Мы вообще проще. Если мы решим, что азердбайджанцев в Москве стало слишком много, мы попросим некоторых из них уехать — и они уедут.
По-другому обстоят дела у наших зажравшихся европейских братьев. Скоро черно-желтые пришельцы попросят уехать их — куда-нибудь, чтобы не мешали мыть посуду и водить автобусы. Вот тогда мы с нашими европейскими братьями и поговорим.
Как поссорились Марья Ивановна н Настасья Петровна
Очень просто поссорились. Две школьные учительницы пенсионного возраста из города Ковров выцарапали у судьбы подарок — туристическую поездку по Европе. До Братиславы поездом, а потом автобусом в Австрию и Италию.
В автобусе они поссорились из-за того, кто из них будет сидеть у окна. Не просто поссорились, а подрались — с криком, визгом и треском вырванных волос.
Победила Марья Ивановна, она и села у окна, а потрясенный гид-словак рассказал об этом всем коллегам в Братиславе. Голубиная душа словака разрывалась от ужаса: две старенькие учительницы — и вдруг подрались! Чему они научат детей?
А вот этому и научат — драться за свое место у окна.
Наши учительницы никогда не ездили климатизированным автобусом «мерседес» по Европе и хорошо знали, что никогда больше не поедут. Увидеть Рим и умереть —такова была формула их первой и последней поездки по Европе. Для них вопрос, кто именно будет наслаждаться видами Италии при окне, был вопрос стратегический, который, как и подобает стратегическим вопросам, решился боем.
Две англичанки в этой ситуации бы взаимно оскорбились и обиделись друг на друга на всю жизнь, сохранив на своих сухих губах это гадкое «эксьюз ми, ай эм сорри». Не успевшая к окну англичанка всю дорогу отравляла бы соперницу и весь автобус флюидами своей ненависти.
Две итальянки бы долго галдели и, возможно, договорились меняться местами. И потом снова галдели: кто сидел у окна больше, кто меньше, кто ночью, кто днем. И остались бы недовольны друг другом.
Две словачки бы вежливо, многословно, с улыбками и смехом приглашали друг друга к окну каждые полчаса, не уставая повторять, что им и так все хорошо видно. Но делали бы это не вполне искренне, в основном потому, что не умеют драться.
А наша Марья Ивановна просто вломила нашей Настасье Петровне, и сразу стало тихо, покойно и радостно всем на душе.
Наверное, потом, после боя, они помирились, наверное, выпили, поплакали, пожалели друг друга. А может быть, снова подрались. И снова выпили.
Не в этом дело, а в том, кто ближе к правде жизни. Мы и наши учительницы из Коврова, все еще умеющие драться за свой шанс первый и последний раз в жизни увидеть Рим как можно лучше, или они, брезгливо смеющиеся над нашими боевитыми педагогами?
Мы объебем их, потому что у нас умеют драться даже старенькие учительницы.
Праздник русско-немецкой дружбы в Турции
Говорят, это случилось в Турции, куда полюбили ездить мы и куда давно любят ездить немцы за дешевой едой и солнечными ожогами.
Было 9 мая — наш праздник. По каким-то причинам в одном автобусе оказалась немногочисленная группа наших туристов — четверо сантехников из Пскова и три их подруги — и целый выводок упитанных и тщательно пролеченных немцев пенсионного возраста. Их всех вместе повезли на экскурсию по городу Константинополю, плавно переходящему в Стамбул. У каждой группы был свой гид-турок.
У нас был праздник, душа наша пела и просилась наружу. Когда каждой нашей душе досталось по двести грамм, мы заткнули своего турка— экскурсовода за то, что не умел говорить по-русски и пить водку залпом. Норовил глотками, то есть сачковал. Его попросили замолчать и решили петь. Конечно, «День Победы».
И спели, после чего группа немецких сеньоров заявила какие-то странные претензии. Что-то в том смысле, что пока мы пели, им плохо был слышен полезный рассказ турецкого гида, который оплачен в цене экскурсии.
У нас праздник, причем не простой, а государственный — было сказано немцам, и наши снова спели, на этот раз «Катюшу».
Немцы поняли, что экскурсию им послушать не удастся, и решили ответить славной исторической песней времен Третьего рейха «Дойчен золдатен нихт капитулирен». Чем разбудили дремавшего в душах наших людей благородного зверя антифашистской породы.
Наш ответ был достойным и зловещим: «Вставай на смертный бой с фашистской силой темною».
