Казалось бы, что в виду как исключительных условий, которыми со стороны их традиций и воспитания обставлены духоборцы, так и полного бескорыстия и миролюбия, которыми они проникнуты, было бы в высшей степени несправедливо и жестоко карать духоборцев за их отказы от поступления на военную службу или продолжения наравне с обыкновенными военными преступниками.
А между тем с духоборцами так именно и поступили. Многих из них приговорили к заключению в дисциплинарный батальон, где они оказываются как раз в том самом двусмысленном и безвыходном положении, в котором находился Дрожжин, с тем еще более тяжким условием, что последний по образовательному цензу был избавлен от телесного наказания, тогда как они ему подвергаются. Сердце сжимается при мысли о том, каким страшным и непрерывным истязаниям должны подвергаться в настоящую минуту эти люди, если только они не отступят от того, что считают для себя волею Бога; и еще больший ужас охватывает душу, когда подумаешь о той страшной степени бесчеловечности и озверелости, до которой доводятся те несчастные должностные лица, которые в силу своего официального положения оказываются ближайшими палачами этих мучеников.
Привожу отрывок из письма некоторых духоборцев, навестивших своих родственников, заключенных за отказ от военной службы в Екатериноградском дисциплинарном батальоне. То, что здесь описано, относится к первым дням пребывания заключенных в батальон.
"…..Мы видели их по разрешению полковника, который спросил нас: "откуда вы и зачем приехали?" Мы сказали ему: "Из Тифлисской губернии, приехали посетить наших братьев." Он сказал: "Со всеми свидание не позволяется, только с своими родственниками, и на малое время, не боле как на один час." Свидание было стеснительное; но все-таки, благодаря Господа Бога, мы могли узнать на счет их жестокого и немилосердного наказания. Срезают колючие розги по пяти и по шести штук в один пучек, и кладут в растяжку, заходят по одному человеку с той и другой стороны, напоенные водкой, и приступают, как разъяренные хищные звери, которые раздирают смирных и кротких овец. Секут до тридцати ударов так больно, что вся колючка лезет в мясо и рвет его кусками; по окончании этого, сажают в одиночный холодный карцер на одни сутки, а ведь трудно сеченому на морозе; на другой день выпускают и дают им ружья, и ведут на маршировку. Они говорят, как христиане: "Мы не можем исполнять то, что противно заповеди Божьей." Но их, несмотря на их ответ, начинают больше бить и насиловать…… А мы с верой в Господа Бога призываешь Его: да будет воля Твоя над нами, Ты видишь, мы любим свет больше нежели тьму…."
- - — - - — - - — -
Главная несправедливость и жестокость правительства, по отношению к людям, подобным Дрожжину и духоборцам, не могущим по совести участвовать в военной службе, состоит в том, что оно заключает таких людей в в о е н н ы е тюремные учреждения вместо того, чтобы помещать их в г р а ж д а н с к и е тюрьмы, как с юридической точки зрения подобало бы поступать с людьми, не повинующимися общему государственному закону.
В дисциплинарных батальонах к таким заключенным не могут, без особого распоряжения со стороны высшего начальства, относиться иначе, как к обыкновенным нижним чинам, из простой непокорности и упрямства уклоняющимся от исполнения требований военной дисциплины. Поэтому, постоянно возобновляя по отношению к ним эти требования, начальство дисциплинарных батальонов волей неволей находится вынужденным усматривать новое преступление в каждом возобновляемом отказе этих людей от исполнения таких требований, и должно каждый раз приговаривать отказывающегося к новому, добавочному наказанию. А между тем для человека, признающего военную службу противной своей совести, и раз отказавшегося от поступления в солдаты, все дальнейшие отказы от исполнения требований военного начальства никак не могут по справедливости считаться все новыми и новыми преступлениями, ибо на самом деле они являются для всякого искреннего человека лишь неизбежными логическими последствиями его первоначального отказа от военной службы вообще. А ведь за одно и то же преступление даже самый строгий закон признает возможным карать только один раз.
Если бы за отказ от военной службы сажали провинившегося н е в в о е н н у ю, а в г р а ж д а н с к у ю тюрьму, то он действительно нес бы ни более, ни менее, как ту самую кару, которая была признана соответствующей его преступлению; и, отбыв свой срок, он получал бы свободу наравне со всякими другими преступниками. Заключение же человека, отказавшегося от военной службы, в дисциплинарный батальон, обращая каждое его движение в новое преступление, влекущее за собою новое наказание, возводит первоначальный ограниченный срок его заключения в пожизненный, сверх того, подвергая несчастного нескончаемому ряду жесточайших телесных наказаний и других крайне строгих в этих батальонах дисциплинарных взысканий.
