Тринадцатый век (приблизительно) начинался для Европы поэмой Робера де Борона — заканчивался поэмой Данте (по крайней мере 1300-м годом датирует Данте свое путешествие в загробный мир). Экспансия на Восток Европе не удалась. Пройдет всего лишь еще одно столетие — и родится португальский принц Генрих Мореплаватель, который укажет Европе направление новой экспансии, а еще через век Христофор Колумб положит начало ее реальному воплощению. Людям надолго станет не до поисков Святого Грааля, не до рыцарских романов, Средневековье постепенно отойдет в область анекдотов, -лишь времена романтизма вернут ему и интерес, и почитание. Возродится заодно и интерес к Святому Граалю.
Заметим, что один из положительных героев поэмы, Хеброн (или "Брон" в просторечии, как для краткости именует его автор) приходится по ее сюжету мужем сестры, т.е. просто зятем Иосифу Аримафейскому. Именно ближайшему родственнику, своему воспитателю Раймонду Триполийскому пытался передать бразды правления гибнущего Иерусалимского королевства умирающий прокаженный король. Человек средневековья видел опору прежде всего в собственной семье (за что порой горько расплачивался, — впрочем, эта коллизия актуальна и в наши дни, да и останется такой же в будущем). Именно вопрос о том, кто злодей среди тех, кому доверяшься, кто праведник, как узнать заранее, на кого можно положиться, на кого ни в коем случае нет — и есть главное место поэмы Робера де Борона. Именно чаша Святого Грааля предназначена давать на этот вопрос ответ. Небесный глас Христа (если быть точным — то скорее голос Святого Духа) в ответ на молитву Иосифа Аримафейского дает ему прямой ответ:
......... сей сосуд возьми,
Установи перед людьми
И сам узришь, кто из людей
Есть праведник, кто — лиходей. <...>
Затем Хеброна призови,
Сего, достойного любви,
Чья вера свята и крепка,
Христианина, свояка.
Велишь Хеброну, чтоб к реке
Направился, невдалеке
Спустился на ближайший пле́с
И с пле́са рыбину принес.
И повеление даю:
Положишь рыбину сию
На стол. Затем, Аримафей,
Сосудец с Кровию Моей
Поставишь точно посреди,
Покрыв платком. Засим пройди
Покрытого сосуда мимо:
Сосуду да стоять незримо!
Засим предмета эти три —
Стол, рыбу, чашу — осмотри.
Но, главное, сосудец весь
Получше платом занавесь.
Итак, готовое проверь,
Засим открой всем вашим дверь.
"Теперь-то, — скажешь, — и найду,
Предав вас Божьему Суду,
Кто был виновник-лиходей
Недавних бедствий и смертей".
Перевод Е.Кассировой
Именно в последующей сцене публикаторам приходится прибегнуть к интерполяции: прозаическая версия романа, традиционно считающаяся также творением Робера де Борона, содержит сцену, которой в поэтическом тексте нет, — с помощью Святого Грааля опознается присевший к священной трапезе лжец и грешник по имени Моисей. Смысл же святого причастия в том, что лжец и грешник допущен быть к нему не может, — просфора многажды служила набожным героям мировой литературы защитой от демонов и от искушений. Этот мотив будет десятки раз разработан в более поздней литературе и, хотя рыба на столе в доме Иосифа лежит отдельно от незримой чаши Святого Грааля, символика, впервые выявленная у Кретьена де Труа, присутствует полностью.
Исследователи не без оснований предполагают, что сюжет поэмы Робер де Борон "не сам придумал". В уже цитированной книге Р.Майера есть отсылка на "одно из апокрифических евангелий, обладавшее в средние века высоким авторитетом. "Gesta Pilati" ("Деяния Пилата"), первая часть Евангелия Никодима, рассказывают, как Иосиф Аримафейский предстает перед синедрионом и описывает все, что он пережил в темнице"[0.08] — история пребывания Иосифа Аримафейского в темнице в этом апокрифе, согласно Майеру, довольно близко совпадает с действием поэмы Робера де Борона (которую он, явно не делая различия между поэтической версией и прозаической, так и называет — "Иосиф Аримафейский"). Упоминаемое Евангелие от Никодима, традиционно датируемое III веком, существует в русском переводе[0.09]. Необходимо отметить, что в трех первых синоптических Евангелиях имя Никодима вообще отсутствует, его называет лишь евангелист Иоанн в своем "евангелии духа".
