Черпанов утверждает: "Эти силы или отбросы созданы революцией. Надеются ли они на реставрацию? Вряд ли. Верят ли они в возможность бесклассового общества? Конечно. И отсюда у них трепет и всяческие содрогания. Они знают, что до бесклассового общества доживут, а вот пустят ли их туда?.. И неужели же мы, при нашей нехватке рабочей силы, при нашем умении перевоспитывать, не воспользуемся ими? Но как к ним приступить?.. По моим наблюдениям, правительство несколько смущено, и оно чрезвычайно будет благодарно тому человеку, который найдет выход из затруднительного положения".
Вплоть до конца романа остается неясным, кто же такой Черпанов на самом-то деле? Он неоднократно рассказывает свою биографию, но каждый новый вариант не похож на предыдущий...
Другой не менее значимый персонаж - доктор Андрейшин - тоже одержим идеей переделки человека "как такового". Подобный герой часто встречается у Вс. Иванова: прекраснодушный мечтатель, наивный фантазер, убежденный, что такие сильные чувства, как, например, любовь, способны творить чудеса,- и он создает фантастические планы особых установлений ("Институт любви", "День любви к отцам" и т. п.).
Пародийно искажая мысль доктора, проповедует ее и Савелий Львович, сколотивший в доме № 42 притон для всяческих мошенников, воров, спекулянтов, прикрывающихся службой в государственных учреждениях. Это люди-перевертыши: например, бывший церковный староста храма Христа Спасителя, ныне член кооперации - мороженщик, к тому же занимающийся (фиктивно) антирелигиозной пропагандой...
Вс. Иванов пародирует здесь не идею перевоспитания человека, но гротескно показывает, к чему может привести искажение идеи, если попытаться "перевоспитание провести в три дня".
Естественным противопоставлением авантюрной идее становится сцена посещения Черпановым завода: здесь сложность "перерождения" людей показана в реальных масштабах - и написаны эти страницы в иной стилистической манере, не нарушая пародийности.
Повествование в романе ведется от лица малокультурного больничного служащего Егора Егорыча, который как бы растворяется то в Андрейшине, то в Черпанове.
Стиль романа особый; так, автор, не оповещая читателя, врывается в речь Егора Егорыча, и его "взлеты", изобилующие высокой эрудированностью, резко контрастируют с тривиальностью Егора Егорыча, и уловить эти переходы способен лишь внимательный, думающий читатель, вошедший в ритм автора.
Если относительная заурядность Егора Егорыча - рассказчика соответствует установившейся традиции того литературного жанра, в котором рассказ поручен автором другому лицу, то свободное вторжение авторских рассуждений о литературе в речь повествования (как бы вновь возвращая ее себе - автору) составляет отличительную черту "У", ибо и там, где роман кажется традиционным по форме, в действительности автор порывает с традицией или ее пародирует. Такое игровое отношение к литературной форме иногда раскрывается и в авторских отступлениях, представляющих собой в известной мере пояснения поэтики романа. Так, в одном из них Вс. Иванов полемизирует со своим другом Виктором Шкловским (соавтором по приключенчески-пародийному роману "Иприт", написанному незадолго до "У").
В самой своей форме предельно свободный роман "У" - иронически гротесков, он продолжает литературную полемику, которую вел Вс. Иванов еще в 1920-х годах и с В. Б. Шкловским, и со Львом Лунцем и другими своими друзьями по литературному объединению "Серапионовы братья".
Доктор Андрейшин, видя, в конце романа, крах своих иллюзий (дом № 42 опечатан агентами МУРа, а его жители арестованы), все-таки не отчаивается, не отшатывается от людей "дна". Он понимает, что революционный путь перевоспитания человека станет долгим и трудным, что каждый человек потребует индивидуального подхода, и подход этот будет найден - и что все это неизбежно, ибо "социализм создают не какие-то особенные люди, а самые обыкновенные, с присущими им задатками добра и зла".
Роман "У" так и не увидел света. К концу 1933 года (в ноябре) из него было напечатано (в "Литературной газете") только несколько отрывков. Один из них носил название "Секретарь большого человека" (скрытая пародия на секретаря Горького П. П. Крючкова).
Любопытная психологическая деталь: в рукописи романа "У" секретарь носит имя Егор Егорыч, но примерно с середины романа делается, очевидно подсознательно и незаметно для автора, Петром Петровичем (т. е. псевдоним Е. Е. подсознательно заменен реальными инициалами того, кто до какой-то степени послужил писателю прототипом - впрочем, прототипом по-всеволодо-ивановски, то есть, если подойти с реальной меркой, совсем непохожим, но послужившим для писателя отправной точкой).
