Колонна обреченных с детской силой и бесстрашием разрезала самый строй фашизма. Человеконенавистнический фашизм еще жил, он и сейчас не погиб окончательно, но ему не оправиться от этого ножевого удара.
Дети шли на Умшлагплац молча, в полном порядке.
Возглавлял колонну Корчак, больной старик, до конца неся на своих плечах и на сердце самую тяжелую ношу на земле.
Из Варшавы поезд повез детей в Треблинку. Только один мальчик выбрался на волю: Корчак поднял его на руки, и мальчику удалось выскользнуть в маленькое окошко товарного вагона. Но и этот мальчик потом, в Варшаве, погиб.
Говорят, что на стенах одного из бараков в Требинке остались детские рисунки - больше ничего не сохранилось.
История гибели Корчака - предупреждение человечеству: это не может повториться.
Жизнь его, сказки, педагогические труды, все вместе - одна из самых бескомпромиссных, разумных и человечных попыток найти пути, исключающие торжество человеконенавистничества.
Дом сирот и Наш Дом были созданы в Польше буржуазно-помещичьей, где процветали шовинизм, социальное неравенство, но, несмотря на это, детские республики Корчака просуществовали при его жизни четверть века.
Само это бесконечно важно как свидетельство того, что человек даже в тяжелейших условиях может строить разумный мир для других. "Я существую не для того, чтобы меня любили и мной восхищались, а чтобы самому действовать и любить, - писал Корчак в дневнике. - Не долг окружающих мне помогать, а я сам обязан заботиться о мире и человеке".
Бой Корчака и его ребят с предвестниками фашизма и с самим фашизмом начался не в варшавском гетто, а за десятилетия до оккупации Польши гитлеровцами и не прекращался ни на час.
В Польше и за ее пределами господствовало бесправие, выносились несправедливые приговоры, вызревала подлая лагерная идея. "Судебная газета" Дома сирот писала в это время: "У взрослых есть суды. Эти суды взрослых нехорошие... Они назначают разные наказания: штрафы, аресты, каторжные работы, даже присуждают к смертной казни... И все время люди думают, как бы сделать так, чтобы совсем не нужно было судов, чтобы люди и без судов не делали ничего дурного".
Дом сирот не был отделен от окружающей среды - зло проникало и в него. В это время кодекс товарищеского суда Дома сирот провозглашал свой противостоящий фашизму закон человечности: "Если кто-нибудь совершил проступок, лучше всего его простить. Если он совершил проступок потому, что не знал, теперь он уже знает. Если он совершил проступок нечаянно, он станет осмотрительнее. Если он совершил проступок потому, что ему трудно привыкнуть поступать по-другому, он постарается привыкнуть. Если он совершил проступок потому, что его уговорили ребята, он больше не станет их слушать.
Если кто-нибудь совершил проступок, лучше всего его простить в надежде, что он исправится.
...Суд - это еще не сама справедливость, но он обязан стремиться к справедливости; суд - это еще не сама истина, но он жаждет истины.
Судьи могут ошибаться. Судьи могут наказывать за поступки, которые и им самим случается совершить, и называть плохим то, что и им самим доводится делать (вспомним, что речь идет о ребячьих проступках. А.Ш.). Но позор тому судье, который сознательно вынесет несправедливый приговор".
Начальные сто параграфов кодекса кончаются одним словом "простить".
"Простить", "простить", "простить..." - почти как молитва разносится по миру, который все яростнее стремится осуждать справедливо или несправедливо, - наказывать, пресекать.
"Не давить" - это для Корчака основа всей педагогики. В детском суде он был секретарем, а не председателем. Он участвовал во всех дежурствах, даже в дежурстве по уборке туалета. Он следил, чтобы ничто не нарушало равенства.
Корчак был замечательным педагогом, сказочником и одновременно выдающимся врачом.
Он видел и изучал ребенка сразу в трех главнейших мирах, в которых протекает детство: сказочном мире мечты, мире познания и мире физического развития. Эти миры теснейшим образом зависят друг от друга.
Корчак наблюдал неустанно. В последние дни жизни одной из главных его забот было переправить туда, за стену гетто, результаты многолетних наблюдений.
Как только колонна детей с Корчаком во главе в тот августовский день сорок второго года свернула со Склизской улицы, где помещался Дом сирот, в опустевшее здание пробрался человек - тень человека, какие только оставались здесь, в гетто. Он прошел через спальни, где стояли аккуратно застеленные кроватки, через столовую с чашками из-под кофейной бурды на столах - ребята не успели вымыть посуду - в перегороженную ширмой, пахнущую лекарствами комнату Корчака и собрал все до единой бумаги: часть из них вошла в книгу, которую вы только что прочли.