Евангелие от Никодима — один из основных источников известного в иконописи сюжета "Сошествие во ад"; облагороженный в нем образ прокуратора Понтия Пилата на европейскую церковь в целом оказал мало влияния. Множество апокрифов, — прежде всего опубликованные в русском переводе вместе с вышеупомянутым "Евангелием от Никодима" "Сказания о смерти Пилата", -содержат элементы, попавшие в роман де Борона: путешествие Св.Вероники вместе с принадлежащей ей реликвией в Рим, в другом апокрифе под названием "Отмщение Спасителя" содержится история о том, как Иосиф пребывал в заточении вплоть до завоевания Иерусалима римлянами; после штурма города рушатся и стены его темницы, Иосиф выходит и повествует о том, что жизнь его поддерживалась пищей, ниспосылаемой от Господа прямо в его узилище; известна версия исцеления императора (на этот раз непосредственно Тиберия) от проказы и обращения императора в число последователей Христа — и многие другие тексты, значительная часть которых могла быть известна поэту в совершенно иной версии, нежели нам.
В конце поэмы Брон (Хеброн), зять Иосифа Аримафейского, оказывается тем самым Королем-Рыбаком, с упоминанием которого связано первое появление слова "Грааль" в поэтическом тексте — в романе Кретьена де Труа. Король-Рыбак с верными ему сторонниками принимает на хранение чашу Святого Грааля — и уходит в неизвестные, однако явно западные края. Робер Де Борон обещает еще множество повествований о судьбе чудесной чаши; два таких продолжения, записанные прозой, сохранились, — однако, как всякий хороший рассказчик, Робер де Борон отнюдь не собирался удачную историю заканчивать: тысяча лет, самый малый срок, отделявший его время он времени жизни родственников Иосифа Аримафейского, сулила еще множество сюжетных линий, перемен владельцев священного предмета, неожиданных поворотов действия; почти ни одна "история с продолжением" не заканчивается иначе как на полуслове, "на самом интересном месте". Продолжение обычно начинается в таких случаях с введения новых героев и необходимого краткого пересказа первой части, — именно такова сохранившаяся в прозаическом виде целиком и в поэтическом в объеме 502 стихов вторая часть романа — "Мерлин"; впрочем, этот сюжет русскому читателю хорошо известен, хотя Мерлин здесь — волшебник весьма недобрый, короче говоря, "отрицательный" вариант Мерлина, тогда как в ХХ веке более привычен Мерлин "положительный". Таков был средневековый роман, где поколения рыцарей за круглым столом наследовали одно другому, описывались деяния детей героев, их внуков и правнуков, и точно так же поэма, не дописанная одним поэтом, попадала в руки более молодого, порою даже более талантливого.
"Персевалю" Кретьена де Труа повезло меньше: его продолжали три поэта, и последнее продолжение этой книги, сложенное неким Манассье между 1215 и 1235 годами, доводит роман до конца. Увы, "продолжение" значительно уступает кретьеновскому "началу" и по пластике стиха, и по фантазии. В этом отношении написанный по-немецки Вольфрамом фон Эшенбахом между 1200 и 1210 годами "Парцифаль" обладает несравненно большей поэтической ценностью, и недаром остается не только чтим в наши дни, но даже читаем ради удовольствия как в оригинале, так и в переводе. На русском языке, увы, мы не располагаем переводом этой поэмы; "сокращенное" же переложение, выполненное Львом Гинзбургом для "Библиотеки Всемирной Литературы" оставляет при сравнении с оригиналом чувство горестного недоумения: это и в самом деле отрывки из поэмы Вольфрама фон Эшенбаха, но каждый отрывок, будучи взят по отдельности, растянут по сравнению с текстом оригинала по меньшей мере вдвое. Лишь вспомнив о том, что во времена советской власти переводчикам платили именно построчно (отсюда "лесенка", "елочка" и все иные способы, в просторечии именуемые строчкогонством), можно понять — чего ради страдавший от нищеты и голода, притесняемый к тому же антисемитами председатель переводческой секции Московского отделения Союза советских писателей Лев Гинзбург пошел на такой подлог. Понять такой поступок можно, и простить тоже можно. Невозможно лишь читать получившееся произведение, и приходится констатировать, что никакого "Парцифаля" Вольфрама фон Эшенбаха, кроме небольших цитат в переводе В.Микушевича, мы по сей день не имеем.
Впрочем, мы много чего не имеем. До нашего издания, в частности, был неизвестен русским читателям и Робер де Борон, — хотя ученые-медиевисты с одной стороны и визионеры-штайнерианцы с другой стороны всегда ценили это произведение очень высоко. Однако путь от писателя до читателя чаще всего очень долог: XIX век открыл великую литературу европейского средневековья, ХХ век с трудом и далеко не всю донес ее до читателя, — а, скажем, для весьма обширной и неплохо сохранившейся литературы Византии время не настало до сих пор, по сей день издаются в основном каталоги сохранившихся книг -но книги эти в абсолютной массе никем все еще даже "по диагонали" не прочитаны. А открытия мирового значения в медиевистике делаются не так уж редко — да только и сам счастливый кладоискатель чаще всего далеко не сразу осознает, что именно он нашел. Чего стоит открытие одной лишь "Carmina Burana", первого и основного до сих пор источника лирики вагантов: обнаружен он был в 1803 году, опубликован в 1847 году, стал любимой книгой читателей новейшего времени лишь еще столетие спустя.