Вс. Иванов был необыкновенно щепетилен и взыскателен к себе. Никому не жаловался и не давал друзьям читать свои забракованные труды.
Вот почему даже самые близкие друзья с рукописью романа "У" познакомились только после смерти писателя.
Почему Вс. Иванов не обращался за поддержкой к друзьям, когда издательства отвергали его новые произведения?
Главным образом, потому, что он, как писал в дневнике, постоянно был обуреваем сомнениями, которыми (как утверждал) был даже и счастлив,сомнениями, правильные ли пути для самовыражения он выбирает. Он ведь и Горькому перестал показывать отвергаемое издательствами. И что, по-моему, показательно: самое большое количество неопубликованных произведений приходится как раз на период после Первого съезде писателей, когда Вс. Иванов стал секретарем СП СССР и председателем правления Литфонда. Он всегда и категорически был против использования в личных целях тех возможностей, которые дает общественная работа.
По достоинству друзья Вс. Иванова оценили роман "У" только тогда, когда автора уже не было в живых, блестящий критик Виктор Борисович Шкловский, как член комиссии по литературному наследству Вс. Иванова, написал на роман "У" письменный отзыв, в котором говорится: "Роман "У" необыкновенно сложно написанная вещь. Это произведение напоминает мне "Сатирикон" Петрония и романы Честертона.
На Петрония это похоже тем, что здесь показано дно города и похождения очень талантливых авантюристов.
Честертона это напоминает тем, что сюжет основан на мистификации.
Показан момент начала советского строительства, взят район и время слома храма Христа Спасителя.
Книга стилистически очень сложно написана. В середине есть полемика со мной, что я отмечаю просто для аккуратности. Стиль книги блистателен, но непривычен. То, что писал Всеволод, было истиной. Познанием прежде не бывшего".
Письмо Шкловского от 24 марта 1967 года к В. А. Косолапову (тогда директору издательства "Художественная литература") хочется процитировать почти целиком: "При всем моем уважении к редактированию, я должен сказать, что в результате его писатели оказываются похожими друг на друга. Между тем одним из самых главных свойств писателя является то, что он, имея общее мировоззрение с народом, имеет свое видение мира, свой метод выделения частностей, который в результате оказывается подтверждением общего пути, но не является результатом общего миропонимания.
Великого писателя Всеволода Иванова все время подравнивали и подчищали так, что он не занял то место в советской литературе, которое ему по праву принадлежит.
"Бронепоезд" появился в советской литературе очень рано, и он определил ход литературы, становление ее нового лица.
В. В. Маяковский говорил, что писатель стремится к тому, чтобы у него вышло то, что он задумал. Редактор, к сожалению, часто думает о том, как бы чего не вышло. Из этой коллизии получаются поправки, а литература состоит из произведений, а не из поправок.
Читатель имеет право видеть писателя во всем его своеобразии, и, кроме того, он должен, покупая новую книгу, иметь новый материал".
Не опубликованный при жизни автора роман "У" после его смерти вызывал восторг не одного только Шкловского.
За печатание "У" высказывались и другие видные писатели, впервые прочитавшие роман в 60-е годы в рукописи.
Микола Платонович Бажан писал мне 1 января 1982 г.: "Так правильно, что неустанные Ваши заботы о написанном Всеволодом Вячеславовичем приносят советской литературе такую вещь, как "Кремль". Вот если бы еще хватило у Вас сил на то, чтобы добиться издания романа "У". Мне этот роман кажется превосходным и начинающим то течение в советской, русской прозе, которое обычно именуют "Гофманиадой". Ведь написан роман раньше, чем "Мастер и Маргарита". Прошу Вас, проверьте даты. Ей-богу, это не просто мой личный интерес, а нужные поправки к истории".
Удивительная судьба неизданных произведений занимала самого Вс. Иванова: в последнее десятилетие своей жизни он, как видно из записей в его архиве, постоянно над этим размышлял.
В письме Н. Н. Яновскому (автору книги об его творчестве) он пишет: "Недавно Публичная библиотека в Ленинграде пожелала издать - в качестве справочника - выдержки обо мне из прессы прежних дней. Мне были присланы перепечатанными - эти выдержки. Я перечел их - и охнул. Оказывается, ничего, кроме брани, не было - за исключением, конечно, "Бронепоезда". Забавно, не правда ли? (...)