Такая мера ставит отказывающихся от военной службы в положение наиболее выгодное для наименее добросовестных из них, согласных из опасения худшего наказания внешне исполнять противное их убеждениям, т. е. — лгать. Для наиболее же добросовестных, не согласных обманывать начальство и товарищей, и потому упорно отказывающихся от притворного исполнения солдатских обязанностей, она обращается в особенный вид смертной казни, отличающийся от обыкновенной только большею медлительностью и более мучительными физическими страданиями.
Такая смертная казнь была совершена над Дрожжиным и другими молодыми людьми, находившимися в подобном же положении; ей же в настоящую минуту подвергаются упомянутые духоборцы, равно как и те отдельные личности, которые за последнее время отказались от поступления в солдаты; и эта же участь, если только правительство не изменит своего образа действия, в будущем предстоит каждому, чья совесть не позволит ему участвовать в военной службе.
Как ни смотреть на убеждения таких людей, — как на жалкое заблуждение, как на проявление умственного расстройства, или как на верное понимание истины, — во всяком случае несомненно то, что они искренно поступают согласно своим убеждениям, всеми силами стараясь согласовать с ними свое поведение, и не только жертвуя ради этого всякими своими личными интересами и выгодами, но сознательно подвергаясь самым ужасным страданиям и даже смерти. Можно жалеть таких людей, можно желать разубедить их в их заблуждениях, если считать их убеждения таковыми, но пока они не поняли еще своего заблуждения, пока они внутренно продолжают считать свои взгляды справедливыми, — никакой честный человек не может желать и домогаться того, чтобы они, противно своей совести, из одного страха перед физическими страданиями, стали наружно исполнять то, что они внутренно считают для себя грехом. И потому не только несправедливо, но и в высшей степени безнравственно, помещать в военные исправительные учреждения и в военные тюрьмы людей, не могущих по чистой совести исполнять военные обязанности.
- - — - - — - - — -
Подобное содержание этих людей в военных местах заключения представляет сверх того и крупную ошибку со стороны правительства по отношению к своим же собственным интересам; ибо такою мерою этим людям предлагается на выбор один из двух только исходов: или, пожертвовав своей совестью, стать обманщиком, или же, жертвуя своей жизнью, быть мучениками за то, что они несогласны стать обманщиками.
А между тем в обоих случаях получаемые от этого результаты даже с государственной точки зрения крайне нежелательны.
В первом случае, при насильственном принуждении к военной службе людей, считающих ее грехом, образуются воины лицемерные, на которых в критическую минуту рассчитывать нельзя, и неизбежно всюду распространяющие вокруг себя столь нежелательный дух внешней, показной покорности начальству, при внутреннем отвращении к военной службе и осуждении ее.
Тот самый молодой человек, который, после двухмесячного содержания в военном госпитале для сумасшедших за отказ от присяги, уступил требованиям отца, на вопрос главного доктора больницы, спросившего его после присяги: понял ли он теперь свое заблуждение и отказался ли от него? — отвечал: "убеждения мои не могут измениться, а я солгал, присягая, и презираю себя за свою ложь."
Во втором случае, при подвергании строгим и мучительным наказаниям людей, не могущих по совести участвовать в военной службе, получается вопиющая несправедливость, отталкивающая всякого добросовестного человека, каковы бы ни были его убеждения; и вместе с тем образуются мученики религиозной идеи, везде и всегда больше всего остального способствующие заразительности и дальнейшему распространению той самой идеи, за которую они так самоотверженно страдают.
Офицеры и нижние чины дисциплинарных батальонов нисколько не обеспечены больше других людей от такого нежелательного с правительственной точки зрения влияния; и если нравственно тупейшие из них и способны иногда ожесточаться против таких заключенных, являющихся для них представителями каких-то "сентиментальных идей", и своею кротостью обличающие их грубость и жестокость, то большинство военнослужащих, и притом наилучшая их часть, — та самая, которая всегда руководит общественным мнением своей среды, — не может не видеть, что во всех вышеописанных и им подобных случаях благородная роль остается не за мучителями, а за мучимыми.
