Так, Господи, не один я в этой недоброй ныне жизни. Семейством занимаю место на земле, которая издревле звалась Святой Русью…
О чем и веду свои печальные грешно-уныловатые записки.
Осеннее, тревожное настроение.
Все гнетет, господа-товарищи. И похмельно-бодряцкие призывы "всенародно избранного" не принимаются моим сердцем.
И даже яркое солнце гнетет.
А на дворе неродная столичная осень. 1993 г. Москва.
ЭПИЛОГ — ЭПИТАФИЯ
В моем Городе убили человека.
В человеческих поселениях всегда кого-нибудь убивают.
Убивают задумчивых бродячих собак, подозрительных и склочных ворон, аквариумных надоевших рыбок, тоскливых коров на хладобойнях, только что родившихся котят…
Вчера в Городе запросто убили человека.
Полагаете, пожилого, болезненного ветерана, заслуженного труженика?
Пожилые и заслуженные, как ни странно, оказались чрезвычайно стойкие, живучие. С тем странным бодрым просталинским хохотком, а некоторые не прочь и ворошиловскую стопку ублаготворить, чтоб для тонуса, для аппетиту, пускай после нее родимой сорокоградусной и привычная давленая картошечка, заправленная не чрезмерно постным маслицем и лучком. Все равно можно жить, а тут ненароком и шалая молодость в голову и иные места вдарит, и квелые супружние телеса в талию твердую упружистую обозначатся, и рука ветеранская шаловливо заиграет-зашутит…
В Городе убили внука вот этого, который еще позавчера зачем-то бодрился и картошку вкушал со смаком.
И мне стало понятно, почему добродуш
ный, с улыбчивым железным ртом старикан заводил меня своей бодростью и оптимизмом. Потому что этому русскому деду было чем жить, чем держаться за эту его не очень комфортную и сытую жизнь-житуху, — дед-фронтовик жил своим непутевым и даже шелапутным, хотя и женатым внуком Алексеем.
Вчера его внука Алексея лишили жизни.
Нынче в Городе живут человеческие существа, которые нашли себе палаческое лакейское занятие — лишать неугодных "всенародно избранному" жизни.
Самое невероятное, эти существа ничем особенным не отличаются от нас с вами. Один из тех, кто отнимал жизнь у Алексея, имел даже похожую внешность и курил те же сигареты, правда, улыбался как-то странно, не по-человечески, без усилий…
Алешка был мой товарищ. Мне кажется, и он считал меня другом.
В последнее время мы чаще созванивались, чем виделись. Добыча хлеба насущного и прочие семейные дела. Причем говорили всегда недолго.
Правда, на прошлой неделе Алексей предлагал встретиться и поговорить о жизни, и вообще…
А вчера Алешку убили прямо на улице. Должны были убить его бодрого, при всем орденском параде, деда, который зачислил себя в открытую оппозицию к президентскому режиму.
Алешка не позволил, он был внуком советского фронтовика.
Осень, 1993 год. Москва.
НАША ВОЙНА
Хотят ли русские войны?
Мы на войну обречены.
Такие, братец, времена.
Не нами начата она.
Из всех щелей полезла мразь;
Та, что на баксы продалась.
Хотят ли русские войны?
Мы не хотим. Хотят они.
Спасая жен, детей, невест;
Мы принимаем этот крест.
Ослябя наш и Пересвет,
Хранят страну щитом ракет.
Как и в былом, святой оплот —
Нам только Армия и Флот.
Такие, братец, нынче дни.
Спаси Господь и сохрани.
Коль нам объявлена война,
Скажи, зачем нам тишина?
ПОСЛЕДНИЙ КАГАНАТ
Когда под утро выпадет роса
В священный час равностоянья,
Вновь на Восток мы двинем корпуса,
Стальными траками измерив расстоянье.
Тебя не защитит ни лютая зима,
Ни древний ужас снежного молчанья.
Ни алкоголь — лекарство от отчаянья,
Ни изворотливость восточного ума.
Последний каганат, ни стены и ни рвы,
Тебя не защитят. Приблизилась расправа.
На стягах алых царственные львы.
Встает заря, роскошна и кровава.
Мы златокудрая дружина Святослава.
Ты чуешь, каганат? Мы двинулись на вы.
ЦАРСТВО
Как ослепительна грядущая Россия,
При свете факелов, дразнящих этот мрак.
Опять разбужена вселенская стихия,
Опять нам подан сокровенный знак.
Терять нам нечего. Мы обретаем снова
Моря и сушу — векторы пространств.
Пылает жертвенник в стенах родного крова,
Красивы волны царственных убранств.
По милосердию мы отнимаем жизни,
Не милосердствуя,
мы не приносим смерть.
Чутьем звериным на вселенской тризне
Отчизны чуем северную твердь.
Мы роскошь вечная
сожженных поколений,
Печатью ужаса нас отмечает век.
Мы лишь намек... Мы гулкие ступени...
Взойди и царствуй, русский человек!
ВОССТАВШАЯ ПОЭЗИЯ
Ненавистных реклам блевотина,
Толстосумов глумливый кураж.
На распятье ты предана, Родина.
Где твой, Родина, ангел-страж?
Не тебе быть рабою покорною,
Не тебе продаваться в притон.
Белым Домом с отметиной черною
Возвышается твой бастион.
Давит горло аркан поэзии,
Век скликает метафоры в бой.
Танец Бунта танцую на лезвии,
Приглашая на танец свой.
Пусть штыков беспощадно мерцание,
Русский климат всегда суров.
Верю, грянет святое Восстание
Бронебойной грозой стихов.
ПОЛЮС ДУХА
Мы знаем вкус битвы и вкус Победы,
Мы слышим Героев державный шаг.
Нам бой завещали отцы и деды,
Нам северных ратей завещан стяг.
Мы знаем буйство родной стихии,
Нам ведом оружия радостный груз.
Вот клич боевой наш: "Слава России"!
Вот братства мужского стальной союз.
Мы бросили страны постылого Юга,
Оставив уюта мещанскую муть.
Нам тропы проложит звенящая вьюга,
На Полюс Духа отныне наш путь.
В последней атаке, в бою рукопашном,
Язык нашей правды и прост, и суров.
Грядущее ясно. Мы смотрим бесстрастно
В знакомые лица друзей и врагов.
ВРЕМЯ НАЦИИ
С неба глухие звоны
Грозно роняет набат.
Каждый мобилизован,
Каждый солдат.
Наша грядет награда,
Русский грядет строй.
Гулко грохочут отряды
По мостовой.
Царство промозглой скуки
Факелы снова жгут.
Снова простерты руки
В древний салют.
Огненны наши души,
Наши сердца — лед.
Слушай, соратник, слушай:
Время нации бьет!
ЯРЬ
Сильному — право сметь,
Сильный всегда прав.