Творчество Корчака ветвисто, как живое дерево. Оно обнимает все стороны жизни и ребенка, и воспитателя, и родителей в мире ребят. Но если попытаться выделить главное, то, что переходит из книги в книгу, повторяется и в счастливые дни, и в самые последние, наполненные непереносимым горем, - это убежденность в силе добра.
В книге "Правила жизни" Корчак писал: "Я часто думал о том, что значит "быть добрым"? Мне кажется, добрый человек - это такой человек, который обладает воображением и понимает, каково другому, умеет почувствовать, что чувствует другой".
Значит, главное: "Добра в тысячу раз больше, чем зла. Добро сильно и несокрушимо".
Быть добрым, не добреньким, а действительно добрым - это, может быть, самое трудное на свете. Для этого нужен особый талант, бесконечное терпение, готовность, если придется, пожертвовать жизнью.
Корчак создал детскую республику, государство в государстве крошечное ядрышко равенства, справедливости внутри мира, построенного на угнетении.
Корчак должен был отгораживаться от внешней среды. Не просто отгораживаться, а как бы строить баррикады, чтобы создать и сделать устойчивой внутреннюю среду.
В Доме сирот не было насилия, тирании, неограниченной власти. "Нет ничего хуже, когда многое зависит от одного, - писала "Школьная газета" Дома сирот. - Уж такова человеческая натура, что когда кто-либо знает, что он незаменим, он начинает себе слишком много позволять, а когда знает, что без него могут обойтись, скорее идет на уступки".
Когда в корчаковском детском доме создался суд, вскоре предусматривается право детей подавать жалобу и на воспитателя, если тот поступил несправедливо, и право - даже моральная обязанность самого воспитателя просить суд дать оценку своему поступку, если он считает этот поступок несправедливым или хотя бы сомневается в справедливости совершенного.
Если воспитатель никогда не сомневается в разумности своих действий, какой же он воспитатель?
А если, усомнившись, он скроет свои сомнения, как может он учить правдивости; и все равно не уйдет он "от суда людского"; в спальнях, в темных углах, пусть тайком, шепотом, будет произнесен ребячий приговор, всегда менее обоснованный и более суровый, чем приговор открытого суда.
И с этим общим равенством перед законом в душу ребят и в душу воспитателя - он ведь и самого себя тоже продолжает воспитывать в живую душу Дома сирот входит сознание того, что пусть там, за стенами дома, бесконтрольно правят жандармы, войты, большие и маленькие чиновники, те, кто обладает силой, тут все - обязательно все - подчиняются главным нравственным законам.
Корчак несколько раз подавал на себя в суд: когда необоснованно заподозрил девочку в краже, когда сгоряча оскорбил судью, когда выставил расшалившегося мальчишку из спальни и т. д.
Он давал показания судьям - маленьким и большим, назначенным по жребию, - слушал их выступления, принимал приговор. В этом не было и тени позы, это каждый раз было для него серьезнейшей проверкой, порой очень горькой и болезненной. Это позволяло ему еще и еще раз увидеть себя в особых измерениях - в координатах детского мира.
Один раз суд применил к нему семьдесят первую статью: "Суд прощает, потому что подсудимый жалеет, что так поступил". Три раза была применена двадцать первая статья: "Суд считает, что подсудимый имел право так поступить".
"Я категорически утверждаю, - писал Корчак в книге "Дом сирот", - что эти несколько судебных дел были краеугольным камнем моего перевоспитания как нового "конституционного" воспитателя, который не обижает детей не потому только, что хорошо к ним относится, а потому, что существует институт, который защищает детей от произвола, своевластия и деспотизма воспитателей".
Янушу Корчаку удавалось сохранить тот особый идейный мир, в котором живут его детские дома, и потому, что он опирался на поддержку свободолюбивой, ненавидящей насилие польской интеллигенции, на поддержку живых, борющихся за свободу, и мертвых, павших за свободу.
Корчак теснейшим образом связан с лучшим в духовной жизни народа. И идея детского суда, детского правосудия, одна из важнейших для Корчака, возникает из чтения польских хроник 1783 года. "Пусть, говорят хроники, - ученики, когда не смогут примириться сами, выбирают третейских судей и посредников из среды своих соучеников".
