Потом был апрельский саммит [НАТО] в Бухаресте. На этом саммите была совершена стратегическая ошибка – вместо того, чтобы предоставить нам МАР, решение отложили до декабря, поскольку у нас в стране есть зоны конфликтов.
Потом Путин заявил западным лидерам, что если бы Украина и Грузия получили МАР, в этих странах началась бы война. Каков мог быть наш выбор в этих условиях? Было ли у нас иное решение, даже если бы мы прекратили процесс интеграции в НАТО? В этот период времени мы наблюдали процесс интервенции.
Первое, что произошло в Абхазии, – восстановление железнодорожной связи с Россией в гуманитарных целях. Я объяснил канцлеру Германии, президенту США, госсекретарю и многим другим лидерам, что восстановление железной дороги в пустых Очамчире и Гали не имеет смысла, эту дорогу никогда не будут использовать для гражданских перевозок. Единственная функция, которая у нее могла быть, – это намерение России перебрасывать этим путем бронетехнику. Они ввели свои силы, и не для обороны Гали. Их войска рыскали вокруг Ткварчели и вели рекогносцировку, планируя атаку на Кодори – потому что дорогу через Кодори можно перекрыть в Ткварчели. Вот почему это выглядело как попытка отобрать у нас Кодори. Это была очевидная попытка атаки на Кодори.
Могу сказать, что я пытался разговаривать с русскими. Не публично, но теперь я об этом говорю. Я написал письмо президенту России с просьбой о переговорах. Я писал: может быть, мы сможем придти к какому-то соглашению – сначала вернуть наших беженцев до реки Кодори, разместить миротворцев на реке Кодори, и мы были бы готовы подписать новое соглашение, которое защищало бы территориальную целостность Грузии, мы заключили бы с ними какой-то договор, в котором были бы учтены и их интересы. Мы бы шаг за шагом вернули своих беженцев в Абхазию и посмотрели бы, как можно разрешить конфликт.
Если бы Россия хотела договориться и избежать войны, это было практически лучшее предложение, которое они могли получить. Они могли бы защитить свои интересы, легализовать свое присутствие в рамках международного права. Во-вторых, мы начинали экономически развивать этот регион и пытались разрешить этот вопрос мирно. Я послал это письмо Медведеву. Я получил циничный ответ из МИД РФ – на этой стадии слишком рано начинать думать о возвращении беженцев. В июне я встречался с Медведевым, встреча прошла хорошо, мы договорились еще раз встретиться в июле и обсудить все вопросы.
В Астане я вновь встретился с Медведевым, но его настроение уже изменилось. Было видно, что вступили в действие какие-то иные силы. Он дистанцировался от идеи встречи, начал выдвигать новые условия – потребовал немедленно вывести наши полицейские силы из Кодори. Фактически, добровольный уход из Кодори означал бы сдачу Верхней Абхазии без борьбы. Было очевидно, что они не хотят договариваться. Уже 1 июля у меня было чувство, что он знает что-то такое, чего не знаю я.
В конце июля планировалась встреча со Штейнмайером, он собирался привезти свой план. Русские и абхазы сорвали встречу; они заявили, что встреча переносится на конец августа.
В мае один из ведущих российских военных экспертов высказал предположение, что нападение на Грузию случится в июле или в августе. После краткой встречи с Медведевым у меня осталось очень тяжелое впечатление. Когда меня после встречи увидел президент Назарбаев, он заметил, что никогда не видел меня в таком плохом настроении. Действительно, настроение было плохим, я чувствовал, что они готовятся к чему-то нехорошему.
В начале августа они завершили восстановление железной дороги в Абхазии. В июле начались атаки на Санакоева. Над Абхазией был сбит наш беспилотник, что русские отрицали, они сказали, что у грузин галлюцинации. Позже они признали другой факт нарушения воздушного пространства, и этим они проверяли реакцию Запада. ЕС потребовалось шесть дней, чтобы выпустить заявление по этому факту, и содержание заявления было таким: мы призываем обе стороны воздерживаться от провокаций. Это было прямым приглашением продолжать дальше. Практически международные организации заявили, что они в это дело не вмешиваются. У русских, очевидно, был план, и они его точно выполняли.
Мы знали, что в Абхазии и Южной Осетии сосредотачивались крупные силы. Они этого не скрывали. Они проводили на грузинской границе учения "по принуждении к миру в Грузии". Их всегда интересовало – какой будет реакция НАТО на те или иные их действия? Будет ли НАТО угрожать вводом своих сил? введут ли они корабли и самолеты? Но, в принципе, реакция была нулевой.
