Зачем у нас столько денег идёт на ракеты и бомбы, которыми можно двенадцать раз угробить весь земной шар, а моя мать не в состоянии на зарплату отца купить себе новое пальто, а сестрёнке зимние сапоги?
Почему мы почти задаром гоним за бугор нашу нефть и газ, обкрадываем будущие поколения, но встречаем штрафами и партийным лаем любую высокую технологию?
Я хочу знать, кто людоедски держит мою страну в клетке нищеты и пофигизма, кто гробит в ней здравый смысл?"
Эти резкие, гневные вопросы лежат в реальном основании книги. Они пронизывают толщу народную, их невозможно игнорировать или закрыть грубоватой остротой. Глухой ропот, идущий от поверхности земли, достигает, кажется, до неба. Однако земные цари не научились различать добро и зло.
Впрочем, книга Чебалина не для них. Её задача – разбудить спящую волю русского человека и вернуть ему родовое чувство. И тогда дитя, зачатое в любви, не отринет отчую землю, а по праву сочтёт её своей…
Чебалин Е.В. СТАТУС-КВОта. Роман. М., 2010. Изд-во “Голос-Пресс”.
Книга продаётся в киоске на Комсомольском, 13.
Тел. 8-499-246-11-87.
Илья КИРИЛЛОВ «ЧУДЕН ДНЕПР...»
Исторический роман как энциклопедия современной жизни
Издательство "Терра" выпустило в свет роман Виталия Амутных "Русалия", и сразу по прочтении трудно найти слова, которые позволили бы прикоснуться к сущности книги. Но можно определённо утверждать, что после прохановского "Господина Гексогена" ни одно из современных произведений, написанных на русском языке, не производило впечатление столь разительное.
Я читал ранние книги Амутных: "Дни на излёте безумия" и "Овское царство" – в прилежном ученичестве невозможно было распознать грядущего большого художника. Качественный скачок Амутных, мощный, никак не чаянный, повергает в замешательство и затрудняет разбор книги. Мы имеем случай, пожалуй, столь же непредвиденный, столь же необъяснимый, как, скажем, появление поэмы Венедикта Ерофеева "Москва – Петушки".
Всё ли исчерпывалось совершенствованием мастерства? Или напряженнейшая внутренняя работа предшествовала рождению "Русалии"? Или художественный дар развивается по неведомым законам, которые мы никогда не постигнем?
Обратимся тогда к обстоятельствам, доступным нашему зрению.
"Русалия" – исторический роман, охватывающий обширную эпоху Древней Руси. Действие начинается незадолго до гибели князя Игоря и завершается победой над Хазарским кага- натом возмужавшего Святослава.
Редкий исторический роман представляет столь зримо обычаи, бытовой уклад, нравственный закон и человеческие характеры, неизменные, конечно, но с теми особыми "поправками", которые вносит в них та или иная эпоха. Можно указать на богатейший язык романа, включающий несметную россыпь славянизмов, но живой, органичный, лишённый каких бы то ни было стилизаций. Можно указать на совершенство композиции… И всё-таки это обстоятельства, призванные выткать лишь внешнюю оболочку художественного произведения.
Какие усилия прилагают порой авторы, стремясь оживить своих героев: тщательнейшим образом описывают поступки, рисуют красочные портреты, конструируют многословные диалоги, – и не достигают искомого результата. Перо Амутных обладает счастливым свойством: судьбы его героев, обозначенные даже скупо, начинают жить в читательском сознании в соответствии с внутренней логикой произведения. Человек, однажды встреченный, заслонённый потом вереницей новых событий и образов, никогда не забывается, – и судьба его через десятки страниц, через долгие годы, если принять во внимание сжатость времени в историческом произведении, не перестаёт волновать. Когда в очередной раз он возникает в повествовании, воспринимаешь его как человека давно знакомого, чей характер и душу сберегла память сердца.
Различнейшие чувства вызывают герои книги: восхищение и брезгливость, сочувствие и злорадство, солидарность и презрение, – никогда безразличие. "Русалия" – не расчётливая и находчивая конструкция, а мир, воскрешённый через столетия художником безоглядным и бескорыстным в своём расточительстве душевных и физических сил. (Как критик, я не могу удержаться от сравнения: какие ничтожные, фальшивые именно в силу энергосбережения исторические повествования поставляют на книжный рынок Вл. Сорокин, Л.Юзефович, Б.Васильев, эти "скупые нищие жизни".)
