Похожая безвыходная ситуация и с девальвацией. Не девальвировать валюту опасно, это снижает эффективность одного из самых существенных элементов ВВП — экспорта сырья, что подталкивает страну к рецессии и грозит снижением уровня жизни. Девальвировать, говорят противники этого хода, тоже для уровня жизни нехорошо — цены на импорт вырастут, и люди пострадают.
Собственно, описание такого рода маятниковых суждений — это описание подхода к экономике как к абсолютно равновесной неживой системе, где, чтобы что-то кому-то добавить, надо что-то у кого-то отнять. Если бы это было так (подсказывает нам здравый смысл), то экономика не могла бы вообще развиваться, и откуда взялось то богатство, которым сегодня мы все располагаем, объяснить невозможно. Вообще, сегодня самая главная проблема — состояние российской экономической мысли: двадцать лет капитализма никак не повлияли на нее, она не исследовала природы наших периодов роста и падения, она даже не удосужилась хотя бы включить в свой диапазон практически применяемого экономического знания ни Хикса, ни Шумпетера, ни Хаберлера, ни полноценного Фридмана, ни Кейнса, ни даже единственную женщину-экономиста Джоан Робинсон — никого из тех экономических мыслителей XX века, которые заложили теоретическую основу управления современным высокотехнологичным хозяйством. Причем не сделала это ни неолиберальная реформаторская школа, ни консервативная. Отсюда и тупик, и страх перед использованием любых новых инструментов экономической политики.
На новом посту Алексей Улюкаев будет подчиняться премьеру и президенту. Масштаб стоящих перед ним задач существенно увеличивается
Фото: АР
Суть достижений экономической теории XX века заключается в том, что экономическая система: а) принципиально циклична, и в этой ее цикличности заложен источник роста богатства народов; б) в основе этой цикличности лежит периодическое масштабное обновление капитала, которое, начавшись в наиболее приспособленных на данный момент секторах, вызывает экономический рост во всей экономической системе . Это означает, что в момент рецессии надо искать те естественно сложившиеся сектора, где существует потенциал масштабного обновления капитала. «Искать» не значит создавать на бюджетные деньги (на это в момент рецессии нет ни времени, ни денег). «Искать» — значит пытаться увидеть в рыночном секторе хозяйства игроков, технологии, рынки, которые готовы к прорыву уже сейчас и под которые надо создавать финансовые инструменты, ускоряющие их развитие. В локальном, всегда частном случае такие общие понятия, как «постиндустриальный мир», «высокие технологии», «тотальная индустриализация», не помогают (на это, в частности, указывал Хаберлер). У нас есть сегодняшний рынок с уникальными для этого времени и этой системы возможностями, которые надо использовать.
Наши экономические правители начинают догадываться, что где-то есть источник роста, который не потребует ни секвестра бюджета, ни роста и без того ужасных по своим размерам налогов. Они говорят, что бизнес должен снижать издержки, нужен рост производительности труда. Некоторые компании уже это делают, и очень успешно. Но для масштабирования процесса снижения издержек необходимо масштабное же обновление капитала, поэтому столько копий ломается именно вокруг денежной — в широкой трактовке этого понятия — политики.
Для того чтобы схематично объяснить, как обновление капитала связано с эффективностью экономики, воспользуемся примитивной моделью производственной функции, изображаемой изоквантой, то есть линией, показывающей, какое соотношение труда и капитала необходимо для одного и того же уровня выпуска продукции (см. график). Производственная функция показывает, что в процессе экономического развития происходит последовательное замещение труда (как низкоэффективного и ограниченного ресурса) капиталом (как ресурса, в пределе не ограниченного ни по количеству, ни по эффективности). Нетрудно понять, что сама идея замещения труда капиталом лежит в основе капиталистического развития, неотделимого как от технологической революции, так и от идеи о том, что люди в принципе должны работать меньше и не так тяжело. То, что такой процесс является фундаментальным для сложившейся за последние двести лет экономической системы, мы можем понять исходя из простых данных о продолжительности рабочего времени и накопленного уровня капитального богатства.