Об этом я имел беседы с западными лидерами. Но когда я говорил им, что Россия, возможно, начнет нас бомбить, они думали, что я преувеличиваю. В начале августа мы уже знали, что сконцентрированы большие силы. Важный факт: в начале июня они начали отслеживать на Северном Кавказе людей, имевших какие-либо связи с Грузией.
Они нашли несколько таких личностей и объявили их грузинскими шпионами. Они изгнали из своей армии всех, кто как-либо был связан с Грузией. Они усилили пограничный контроль в абхазской части. Все это выглядело как подготовка к вооруженному конфликту. Такое обычно бывает, когда готовятся крупные кампании.
Ситуация на Северном Кавказе стала такой напряженной, что летний сезон в Сочи провалился. В Абхазии все ждали русско-грузинской войны. Почему мы не думали, что они атакуют нас из Цхинвали? Потому что там диспозиция сил, как на шахматной доске. Во-вторых, атака на Цхинвали означала бы атаку на Тбилиси. Если они собирались рискнуть, им следовало бросить на Тбилиси очень большие силы. Вторжение только в Цхинвали не имело военного смысла. В Цхинвали мы бы выиграли эту кампанию. Все настоящие осетинские сепаратисты в этом конфликте были на стороне Грузии: Санакоев, Парастаев, Каркусов. Мы отстроили Курту, Тамарашени, мы сделали этот район невероятно красивым. Мы построили дороги, повысили зарплаты. Все больше и больше людей из Цхинвали начали ездить в Тбилиси. Мы открыли в Тбилиси осетинскую школу, привезли учителей.
Поэтому мы думали, что о Цхинвали беспокоиться нечего. Что бы ни происходило в Цхинвали, мы не реагировали; мы считали, что это только провокации. Мы думали, что если что-то начнется в Цхинвали, это будет знаком, что они что-то начинают в Абхазии, и нам надо мобилизовать силы на абхазском направлении.
За несколько дней до 7 августа на Северном Кавказе начали вербовать казаков. Набирали также пилотов-резервистов. У них гораздо больше самолетов, чем летчиков. Один из тех пилотов, которых мы сбили, не летал несколько лет; как мы поняли, и другой тоже. Они набирали и пенсионеров-отставников. Все это происходило за неделю до начала операции.
С каждым днем ситуация становилась все хуже и хуже. Я надеялся, что все успокоится. 7 августа я собирался лететь в Китай на открытие Олимпийских игр. Сначала собирался вылететь в 12:00, потом в семь. Без двадцати семь начальник моей протокольной службы сказал, что если мы собираемся наконец лететь, надо известить китайцев, в Пекине очередь самолетов на посадку. Я решил остаться.
Сначала мы решили, что к Цхинвали подойдет лишь одна [наша] бригада, потом добавили еще одну. Главные силы стояли в Западной Грузии. Мы оставили бригаду в Сенаки и не отозвали бригаду из Ирака. Даже раньше, когда бывали напряженные ситуации, мы всегда приводили в состояние готовности бригады; я всегда верил, что Россия не начнет такую крупномасштабную провокацию, хотя они и обстреливали нас из 120-миллиметровых орудий.
Когда я объявил об одностороннем прекращении огня, у нас был один убитый солдат и еще 4 раненых. Давид Кезерашвили (министр обороны) умолял меня открыть артиллерийский огонь, чтобы освободить дорогу и вывезти мертвого и раненых. Я ответил: что бы ни случилось, мы не можем открывать огонь, мы должны еще немного потерпеть. Мы начали звонить в Москву; накануне мы обращались к Попову (посол России), он отказался ехать в Цхинвали. Тогда мы послали в Цхинвали Темура Якобашвили (грузинский министр реинтеграции) разрядить ситуацию. Он там видел только Кулахметова (командир российских миротворцев), который сказал, что стреляют осетины.
За несколько дней до этого Кокойты был в России, заключал соглашение о сотрудничестве в области культуры с Московской областью – это был совершенно надуманный предлог. В те дни вся российская пресса была полна рассказов про Цхинвали. Из Цхинвали начали эвакуацию населения. Вначале, когда они начали эвакуировать людей из Цхинвали, наш министр обороны сказал, что это пропагандистская кампания, и этих людей везут в молодежные лагеря. Но позже, когда мы все как следует выяснили, оказалось, что эвакуируют все гражданское население. Прежде они никогда такого не делали. И к этому добавлялась мобилизация летчиков на Северном Кавказе.
Они предлагали каждому казаку по 10,000 рублей за каждую операцию. На самом деле их посылали на грабеж. Все наши попытки связаться с российским руководством провалились. Президент Медведев отдыхал на Волге. У Путина не было желания разговаривать. В руководстве МИД говорили, что им ничего не известно, что Кокойты их больше не слушает.
