Переходя к обзору, сделанному Маршаком в области художественного перевода, мы считаем необходимым прежде всего остановиться на переводах английских народных баллад.
Маршак начал переводить баллады еще в юности. Среди наиболее удачных переводов должны быть названы широко известные "Король и пастух", "Королева Элинор", "Зеленые рукава", "Графиня-цыганка" и другие. Широкой известностью пользуются также переводы баллад о Робин Гуде, выполненные Маршаком также с большой поэтичностью и глубоко раскрывающие идеи подлинника.
Отличительной особенностью переводов баллад по отношению к остальным переводам Маршака является относительно более свободная трактовка оригинала, которая нам представляется вполне правомерной, если вспомнить о том, что речь идет о приближении к современному читателю произведений, созданных еще в средневековье и в эпоху Возрождения. Не случайно многие религиозные понятия в переводах Маршака снимаются и заменяются конкретными историческими реалиями. Например, в балладе "Король и пастух", там, где в оригинале пастух, отвечая на первый вопрос короля, говорит, что цена ему 29 пенсов, так как за тридцать сребреников был продан Иудой сам Христос, у Маршака говорится:
А сколько ты стоишь, Спроси свою знать, Которой случалось Тебя продавать.
Смысл, как видим, вполне сохранен, а перевод из религиозно-мистического в социально-исторический план делает балладу более понятной читателю.
Переводы баллад у Маршака особенно интересны в том отношении, что к работе над ними он возвращался неоднократно, и сравнение переводов, опубликованных поэтом сорок лет назад, и сегодня дает возможность увидеть эволюцию творчества, рост мастерства. Если в балладе "Клятва верности", опубликованной в октябре 1916 года в журнале "Северные записки" под названием "Тень милого Вильяма", переводчик писал:
О, что за тени, милый друг.
Над головой твоей?
Три бедных крошки, Марджери,
Трех разных матерей.
О, что за тени, милый друг,
У ног твоих лежат?
Три адских пса, о Марджери,
Меня здесь сторожат...
то в окончательном варианте мы читаем:
Что там за тени, милый друг,
Над головой твоей?
Мои малютки, Марджери.
От разных матерей.
Что там за тени, милый друг,
У ног твоих лежат?
Собаки ада, Марджери,
Могилу сторожат.
Картина стала гораздо более ясной, конкретной и художественно убедительной, И эта большая конкретность заметна в любой детали: там, где было сказано "призрак", теперь стоит "мертвец", где было "хладный рот", теперь - "бледный рот", где стояло "он вышел в дверь, она за ним", теперь вон вышел в сад, она за ним", где было "у двери тяжко застонал", теперь - "у двери тихо застонал", где было "О, дева, сжалься надо мной", теперь - "о, сжалься, сжалься надо мной". Как видим, Маршак везде заменяет архаизмы и условные поэтизмы конкретными, убедительными, точными словами и образами.
Одной из наиболее крупных работ Маршака явился полный перевод сонетов Шекспира, сделавший эти замечательные произведения широко известными советскому читателю. Это был первый в русской поэзии полноценный перевод великолепного создания английского гения. Существовавшие прежде переводы Н. Гербеля, М. Чайковского и других, не говоря уже о многих существенных формальных отступлениях от подлинника, не передавали глубокого содержания сонетов Шекспира, близких к его гениальным трагедиям. Заслуга Маршака в том, что он дал подлинно лирическое, глубоко взволнованное, поэтическое, а не чисто рассудочное истолкование сонетов. Гуманистическое обличение хищного и лживого мира корысти и стяжательства, мира, где на смену феодальному варварству приходит жестокая власть денег, нашло в переводах Маршака глубокое выражение. Особенно тонко и проникновенно переведены Маршаком сонеты: 5 - в котором поражает точно переданное живое восприятие природы, столь важное для шекспировских сонетов; 24 - глубоко раскрывающий волновавшую Шекспира проблему активной роли художника, - великолепны здесь афористические строки: "А лучшее в искусстве - перспектива" и "Сквозь мастера смотри на мастерство"; 27 - тонко передающий размышления Шекспира о любви, озаряющей и самые темные минуты жизни; 65 - точно передающий всю систему образов Шекспира, отражающих его раздумья о времени и поэзии; 73 значительно лучше и глубже переведенный Маршаком, нежели Б. Пастернаком, перевод которого до сих пор считался лучшим из существующих; 77 - рисующий взаимоотношения писателя с его произведениями; 104 - где очень тонко переданы образы времен года, раскрывающие бессилие времени уничтожить истинно прекрасное, - одна из основных тем Шекспира - вера его в величие человеческой жизни и красоты; 116 - содержащий гуманистическое прославление любви; 145 - единственный из написанных Шекспиром четырехстопным ямбом, переведенный Маршаком очень изящно; 147 и 149 - образцы любовной лирики Шекспира - и многие другие. Достоинства переводов сонетов Шекспира, выполненных Маршаком, очевидны. Поэтому так велика требовательность к ним, и мы считаем необходимым отметить отдельные спорные места, которые особенно заметны на общем великолепном фоне. Шекспир обычно стремится раскрыть свои глубокие общие идеи, обобщения, отыскав для них конкретное, образное выражение, и Маршак обычно очень тонко передает это свойство Шекспира. Но иногда он отступает от этого принципа и, вполне точно передавая мысли, идеи поэта, не всегда так же точно передает выражающую их образную систему. Благодаря этому создается иногда впечатление известной сглаженности перевода, тогда как у Шекспира немало различных хаотичных и шероховатых образов и выражений, придающих шекспировскому стиху особую экспрессию. В некоторых сонетах в общем точном и поэтичном переводе можно отыскать такие сглаженные строки. Вот, например, в сонете 2, где у Шекспира сказано:
Когда сорок зим возьмут твой лоб
в осаду
И выроют глубокие траншеи
на поле твоей красоты.
Маршак переводит:
Когда твое чело избороздят
Глубокими следами сорок зим.
Как видим, образы, взятые из области военного дела, устранены в переводе, тем самым конкретная, диктовавшаяся эпохой ассоциация, возникшая у Шекспира как выражение жестокой борьбы человека со временем, борьбы за жизнь, утеряна. Но там, где образы оригинала не раскрыты во всей полноте, менее глубоко раскрывается и содержание.
Иногда Маршак образную систему оригинала переносит в иные сферы, В сонете 130 - у Шекспира говорится:
Я люблю слушать, как она говорит,
однако я хорошо знаю,
Что звуки музыки бывают гораздо
приятнее.
У Маршака:
Ты не найдешь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Музыка превратилась в изобразительное искусство. Непринужденная интонация благодаря появившимся архаизмам стала торжественной. Безусловно, в переводе прозаического произведения такой отход от подлинника был бы невозможен, но, пожалуй, и в стихах такая вольность может вызвать возражение, хотя сами по себе строки Маршака полны поэзии.
Отмеченные недостатки, конечно, не умаляют тех больших достоинств работы Маршака, о которых говорилось выше. Главное из этих достоинств поэтическое воссоздание гуманистических идей гениального драматурга, которые с такой силой выражены в его сонетах. Сам Маршак на книге своих переводов написал:
Я перевел шекспировы сонеты.
Пускай поэт, покинув старый дом,
Заговорит на языке другом,
В другие дни, в другом краю планеты,
Соратником его мы признаем,
Защитником свободы, правды, мира,
Недаром имя славное Шекспира
По-русски значит: "потрясай копьем".
Мы можем только повторить - перед нами первый, подлинно поэтический полный перевод сонетов Шекспира на русский язык.
Бесспорно, большим творческим достижением Маршака-переводчика является его работа над Бернсом. Бернса, который, кстати сказать, был одним из любимых поэтов Маркса, переводят и России давно. Переводчиком его был М. Михайлов, а в советское время Т. Щепкина-Куперчик и Э. Багрицкий. При всех достоинствах этих переводов нужно сказать, что подливного Бернса русский читатель получил только в переводах Маршака. В его переводах, как справедливо отметил профессор М. Морозов, "звучит живой голос Роберта Бернса, свою свежесть сохраняли прямые и искренние чувства шотландского поэта - его радости, его скорбь, его негодование на окружавшую его общественную несправедливость и его несокрушимая веря в будущее".
Нужно особо отметить, что удача, и даже больше чем удача переводчика второе рождение Бернса, по-видимому, определяется прежде всего близостью поэтических индивидуальностей обоих поэтов. Любопытно, что в переводах Бернса даже некоторые прямые отступления Маршака от подлинника не воспринимаются как искажение подлинника. Маршак настолько глубоко проник в стихию поэзии Бернса, что даже и та собственная доля поэта-переводчика, которая присутствует во всяком переводном стихотворении, в данном случае оказывается неотделимой от доли автора. Так, видимо, хотя может быть и в меньшей степени, обстояло дело с переводами Жуковского из Шиллера, многие из которых именно поэтому и сохранили свое обаяние до сих пор.
