Эта среда, эти персонажи, эти характеры знакомы нам по книгам многих американских прозаиков. Однако даже сугубые реалисты любят взрывать унылое размеренное существование непредвиденными обстоятельствами. Открыли, к примеру, рядышком залежи нефти, и вот уже налаженный быт, прочные связи, братские узы - все летит вверх тормашками. Собственно, одна из главных художественных функций фантастического допущения в том и состоит, чтобы до предела обострить ситуацию. Ведь ясно, что если люди сталкиваются уже даже и не с чрезвычайными событиями, а с чем-то таким, что на первый взгляд представляется необъяснимым чудом, то, понятно, характеры и темпераменты проявляются особенно отчетливо, нервы напрягаются до предела, подспудные, порой старательно скрываемые желания и страсти выходят на свет... Все это как раз и происходит в саймаковском Милвиле: нашествие лиловых цветов вынудило обитателей городка выплеснуть наружу и самые свои привлекательные и самые низменные качества.
Нет, конечно, фантастическая гипотеза не всегда играет только роль катализатора. Она может вступать в художественную реакцию и самостоятельно. Так, отвратительные, питающиеся человеческой кровью марсиане из уэллсовской "Войны миров" дают исключительный по выразительности образ страшной, нерассуждающей агрессивности. Но, создавая свой мир разумных цветов, писатель едва ли ставил перед собой подобные задачи. Что может означать ее величество всеобщая Лиловость? Сама по себе ничего особенного. Писателю необходимо было придумать "имидж" иного мира, непохожего на человеческий. Он не стремился к тому, чтобы прояснить нам общественные структуры, цели, замыслы, идеалы своих цветов. Мы не знаем, стремятся ли они захватить Землю или намереваются сотрудничать с людьми? Творя в отдельных случаях добро (излечивая больных, например), понимают ли они, что допускают по отношению к людям насилие, воздвигнув временной барьер, накрывший Милвил как колпаком. И существуют ли вообще в их миропонимании человеческие категории добра, зла, насилия, справедливости? В других обстоятельствах, в иной книге (даже у самого К.Саймака) исследование этих глобальных представлений могло бы стать основным. Здесь же некоторая неопределенность устраивает автора, так ему сподручнее выполнить основную задачу: показать реакцию американского общества от сенатора до отщепенца - на встречу с чудом. Ведь если бы сразу стало очевидно, что пришельцы - захватчики, то, может быть, и вправду стоило бы дать им военный отпор? А в условиях неопределенности разоблачение пещерного мышления пентагоновского генерала, например, выглядит несравненно эффективнее. Он ведь предлагает сбросить бомбу на всякий случай. Хотя, может быть, и врагов-то никаких нет, но как бы чего не вышло. А вдруг цветики окажутся опасными для того мира, который, как он себе это представляет, призван охранять бравый вояка. Для него жизни ни в чем неповинных жителей Милвила ничто по сравнению с возможностью такой угрозы. Это и есть позиция звериного консерватизма, - пожалуй, главного препятствия на пути социального прогресса. А если кто-нибудь подумает, что подобные намерения пентагоновских начальников слишком уж стереотипны, то обратим внимание: ведь не советские же журналисты сочинили этот образ. Надо полагать, американскому писателю на месте виднее что к чему. (В одном из рассказов К.Саймака бомбу на пришельцев, несомненно дружественных, бросают-таки. Тоже на всякий случай. Правда, она не взрывается к великой досаде военных, но существенно то, что они ее бросили.)
Но тем не менее угрозу для того мира, который олицетворен генералом и сенатором, пришельцы действительно несут. Она не только в том, что само их появление ставит под вопрос незыблемость его установлений, но и в некоторых вполне конкретных поступках гостей. Ведь первое, что вознамерились совершить на Земле Лиловые, - это, не спрашивая согласия людей, ликвидировать ядерное оружие. Хотя, казалось бы, какое им дело до земных междоусобиц. Нетрудно почувствовать здесь скрытую, но едкую авторскую усмешку: любое разумное существо - любое! - прежде всего постарается ликвидировать опасность, грозящую самому существованию всего живого. И на этом "рандеву" человеческая разумность явно дает сбой.
