Чернавский сделал длинную паузу, и Шелест не выдержал:
— Так и не сказал вам Валерий, что хотели ему поручить?
— Сказал.
— Что же?
— Знаешь что… если я скажу тебе сейчас это, ты не поверишь все равно; поэтому позволь мне больше ничего не говорить.
ЧТО ЖЕ это было за предложение? Я думал о рассказе Чернавского не раз, и в конце концов пришел именно к тому выводу, которым позднее воспользовался уже для целей романа. Да, я счел возможным расшифровать его именно так…
Шло время, и как-то на глаза мне попалась публикация, где «чкаловская» версия подтверждалась, вроде бы… документально. Потом мне рассказали, что о том же была телевизионная передача. Выходит, уважаемый читатель, что даже не имея документов, я попал в точку! Это было мне не просто приятно — я лишний раз убедился, что метод «психологической подстановки» себя на место участников тех событий дает вполне плодотворные результаты.
Подчеркну, что в этой и последующих книгах диалоги исторических фигур — особенно до периода «первого визита» — развернуты на основании документов. И опирался я здесь прежде всего на многотомное, но малотиражное издание МИДа СССР «Документы внешней политики СССР», появившееся на рубеже 60-х—70-х годов.
Чтение (и, конечно же, изучение) этих томов официальной дипломатической переписки, докладов послов и прочего увлекло меня не менее, чем романы любимых мной Дюма, Сабатини и Стивенсона.
Я разворачивал в диалоги служебные записки и мемуары, и при этом мне иногда приходилось допускать малосущественные и поэтому вполне, надеюсь, простительные перестановки (слова Макдональда вкладывать в уста Галифакса и т. п.).
После осени 1940 года реальная история в моем повествовании начнет, как уже было сказано, постепенно вытесняться «рациональной», а многие реальные детали — получать новое освещение…
Например, Канарис действительно 1 марта 1941 года представил фюреру меморандум о положении дел в экономике СССР и в РККА. Но судьба меморандума и самого Канариса у меня повернется уже иначе… Как?
Что ж, я и так уже сказал больше, чем следовало бы, о том, что существует лишь в предварительных материалах или в замыслах…
А пока что мы еще в начале 20-х годов и двинемся от них к годам тридцатым… Ей-богу же, это время само по себе стоит того, чтобы о нем писать и в нем разбираться!
Так что — внимательного и, надеюсь, интересного чтения тебе, дорогой и уважаемый мой читатель!
Сергей Кремлёв (Сергей Брезкун)
0 часов 55 минут 22 декабря 2002 г.,
21 час 25 минут 29 марта 2003 г.
21 ИЮНЯ 1941 ГОДА в три часа дня Ева Браун — счастливая и загоревшая — выходила на берег в районе мыса Форос. Отличная спортсменка, она привыкла к холодному мелководью Балтики, и теперь Черное море покорило ее сразу же, как только она впервые вошла в его зеленоватые воды неделю назад.
Где-то там, по правую руку, была белокаменная столица русского флота Севастополь. Сегодня утром они видели ее с фюрером лишь с моря, когда лидер «Москва» с ними на борту проходил длинной, глубоко уходящей вглубь берега бухтой. В другую сторону от Фороса начиналась зона ярких, игрушечных с виду курортных поселков. А если поднять голову вверх, то в глаза сразу бросалась белизна старинной церкви Форос. И все здесь было веселым, ослепительно белым под ярким, мирным летним солнцем…
Фюрер, одетый в белые рубашку и брюки из тончайшего льна, сидел в шезлонге и улыбаясь смотрел на Еву — эффектную в открытом купальнике. Впрочем, эффектной она была всегда, а вот такой естественной и радостной он видел ее очень редко. Видно было, что и Гитлер расслабился, впервые за долгие годы оказавшись в совершенно непривычном для себя состоянии… Он ощущал себя не изгоем общества, не непризнанным гением архитектуры, не одиноким мечтателем в полутьме фронтового блиндажа, не политическим борцом, всегда готовым лязгнуть зубами как волк-одиночка, и не обожаемым вождем и отцом нации… Сейчас он был просто не очень молодым, но полным сил человеком, вдруг почувствовавшим, что счастье возможно…
Фюрер только вчера прилетел сюда самолетом русских ВВС из Москвы после утомительных бесед со Сталиным. Несмотря на привычку к полетам над Германией, полет через Россию ошеломил его. Он оказался событием сам по себе и совершенно не походил на германский, на европейский полет над чересполосицей полей и муравейниками островерхих городков.