Тем не менее было бы противоречием сущности книги ограничиться славословием её художественных достоинств, было бы непростительным подлогом уклониться от рассмотрения её морально-исторической составляющей. Пером Амутных движет в первую очередь моральная страсть. Это коренным образом отличает его от тех многочисленных авторов, кто обращается к истории ради поиска загадочных сюжетов, кто совершает бегство в прошлое от беспощадных вызовов современности. Амутных углубляется в прошлое, ни на минуту не забывая о настоящем, более того – ради настоящего, чтобы проследить истоки, обнажить сегодняшнее положение дел.
Вместе с княгиней Ольгой он отправляется в Константинополь.
Ольгу подтолкнули к этой поездке, используя её властолюбие, ввели в заблуждение, будто отношения византийского императора Константина и его супруги безнадежны и будто к ней, вдовой княгине русов, Константин неравнодушен. Однако, сразу по прибытии умная, зоркая, но мало склонная к лицемерию Ольга сталкивается с дипломатическими каверзами, придворными интригами, прикровенным глумлением. В глубине души негодуя и всё-таки надеясь на личную встречу с императором, она терпеливо сносит унижения. Снисходительно-насмешливый приём уязвляет русскую княгиню в самое сердце. Не исключено, что именно этот смертельно-тяжёлый урок уберёг Русь от дальнейшего распространения секты христопоборников, по крайней мере, даже если принять точку зрения о личном крещении Ольги, то Святослава, сына-подростка, она отдала на воспитание русскому волхву.
Для автора путь в Константинополь – это возможность самым пристальным образом вглядеться в жизненный и духовный уклад визан- тийцев, лукаво и настойчиво навязывающих свою веру Киеву. Всюду поклонение Христу и – роскоши, ставшей фальшивым мерилом духовного величия. Всюду лицедейство, прикровенная жестокость и открытое угодничество – метастазы коварной, неизбывной моральной коррупции, пронизавшие организм империи.
Знаток и ценитель античности, автор пытается разглядеть в греках византийского периода ту удивительную гармонию духа и тела, которая породила неповторимую культуру Древней Эллады. Но греки выродились: тучными, преющими сделались их тела и столь же тяжёлым, одышливым стал их дух. Чужая религия не обогатила души, а сделала изворотливыми, склонными к самоинсценировке.
Вместе с императором, которого окружение обрекло на тайное медленное убиение, от чего он не в силах уже защищаться, автор отправляется в прославленный монастырь имени страстотерпца Афиногена.
Константин оказывается среди служителей религии, которой всегда укрывался, избегая вмешательства даже там, где зло торжествовало, надеется найти успокоение и оправдание своей клонящейся к закату жизни. Но в монастыре царит та же лживая, льстивая атмосфера. Монахи присягают аскезе, и, действительно, на столе постные яства, однако их обилие, самое их приготовление обнаруживают такую изобретательность, такую кулинарную изощрённость, что соблазнился бы и самый прихотливый эпикуреец.
Монахи клянутся, что евангельское смирение – это последняя истина, а возникает какое-либо подобие философического спора, за благообразной полемикой то и дело брызжет желчь и нетерпимость, и никто, особенно в присутствии императорской свиты, не уступит, не признает свою неправоту. Но главное, как беспредметен диспут, как далек он от искания истины – религиозной или какой бы то ни было, – и автор находит для него уничтожающее определение: суемудрие.
Константину кажется, что он во сне, липком и нескончаемом… Вдруг возгласы несогласия стихают, за столом устанавливается подозрительное единение – и это заставляет василевса очнуться. Монахи говорят о бывшем собрате, решившим служить богу не в благоустроенном монастыре, опутанном человеческими страстями, а в далёком холодном гроте, подобном укрывищу зверя. И будто в насмешку над "не суди, да не судим будешь", единодушно упрекают его в гордыне, бесноватости, отпадении от церкви, приводят в свою пользу изречения апостолов. Константин, уже в объятиях мягкой, снисходительной смерти, кратко задерживается на мысли, какие безбрежные возможности для фарисейства таятся в Евангелии, сурово фарисейство осуждающем. Он желает добраться до монаха-отшельника, его настойчиво отговаривают. Императору стоит немалых усилий настоять на своём. Его дальнейшее восхождение и его предсмертное, полуреальное-полуфантастическое общение с отшельником – одна из лучших страниц в современной литературе.