И получается, по мысли автора, что контакты с пришельцами (читай: с чужестранцами, придерживающимися другой системы ценностей, другой идеологии) легче всего удаются не правительствам, не политикам, даже не ученым, все же замкнутым на своих ведомственных интересах, а обыкновенным людям. Конечно, и среди обитателей города тут же обнаруживаются свои "ястребы", например, полицейский Хайрам и его дружки; есть и достаточное количество обывателей, готовых в любую минуту с улюлюканьем включиться в охоту на ведьм. Но находится и немало нормальных сапиенсов, которые идут на этот контакт хотя и с некоторым понятным испугом, но и с естественным человеческим любопытством и благожелательством. Именно аутсайдер Шкалик находит выход из, казалось бы, безвыходного положения. И какой замечательный, истинно человеческий! Он никогда не пришел бы в голову сенатора Гиббса, потому что для этого в его черепной коробке должны функционировать такие далекие от политики понятия, как доброта, нежность, красота. Они-то и оказываются наиболее действенными в общении разумных существ. Вот уж воистину: красота спасет мир.
Древняя раса цветов встречалась на своем пути со многими разумными племенами, но никто, кроме людей, не оценил самого главного их достоинства. До встречи с человеком они и сами не подозревали, что они прежде всего красивы. А это значит, что контакты, которые с ними установят люди, будут контактами высшей степени, не противоборствующими, не торгашескими, не сухо официальными, а духовными, дружескими, несмотря на всю биологическую отдаленность расы людей и расы цветов. Вот он, наконец, и наступил, тот раунд, в котором человечество взяло верх. Оно оказалось на высоте именно там, где проявились его лучшие, истинно человеческие свойства.
Параллели с современным миром напрашиваются сами собой, в них и состоит главный смысл романа "Все живое...", в котором иной любитель фантастики, привыкший следить только за сюжетными перипетиями, может узреть всего лишь описание легкой паники, возникшей в американском городке по случаю прибытия очередных пришельцев.
Десятки раз в своих романах и рассказах К.Саймак прокручивает тему Контакта. И какой уже раз у авторов сопроводительных статей возникает соблазн подробно поговорить о Джордано Бруно, внеземных цивилизациях, посылках сигналов в межзвездное пространство, программе СЕТИ, задаться философскими раздумьями: одиноки ли мы во Вселенной? Можем ли мы встретиться с братьями по разуму? К каким последствиям приведет такая встреча? Все это, бесспорно, интереснейшие вещи, и хоть какая-нибудь определенность в любом из упомянутых направлений имела бы кардинальные последствия для человечества. Но к творчеству Саймака, как это ни парадоксально, внеземные цивилизации имеют лишь весьма косвенное отношение. Он изобретательно придумывает разнообразные формы неземной жизни вовсе не для выдвижения научных гипотез. Каждая встреча с пришельцами дает ему возможность взглянуть на человечество со стороны, иногда посетовать на суетливость некоторых его устремлений, особо заметную оттуда, из космоса, но зато другой раз и возгордиться величием его души. Помещенные в томе рассказы послужат дополнительной иллюстрацией к этому утверждению.
Бывает, что одним и тем же словом обозначаются совершенно разные вещи. Скажем, робот Дженкинс из "Города" - вовсе не робот, а вот машина под названием Прелесть - это и вправду робот. В ее металлическую башку втиснут максимум интеллекта, она способна не только собирать научную информацию, а давать советы игрокам в покер, слушать стихи и даже, как ей кажется, объясняться в любви... Но и в том случае, если машина будет знать и уметь все, что знают и умеют люди, человеком она не станет. Ей не будет хватать малости: той самой пресловутой души. Потому-то машина по своей, недоступной человеку логике может принять самое решительное решение, но оно может оказаться и крайне бесчеловечным. Об этом забыли конструкторы Прелести, из-за чего сопровождающему ее экипажу пришлось изрядно поволноваться. Правда, в рассказе ситуация разрешается в юмористических тонах, обмануть наивную красавицу не составило труда, но сама ситуация не высосана из пальца. Пока два механизма будут объясняться друг другу в любви или, наоборот, войдут в клинч, как бы человек не оказался не у дел. Уже вырисовываются такие компьютерные программы, которые грозят смертельной опасностью всему человечеству. Нет уж, пусть самые разумные механизмы решают только свои машинные дела, например, автоматизируют производство.
В "Разведке" отношения между человеком и машиной приобретают еще более напряженный характер. Поначалу кажется, что все это забавно: прогуливающаяся швейная машина, самопечатающая пишущая. Но тут же выясняется, что одна высокая договаривающаяся сторона разговаривает с другой высокой отнюдь не дипломатическим языком: "Не суйся, Джо, не путайся в это дело. А то плохо тебе будет". Похоже, что на этот раз нам объявляют военные действия. Главный герой рассказа, репортер Джо, принимает, может быть, не самое правильное, но зато очень человеческое решение. Вооружившись куском водопроводной трубы, он в одиночку решается постоять за весь род людской. Все живое может договориться между собою, а вот живое и неживое едва ли.
