С радостью укрепляющейся надежды мы отмечаем для себя, что Слову, мысли, родившейся "в таинственных глубинах управления", противопоставлены в рассказе заведенный веками лад (так что Майке не нужно ничего нового выдумывать, измысливать), образ жизни, не устав, а дело служения человеку и земле.
Вот и последняя фраза "Самаритянки" подтверждает наш вывод, сделанный на основе анализа композиции и структуры образа рассказа: признательность писателя Майке, его любовь и благодарность к ней, высшее напряжение и выражение чувств - бессловесны, они обнаруживают себя в жесте: "Низко кланяюсь тебе, Майка, и целую святые руки твои", - так заканчивает Друцэ свой рассказ. Здесь нет и не надо слов.
Но как бы ни близка была лично нам эта тенденция в рассказе Друцэ, сколь ни ценно ее художественное новаторство само по себе, сколь ни близко совпадала она со столь очевидной наконец для нас и столь жизненно необходимой всем нам общественно-политической тенденцией - достижение реального, действительного социализма, укрепление социалистической практики, воплощение, претворение в жизнь и плоть народных чаяний, мы должны признать, что и она не охватывает целиком содержательного целого рассказа.
Стихия Дела, доминируя в рассказе, тем не менее не ассимилирует иные стихии, тяготея к "были", "легенда" и "история" не сводятся, не растворяются в ней, сохраняют собственную ценность и поэзию. Все-таки Слово в "Самаритянке" противостоит не только Делу, но и ложному слову, а служение Майки - не только бездушию псевдомарксистов, и псевдоматериалистов, но и служению отцов Георгиев, их служению "особым чинам", их чинопочитанию.
В такой сложной картине при желании можно увидеть лишь отражение противоречивой пестроты сегодняшнего времени. Но с нашей точки зрения Друцэ ухватил куда более глубокий пласт бытия, ведь эти противоречия предстают в рассказе не сами по себе, просвеченные "былью", Делом. Когда "доброта и милосердие", "завет человеколюбия" воплощаются в Деле, когда "Штефан, родники и Трезворский монастырь" обретают заветную и завещанную реальность, тогда снимаются противоречия между Словом, Фактом и Делом, преодолевается отчуждение Легенды, Истории, Были, обретается Единство. Но это значит, что открывается возможность жизни просторной, свободной, не ограниченной стенами "монастырей", жизни каждого уже не самозабвенной, но самодовлеющей. Мы видим, что художественное целое рассказа Друцэ, в котором Слово, Факт и Дело обнаруживают свое общественно прекрасное содержание не только во взаимосвязи, но и отдельно, сами по себе, содержит вопрос о необходимости (не в смысле морального долга, а в смысле объективной закономерности) гармонии разнообразия, "данной нам в ощущениях", для которой есть точное слово - свобода. В ней - мудрость, урок, преподанный Друцэ, мудрость, не до конца нами еще осознанная, не совсем близкая нам из-за наших таких неизбывных в своей сиюминутности страстей, урок, который мы, не обладающие даром проникновения в суть вещей, доступных истинным художникам, может быть вполне внятно и не ответили.
Жаль, что не в наших силах сделать что-нибудь хорошее для Друцэ. Мы можем лишь поблагодарить его и пожелать много сил и времени. Пусть он распоряжается ими сам.