Однако как понять, готовы ли мы в России сегодня двигаться по кривой вниз (к большей эффективности) и где искать те зоны, которые ускорят это движение? Ответ на этот вопрос дают три вещи: во-первых, понимание того, как формируется сама изокванта в пределах одного цикла; во-вторых, эмпирические знания о том, где сегодня складывается пул нового капитала; в-третьих, интуиция.
Сначала о том, как устроена кривая в деталях. Эмпирические расчеты позволяют выделить на этой изокванте три участка. Первый, от точки 1 до точки 2, имеет «неправильную» с точки зрения самой теории форму. На нем происходит не замещение — капитал вытесняет труд, — а странное накопление капитала, которое практически никак не сказывается на общей производительности. Второй участок, 2–3, — самый продолжительный и красивый: происходит быстрое снижение количества труда, необходимого для производства одного и того же уровня ВВП, то есть колоссальный взрыв производительности всей системы. Третий участок, 3–4, самый плохой, им цикл заканчивается: капитал растет. А труд больше не снижается — экономика входит в рецессию.
Однако для нас сегодня важен именно первый участок, потому что мы из рецессии выходим или пытаемся выйти. Что происходит там? Почему накопление капитала приводит к очень ограниченному снижению затрат труда? Ответ заключается в том, что в начале этот процесс носит точечный характер. Только лучшие компании, с прекрасным менеджментом, удачно выбравшие рынок, владеющие новыми технологиями, способны накапливать капитал в условиях рецессии — когда тотальный спрос низок, денег в экономике мало. Но их усилий, масштаба недостаточно, чтобы развернуть движение всей системы. Если ситуация не ухудшается (а у нас это так), то этим компаниям начинают подражать другие, и скорость замещения труда капиталом возрастает, но все-таки необходимы дополнительные макроусилия или макроусловия, чтобы этот процесс начал носить обвальный характер. При этом очень важно понимать, что если потенциал этого обновления капитала высок, то макроусилия (часто связанные со стимулированием или естественным расширением денежного предложения) не приводят к росту цен (или приводят только к краткосрочному их росту), так как инфляция является оборотной стороной достигнувшей предела производительности (а мы, согласно схеме, только в начале пути).
Возвращаясь к критике российской экономической мысли, хочется заметить, что мы уже однажды прошли весь этот цикл, и печально, что никто не стал изучать природу роста 2000–2008 годов, а вместо этого все не переставали поминать «сырьевое проклятье». А ведь происходили удивительные для честного неолиберала вещи. Например, при колоссальном росте денежной массы — а темпы ее роста были 40–60% в год — инфляция, в отсталой-то сырьевой экономике, снижалась! Причем тарифы росли все равно быстро. А темпы роста цен сами собой, без административного контроля, упали с 25% в год до 7–8%. Как это объяснят неолибералы?
Кто такие инновации
Одна из причин непонимания процессов — слишком узкая трактовка понятия «инновации». Вообще-то инновации как системное для экономики понятие ввел Шумпетер. Но он (широкой души австриец) считал инновациями любое деяние, принципиально меняющее порядок вещей в сложившейся ранее экономической системе. Он называл пять типов инновации: новые рынки, новые технологии, новые товары, новые ресурсы, новые методы управления. Любое из этих действий меняет систему, но чаще они выступают в совокупности, что и дает взрывной рост. Позволим себе сказать, что один из современных признанных теоретиков технологического развития Карлота Перес фактически добавляет к этим типам инноваций новые финансовые продукты, так как ее наблюдения показывают, что технологические уклады рождают удобные для себя формы финансирования своего развития. На конференции «Эксперта» прошлой осенью, услышав стенания русских экономистов о том, что у нас плохой инвестиционный климат, она просто завопила от возмущения: «А вы напряглись, подумали, как сделать инвестиции привлекательными, вы придумали какие-нибудь новые финансовые продукты, условия — хоть что-нибудь?!» Или (добавим от себя) будем только на суды кивать?