И вот после этого случилось событие, вошедшее в историю русско-немецких культурных контактов. Немцы обиделись и, посчитав свои силы — тридцать против семерых, — потянули на нас, благородно отстаивавших свое право на День Победы, который приходит раз в год, и нам все равно, в Турции этот светлый день пришел или где-то еще. Немецкие пенсионеры посягнули на нас, вдали от Родины отстаивавших исконное русское право на праздник.
То есть не то что бы они сразу полезли драться, но один злобный, толстый и потный немчур начал называть нас «идиотен, кретинен» и произнес роковое «русише швайн».
Вот тогда мы им и вломили. Говорят, турецкие гиды сразу заняли осторожную позицию невмешательства, сохраняя не свойственный для турок в русско-немецких войнах нейтралитет.
Автобус остановили, бойцы вывалились наружу, битва была короткой и убедительной. Десятилетиями возившим свои задницы на «БМВ» немцам было нечего противопоставить нашим сантехникам и, тем более, их подругам. Говорят, разъяренных подруг пришлось самим же сантехникам оттаскивать от немцев за волосы.
Битва закончилась тем, что немцы остались на улице зализывать разбитые носы и в очередной раз переживать необоснованность своих претензий на мировое господство. А наши овладели автобусом и снова спели «День Победы». И приняли еще по двести на грудь.
Немцы потребовали от турок сначала полицию, потом консула, потом отдельный автобус. Но Турция — это не Франкфурт-на-Майне, и после долгих препирательств немцы снова погрузились в автобус. Они поднимались по ступенькам уныло, как солдаты Паулюса, разбитые под Сталинградом — правда, руки над головой не держали, несмотря на азартные крики «хенде хох» со стороны наших отчасти владеющих немецким сантехников.
А потом наступил катарсис. Потому что наши сантехники и их подруги приняли еще по сто — и подобрели. Как будто не они только что кричали друг другу «Мочи его, Фрица ебаного».
— Слышь, ты! Да, ты, боевой который! — было сказано толстому немцу, начавшему войну. — Выпей, что-ли, полегчает!
Немчур сначала удивился, потом выругался, а потом взял из рук нашего сантехника полстакана водки и выпил залпом. Ибо нет такого немца, который отказался бы выпить на дармовщину. Особенно после того, как ему разбили нос.
— Молоток! — похвалили его. — И старухе твоей нальем: пусть не куксится.
Немецкая старуха тоже выпила.
Потом пили все.
Когда у наших кончилась водка, немцы проявили чудо самоотверженности — сложились по двадцать марок и послали турка за местным вонючим виноградным самогоном, который немцы со свойственным им романтизмом называли «бренди».
После чего перепились все — смеялись, целовались, пели вместе хором то «Катюшу» по-русски, то «Нихт капитулирен» по-немецки. Наш сантехник едва не трахнул немецкую старушку прямо в автобусе, пользуясь тем, что его подруга отрубилась. Подруга другого сантехника от бодрого пенсионера, на котором она в клочья порвала пиджак, получила приглашение в Германию с видом на брак. Наверное, сметливый немец-пенсионер сообразил, как выгодно на старости лет иметь под рукой такую вот бабу и спускать ее на недоброжелателей.
Рассказ этот похож на легенду — и от этого только правдивее. Это геополитическая легенда о будущем Европы.
Чувственная любовь в городе Стрый
Наша речь ярче, чем наша жизнь. Однажды я ехал из Москвы в Братиславу в почтовом вагоне вместе с двумя проводниками.
Единственным грузом почтового вагона, не считая проводников и меня, были двадцать пять мешков с книгами, которые я купил в Москве. Проводники пили водку и рассказывали эротические истории из своего железнодорожного быта. Заботились, чтобы я не скучал. Проводник по имени Вася, парень лет тридцати с лицом громилы, вдруг пожаловался, что последняя баба наградила его триппером, хотя и была учительницей с высшим образованием.
В васиной жалобе чувствовался оттенок разочарования: в кои веки добрался до интеллигентной женщины и нарвался на триппер, которым образованную учительницу порадовал муж, по словам жены подцепивший свой триппер где-то в поезде у проводницы.
Когда состав минул Киев, на украинских станциях в почтовый вагон начали проситься люди. Проводники их не брали — стеснялись моего присутствия. Зато снова вспоминали, как, когда и какой натурой расплачивались пассажирки.
Где-то за Львовом на потрясшей воображение Генриха Бёля станции Стрый я вышел из вагона подышать и стал наблюдать, как дородная хохлушка лет сорока уламывала Васю подвезти ее до Чопа. Вася слушал и молчал.