Серебристый, комфортабельный ПС-84 и два его двигателя были сделаны на русских заводах по американской лицензии Дугласа. Однако американскую конструкцию русские тщательно пересчитали по своим нормам прочности, и она стала немного тяжелее, зато еще надежнее. Русские сумели перевести чужие чертежи на свою технологию, а заодно и все дюймовые размеры — в миллиметры. Об этом перед полетом на неплохом немецком языке рассказывал фюреру красивый русский авиаконструктор с труднопроизносимой фамилией Мясищев.
Не хвастливо, однако явно гордясь своей работой, Мясищев заметил:
— Ваш «Фоккер» и японская «Мицубиси» тоже закупили лицензию на этот самолет, но полностью освоить технологию не смогли и всего лишь производят сборку из агрегатов, привезенных из США.
Это было удивительно: русский сумел подчеркнуть свое превосходство так, что у Гитлера не возникло чувства раздражения и неприязни. Русский не хотел уязвить и обидеть. Гитлер и рад был бы разозлиться, уйти в привычное высокомерие, но не получалось! В этой странной России все получалось как-то не так. Не так, как в Европе и с европейцами. И фюрер уже начал к этому привыкать. Вот и этот русский… Видно было, что он говорил о надежности самолета не потому, что имел задание продемонстрировать достижения русской авиапромышленности. Он просто хотел, чтобы гость был уверен и не волновался в полете.
Гитлер вспомнил, как в ответ произнес небрежно:
— О, герр Мяси…счев! Вы напрасно пытаетесь успокоить меня. Я — старый воздушный волк… Налетал уже сотни часов. Пассажиром, конечно…
И удовлетворенно отметил, что русский искренне удивился:
— Сотни часов? — переспросил он и прибавил, — да у нас не всякий авиационный генерал имеет такой налет. Хотя бы пассажиром!
Но еще больше удивил Гитлера шеф-пилот его самолета — полковник Голованов. Вначале Гитлер хотел, чтобы и в России он летал со своим личным пилотом, капитаном Гансом Бауром… Однако командующий русскими ВВС генерал Рычагов с двумя Золотыми Звездами на груди, присутствовавший при прощальном разговоре со Сталиным, покачал головой и заявил, что безопасность он гарантирует лишь при советском экипаже.
Рычагов — молодой, кряжистый парень, не очень-то владел своими чувствами и смотрел исподлобья. Впрочем, для этого была своя причина. Совсем недавно, в мае, Гитлер отдал приказ чисто в своем стиле. «Роман» с русскими был в самом разгаре, и фюрер искренне колебался — какое продолжение ему надо выбрать. Однако он, как делал уже не раз, рискнул. Майор люфтваффе Отто Кранц поднял свой «Юнкерс-52» с берлинского аэродрома Темпельхоф и, сделав посадку в Польском генерал-губернаторстве, уже с простого полевого аэродрома стартовал оттуда курсом на Москву…
Через четыре часа Кранц приземлился там, где ему и приказали фюрер и Геринг — на московском Центральном аэродроме около стадиона «Динамо»… И если бы рядом с ним последние полчаса не летели как привязанные восемь русских истребителей, а представитель германского посольства уже с час не томился в нехорошем ожидании на командно-диспетчерском пункте аэродрома, генералу Рычагову явно не пришлось бы рассматривать фюрера — хотя бы даже и хмуро. Таких «проколов» не прощали ни в одном государстве, а уж тем более в России Сталина. Это понимал Гитлер, понимал и Рычагов, сознававший также, что подобный воздушный вояж мог состояться исключительно с санкции лично фюрера. Так что у молодого русского генерала действительно были причины дуться на него.
Тем более, что Кранц, через неделю переданный русскими послу в Москве фон дер Шуленбургу, вернулся в Берлин с сильно попорченной физиономией. Перед тем, как выйти в Москве из самолета, он хлопнул флягу «Мартеля» и спустился на русскую «бетонку» уже сильно навеселе. Затем, строго по инструкции, вначале обратился к окружающим по-свойски и долго «не мог понять», что он не в Берлине. «Легендой-прикрытием полета было виртуозное „воздушное хулиганство“»…
Мол, крепко подвыпил, решил слетать из Польши в Берлин и потерял ориентировку точно на 180 градусов наоборот. Как потом узнал Кранц от этого самого Рычагова, его «вели» уже от Орши. Вели аккуратно — так, что он обнаружил сопровождение лишь на подступах к Москве, когда его «прижали» вплотную. Рычагов же — от полноты чувств — и съездил Кранцу по морде, сказав при этом:
