Мы затуманили всем мозг и отформатировали литературу, сделав из неё «новый реализм». Мы для кого-то агрессивные бездари-сорняки, расчищающие локтями себе место под солнцем. Но уже совсем скоро никто и не вспомнит, что может быть что-то иное.
Мы утвердили новый формат, а всё, что в него не вписывается, уходит в резервацию внесистемной внеформатной литоппозиции. Таковы уж они — любители норных инстинктов.
Мы — «цветущая пора», и пришли не с пустыми руками, а принесли «мужественно твёрдый и ясный взгляд на жизнь». Ещё Николай Гумилев говорил за нас: «мы становимся причастны мировому ритму, принимаем все воздействия на нас и в свою очередь воздействуем сами». Мы открыты, распахнуты, готовы обнять.
Мы — победители, все кто не с нами — аутсайдеры с выжженным тавром неудачника. Мы ярки, прекрасны, молоды и деятельны. Мы верим только в свою силу, свою волю, в бушующую наглость. Другие — фаталисты, падающие ниц перед любыми препятствиями. И пусть себе роют дышащие холодом «метафизические» норы, мы будем осваивать жизнь полной и широкой грудью!
Кто нам запретит?! Ведь всё в наших руках!
Мы делаем будущее, мы формулируем идеал. Нам двадцать-тридцать, мы от Камчатки до Калининграда. Мы не одеваем кепки от солнца и не закрываемся в футляр кондовых стереотипов и бессмысленных псевдоинтеллектуальных рассуждений.
Мы говорим с миром, мы говорим со светом, а кто-то в это время шарит по углам своей душной мозговой бани. Ну что ж, каждый выбирает себе своё…
Пусть для других литература — иссохший родник с паутиной и пауками, но для нас она бьёт ключом. Если кто-то прозревает её финал и бьётся в апокалиптических конвульсиях, то мы радуемся всему новому, которое неисчерпаемо.
Если кому-то нравится разделять на правых и левых, своих и чужих, расписывать градации и выискивать философский камень критериев — мы разве против?! Мы не выискиваем атавизмы, а принимаем мир в его полноте. И если кто-то считает иначе, мы не против. Нам никто не мешает, и мы можем вместить всех, потому как победили!
Когда мы любим, страдаем, радуемся и восторгаемся, возможно, кому-то это и не понять. Но как можно рассказать о любви, о смерти, о жизни и вере? О метафизике можно написать надрывный трактат, а обо всём этом как? Если иные к тому же глухи и рецепторы их бесчувственны?..
Нашими руками движет нерв эпохи, вышибая пульсирующие знаки из-под клавиш. Если кто-то прохладен, если не слышит, не видит, не чувствует, а без конца всматривается в чистый лист… Что ему можно предложить? Как возможно было убедить староверов-дырников в том, что Бог светит не через щель в их деревянном срубе?
Нам говорят, что был плох реализм, который «новый». Возможно, и так. При диахронном подходе, обозревая историю, многое кажется мелким и малозначимым. Но главное, он был. И что предлагается взамен? Литературный исход в пензенскую пещеру и ожидание там конца времён в мазохистском экстазе?
А если завтра скажут: на фиг литература! И фаталисты согласятся, пропев: они победили… Мы опять будем заявлять «новый реализм» и делать через него искусственное дыхание.
Но мы-то никому не проигрываем. Никогда. Потому что другие… Мы победители, и это записано у нас на подкорке, и иными уже не сможем быть.
Нас обвиняют, но мы не оправдываемся. Нам говорят, надо судить, но мы хотим понять и познаем.
Мы вместе, но мы — по отдельности. Мы — полк, но и индивидуальности. Есть «мы», но какие контуры этого «мы», каковы очертания, сами плохо представляем. Потому как нет его граней: мы — это импульс, это воля.
Возможно, для кого-то это местоимение лишь коллективный образ врага. Враг необходим, он лаком. Им можно многое оправдать. Если кому-то это нужно, то ради Бога, с нас не убудет.
Наш мир — мозаичен и пёстр, другие надевают очки дизъюнкции «или-или» и начинают препарировать лягушек.
Мы победили! А теперь расскажите где и как… Надеюсь, об этих деталях поведают нам наши беспристрастные летописцы, которым надоест блуждать в трёх соснах доморощенной метафизики.
Пока же скажу одно: мы вырвали литературу из чёрной бани с пауками, в которую её пытались загнать. И в этом мы радикалы.
Диктатура среднего класса
Торжество усредненности, победа профанации — меты сегодняшнего дня. Все великое, большое, грандиозное, героическое затушевывается. Все это под подозрением как неблагонадежное, без этого спокойнее, стабильнее в терминологии новейшей истории.
Царство гоголевского «ни то ни се». Серое, невзрачное — только в своем внешнем виде, но во внешних проявлениях часто агрессивное, оголтелое, авантюрное с рогами и копытами.
Все это общие слова до поры, пока занозой не воткнется очередная новость. Вот перед Днем знаний наше возлюбленное министерство образование удивило очередной революционной новацией: начала раскачку норм русского языка. Не то чтобы все и сразу с корабля современности, но постепенно, малыми робкими шажками. Думается, это была первая проба пера, робкий шаг креатива наших чиновников. Прикинут, как что дальше. Не посмотрит ли кто сурово на них, не стукнет ли кулаком по столу, суровым пальцем не погрозит. Если нет, то гуляй рванина по всей ивановской, паши и перепахивай сколь жадная душа желает!
Зловонным чем-то пахнуло на пороге учебного года. Курьезная вещь, но по большому счету это тоже самое, как разрешить «вонь» в слове «звонит».
Облегчили язык, но ощущение будто испражнились. Облегчились.
Можно долго рассуждать об легитимизации невежества, упрощения, но вопрос лежит не только сугубо лингвистической плоскости, где к нему много подходов, он много шире. Утверждены нормы пошлости, в которых — квинтэссенция нашего времени.
Живая разговорная речь — это отлично, но она не должна быть безусловным мерилом лакмусовой бумажкой всего, как и равнение на эстетику подворотни, любование уголовной романтикой.
Кто спорит, нормы меняются, язык — живой подвижный организм… Все это общеизвестные аксиомы. Но здесь вопрос близкий с пониманием свободы, как отсутствия каких-либо ограничений, торжества своеволия и независимости от каких-то морально-этических норм. В языке есть свой этикет, определенные табу. Это его кристаллическая решетка. И здесь можно всецело согласиться с Дмитрием Быковым, который следующим образом прокомментировал это новшество: «Снятие этих табу оборачивается раскультуриванием страны в целом, чем больше тонких и сложных закономерностей внутри языка, тем лучше, как правило, язык себя чувствует».
В перспективе хотим мы жить без каких-либо ограничений, в том числе и с точки зрения здравого смысла. Нам так удобно, мы так привыкли, да и вообще с какой стати блюсти все эти закостенелые вериги?!.. Мы жаждем неги и радостей, мечтаем быть жвачными и непарящимися. Бюро добрых образовательных услуг, почему-то именующееся министерством, держит руку на пульсе, какой-нибудь господинчик из него всегда услужливо подойдет и заискивающе спросит: «Чего изволите?»
Кофе — мужского рода так и останется свидетельством если не прилежания, то некоего трепета перед языком. Всегда выгодно отличает, когда среди десятка средних родов найдется один мужского. Аристократизм, если хотите!!! Только он сейчас не в чести, вернее, его не допускают до общих масс, берегут их всячески, чтоб не дай бог не возгордились, чтобы не поднялась самооценка, не появился голос. Не положено! Не должно, не пущать! — визжат современные органчики и унтер Пришибеевы. Все должны быть безликими, однотипными, однообразными. Толерантное отношение к языку: что так, что так — все едино.
В своем исследовании «Гоголь и черт» Дмитрий Мережковский отметил, что Николай Васильевич видел «самое страшное вечное зло не в трагедии, а в отсутствии всего трагического, не в силе, а в бессилье, не в безумных крайностях, а в слишком благоразумном суеверии, не в остроте и глубине, а в тупости и плоскости, пошлости всех человеческих чувств и мыслей…». Что-то напоминает, не правда ли?.. Это как раз про средний род, которому сейчас воздается честь и хвала, звучат фанфары.
«То ли еще будет, ой-ой-ой!» — как поет наша вечная и незыблемая Алла Борисовна… Заикаться начнешь, когда видишь, как истово наследники Хлестакова взялись за ревизию. От этой ревизии рушатся ГЭС, профанируется язык.
Недавно был крайне удивлен одним своим открытием. Куда не взглянешь — повсюду утомляет взгляд какое-то дремучее однообразие во всем внешнем виде, встречаемых людей со спрятанными за солнцезащитный взгляд лицами, практически не отражающими никаких эмоций. Я имею в виду даже не улицу, хотя она во многом тоже показатель, но и во многих «модных» местах: ресторанах, ночных клубах, каких-то светских посиделках, причем это же однообразие взыскует к нашему взору и с экрана телевизора, диктуя определенный стиль поведения, «новую» тенденцию.
