На кончике пустом.
— Скажи, игла, какой тщеты
Идет твоя молва?
Каких одежд касалась ты?
Какого покрова ?
Или скажи, в какой конец
Далёко-далеко
Скакал удалый молодец
Через твое ушко ?
— Я помню вечную швею
Среди низин и дыр.
В моё ушко продев змею,
Она чинила мир.
Я прошивала крест и круг ,
И тот, и этот свет,
Меняя нитки , как подруг,
И заметая след.
("Игла", 1978).
Сравните:
Латать дырявый мир — удел таков
Сапожников, врачей и пауков…
("Змеи на маяке", 1977).
Я вынес пути и печали,
Чтоб поздние дети смогли
Латать им великие дали
И дыры родимой земли…
("Знамя с Куликова", 1972).
Здесь, в ретроспективе и пунктиром, обозначена только одна линия символических образов в поэзии Юрия Кузнецова, ее постепенное оформление и насыщение смыслом. Но таких линий в его произведениях возникает много (выделены выше полужирным курсивом. — В.В.), они ветвятся, пересекаются, совмещаются, создают новые смыслы, — так что в этом созданном мире оказывается трудно сориентироваться и самому поэту. Порой его "я" с напряжением и мукой выламывается из мифа, созданного, по сути, тем же "я" — и тогда возникали строки, которые не обошел стороной, пожалуй, ни один критик, писавший о творчестве Юрия Кузнецова:
…Звать меня — Кузнецов. Я один.
Остальные — обман и подделка.
или
…Я пил из черепа отца
За правду на земле…
"Единственное препятстви
е, всерьез стоящее на пути Юрия Кузнецова — это "образ Кузнецова", "лирический герой". И путь этого поэта непредсказуемо далек. Что возобладает: явно бесценное для поэта и далеко не чуждое ему народно-нравственное начало или столь же явная печать индивидуализма, нравственного вивисекторства, ячности, — покажет время", — писал некогда Ю.Кашук ("Вопросы литературы", 1988, №6). Время показало, что два эти качества в поэзии Ю.Кузнецова взаимообусловлены, как два полюса магнита, потому что решиться выступить против "советской" мифологии можно было только отстранившись от нее, ощутив себя — хотя бы отчасти — "свободным атомом", вылетевшим за пределы этого общества.
…Не говори, что к дереву и птице
В посмертное ты перейдешь родство, —
Не лги себе. Не будет ничего.
Ничто твое уже не повторится…
В подобном ощущении, осознании и утверждении особенности, исключительности, а также тесно связанного с ними одиночества собственного "я" поэт был вовсе не одинок — семидесятые годы вообще являлись временем активнейшего индивидуального мифотворчества под маской "продолжительных и бурных аплодисментов, переходящих в овации". И одна из сторон этого двойственного бытия неминуемо воспринималась как инфернальная, "темная", оборотная, зеркальная, отчужденная, но столь же равноправно присущая бытию собственного "я", как и внешняя. Зачастую они менялись местами, и тогда отчуждение приобретало уже социально-политический характер. Всё диссидентское движение было, по сути своей, суммой индивидуальных мифологий, различно локализованных во времени и пространстве (от праславянского, "арийского" язычества до мифологизированной Америки), но отрицающих мифологию "советского образа жизни" — и уровень собственной социальной адаптации зачастую приносился в жертву этим — не мифам, но мифологемам. Чуть позже данное явление приобрело массовый характер и, соответственно, более стертые в художественном отношении черты "поколения дворников и сторожей", почти целиком ушедшего в "эмиграунд" — андеграунд и эмиграцию.
Но среди поэтов предыдущего периода, "когда всё только начиналось", эта особенность была сильнее всего выражена именно у Юрия Кузнецова, в его творчестве она получила самое яркое и острое воплощение. "Мы" для поэта попросту не существовало, неминуемо разделяясь и даже распадаясь на бесконечно далекие друг от друга "я" и "они":
Мы по кольцам считали у пня —
Триста лет расходились широко.
Русским князем назвали меня,
И сказал я потомкам Востока…
Исключения — редки и однозначны. Даже к отцу, погибшему на войне, Юрий Кузнецов предъявлял свой собственный счет:
Отец! — кричу. — Ты не принес нам счастья!
Впрочем, это — не просто счет, и это — не обвинение. Это именно крик, это просьба о помощи, которой уже не будет, и о счастье, которого никто, кроме отца (и Отца — с большой буквы), не в силах принести. Это крик в пустоту — вернее, даже в инобытие, в то самое иное измерение бытия, — без надежды на ответ, но с надеждой быть всё же услышанным, с надеждой на само существование такого измерения.
Кузнецовская Русь, Россия только благодаря этому измерению, получает способность, даже утратив всякую земную опору, не провалиться в тартарары, но висеть в небе без единого гвоздя, быть самодостаточной и не зависеть ни от чьих ответов на свои слова. Столь четко выписанный в творчестве Юрия Кузнецова путь из "отечества земли" к "небесному отечеству" через "отечество слова (Слова)" и делает его поэзию столь значимой для современной русской литературы и культуры в целом.
Владимир ВИННИКОВ
Юрий Кузнецов ЗНАМЯ С КУЛИКОВА
Сажусь на коня вороного —
Проносится тысяча лет.
Копыт не догонят подковы,
Луна не настигнет рассвет.
Сокрыты святые обеты
Земным и небесным холмом.
Но рваное знамя победы
Я вынес на теле моём.
Я вынес пути и печали,
Чтоб поздние дети могли
Латать им великие дали
И дыры российской земли.
ХРОНИКА ПИСАТЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ
СТАЛИНГРАД — ИМЯ ПОБЕДЫ
ПРЕЗИДЕНТУ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
В.В. ПУТИНУ,
ФЕДЕРАЛЬНОМУ СОБРАНИЮ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Участники пленума Союза писателей России обращаются к Президенту и Федеральному Собранию Российской Федерации с призывом вернуть имя Сталинград городу, ставшему легендарным символом противостояния фашистской агрессии и предопределившему подвигом своих защитников Победу над человеконенавистническим гитлеровским режимом.
Сталинград вошел в сознание всех свободолюбивых народов мира образом героизма и духовной стойкости единого в борьбе с захватчиками народа. Его именем названы десятки улиц в странах европейского сообщества, в наследии национальных культур сохранены полотна, книги, поэмы, воспевающие величие военного и гражданского подвига России.
У всякого воинского подвига есть свое неотъемлемое имя — Бородино и Куликово поле, Фермопилы и Ватерлоо, Курская дуга и Севастопольское сражение. Есть и пребудет в веках имя великой битвы на Волге — Сталинградское сражение. Возвращение великого подвига в сознание современной России в возрожденном имени города-героя станет достойнейшим подтверждением нашей негаснущей памяти о тех, кто, не щадя живота своего, отдал жизнь за Отечество и за други своя.
Мы убеждены, что возвращенное Сталинграду имя укрепит единство, волю и дух народа, ни на минуту не забывавшего о том, что с этим именем он пронес Победу до стен Берлина, и возрождение Сталинграда стало началом восстановления разрушенной в огне войны страны. С именем Сталинграда наши дети и внуки будут тверже стоять на защите рубежей и исторических интересов России.
