг моментально вырастала густая толпа. В крошечных запечатанных конвертиках выдавалась — без всяких росписей в ведомостях — зарплата. Люди отходили в уголок, пересчитывали деньги, шептали под нос нечто беззвучное и возвращались к Руди. Денег почти всегда оказывалось меньше, чем полагалось по контракту. Заболел, простудился, пропустил хоть номер — вычет. Не катался из-за болезни неделю — вот тебе пустой конверт с пожеланием поскорее вернуться в строй. Ушиб, растянул мышцу или, не дай бог, поломал руку, ногу — будешь без зарплаты месяц-другой, а потом в конверт вложат извещение об увольнении. И никаких профсоюзов, защищающих права артистов, никаких медиков, врачующих профессиональные травмы. В ансамбле о таком и не слышали. Наш врач-массажист, откомандированный в распоряжение айс-ревю любезным «Госконцертом», недели полторы маялся от спокойной жизни. А фигуристы хромали, кашляли, накладывали лёд на ушибленные коленки. Объяснялось всё примитивно: боялись, лечение дорого обойдётся. Но когда разобрались — распробовали, узнали о нашей бесплатной системе, то, честное слово, прошли чуть ли не полный курс медосмотра у докторов и запаслись на годы вперёд лекарствами. Поразило и полное отсутствие каких-либо оплачиваемых отпусков. Двухнедельные каникулы раз в году в перерывах между гастролями и только за свой счёт.
Ещё о системе штрафов. Развита она чрезвычайно. Упал на льду — недосчитался нескольких долларов. Не так отработал номер — опять минус. Забыл воткнуть цветастое перо в театральную кокарду — готовься к вычету. И так далее…
Но один вид штрафа — за употребление алкоголя незадолго до или во время спектакля — казался мне справедливым. Не будь его, некоторые попросту спились бы. Увлечение спиртным, переходящее в нездоровое пристрастие, было повальным хобби половины ансамбля. Отдыха без этого не мыслилось. Тупые пьянки после представления продолжались до утра — за них не штрафовали. И если уж выдавался в сверхплотном расписании свободный денёк, он использовался в «Холидее» со значительной прибылью для нашей винно-водочной промышленности. Разговоры типа «кто сколько выпил» занимали второе место за нетленной темой «кто сколько заработал». Особым шиком считалось получить штраф за выпивку прямо во время спектакля. Лихо подскакивали на коньках к буфету, заказывали бокал шампанского и кричали Билли Стюарту: «Запиши!» Тот громогласно объявлял: «Штраф — пять долларов». Бокал залпом выпивался под одобрительные крики и свист актёрской братии.
Однажды мы, переводчики, попытались провести душеспасительную беседу о вреде алкоголя в целом и украинской перцовки в частности с шестнадцатилетней датчанкой из кордебалета. Та хлопала красивыми глазёнками, мило улыбалась и непонимающе твердила: «В „Холидее“ все говорят, что у вас дешёвые крепкие напитки». Даже эту хрупкую стеночку было не сломать. А девочка на нас обиделась. Над ней начали подсмеиваться подруги: «Русские переводчики заботятся о твоей нравственности».
О нравственности заботиться не приходилось — бессмысленно. Книжные страницы не выдержат описаний творившегося в труппе. Я не верил глазам, слуху, спрашивал, может ли быть так, у милейшего доктора-массажиста. Тот сплёвывал и мрачно цедил: «Не обращай ты, Коля, внимания на эту распущенность».
Да, необычно столкнуться и прожить в нашей стране, хоть и всего-то два месяца, с людьми, ведущими совсем не наш образ жизни. Многое поражало, ошарашивало. Стоило кому-то из артистов слечь, попасть в больницу — и о нём забывали, как о вещи ненужной и к употреблению негодной. Навестить больного, купить что-нибудь повкуснее, наконец, просто сходить за лекарством… Даже вчерашние сожители без жалости отворачивались от партнёра или партнёрши, шустро и не стесняясь подыскивали кого-нибудь подоступнее, поздоровее. Абсолютно не выдерживали проверки на дружбу, человеческое участие и хорошо спившиеся застольные компании. По больницам и аптекам бегали мы, переводчики: не хотелось бросать в беде мало, но всё-таки знакомых людей. Скажу откровенно — особой благодарности наши заботы не вызывали. Чувствовалось скорее непонимание, насторожённость, тревожное ожидание: вдруг что-нибудь за это попросят. Собранное из разных уголков земли балетное племя жило лишь деньгами, сиюминутными удовольствиями, пьянством.
Владельцам «Холидея» было поразительно легко держать в полном и безоговорочном подчинении и блестящих прим, и кордебалетных мальчиков. Разобщённые, эгоистичные, благодарно хватающие на лету любую денежную подачку, артисты представляли идеальный материал для подавления, угнетения и выкачивания тех самых долларов, за которыми они устраивали такую вихревую гонку.
Политикой не интересовался никто. Упоминание фамилии любого политического деятеля, кроме президентов Кеннеди или Никсона, вызывало пожатие плечами и стандартную просьбу повторить имя по буквам. Повторение, естественно, не помогало. И это несмотря на то, что некоторые объехали полмира. Выли и рекордсмены из рекордсменов. Среди них южноафриканец Титч Сток, гастролировавший в 70 странах. Если поездки и прибавляли багажа, то не политического.
Крупным эрудитом слыл Билли Стюарт. Он и вправду отличался от остальных. Читал газеты и серьёзные книги, а не только комиксы, что было для «Холидея» необычайнейшей редкостью. Как-то Стюарт надумал блеснуть знаниями перед рабочими Ростовского Дворца спорта. Я внимательно переводил. Разговор напоминал беседу студента-дипломника с нахватавшимся верхов, самоуверенным семиклассником.
Ростовчане знали об Англии и её политиках побольше ирландца. Рыжий администратор был окончательно разбит, когда осветитель в шутку спросил, не приходится ли он родственником бывшему министру иностранных дел Великобритании Стюарту? Билли о таком не слышал, попросил повторить фамилию по буквам и тут вдруг понял: оплошал. После этого в споры не вступал и не уставал удивляться: «У вас очень политически активные рабочие».
Холидеевская компания и не стремилась набраться хоть крупиц каких-то знаний. Даже то, что само шло в руки, отвергалось вяло и безучастно. Помню, мы долго спорили, сколько автобусов заказывать для экскурсии по Киеву — четыре? Три? Не мало ли? Не приведи господь, кому-нибудь придётся постоять — поднимется такой крик! Порешили на трёх. Утром два шофёра погнали автобусы обратно в гараж. Красный «Икарус» был заполнен едва на треть. Как выяснилось впоследствии, та, первая, киевская, экскурсия осталась рекордной по количеству экскурсантов.
