Эти башенки, эта планировка, эти высокие потолки – украшение несвободы, которая вообще есть свойство любой условной собственности, то есть держания, обусловленного службой. Если жилье дается за работу, услуги или успехи, оно точно так же может быть и отнято. С точки зрения отношений собственности государство при большевиках, по сути, отыграло назад реформы предыдущих 150 лет и отменило все элементы права частной собственности, которые к моменту революции успели закрепиться. Земля, жилье и другие блага из собственности стали объектами держания – условного, то есть зависящего от решения властей.
Проведя ликвидацию права, власти ликвидировали и независимых действующих лиц. В деле уничтожения независимости советские вожди пошли, вероятно, даже дальше Ивана Грозного. Практически любые блага были превращены в привилегии или, если подойти поближе к Средневековью, в бенефиции. Любое благополучие стало пайковым. Так архитектура стала частью большого проекта, в котором жили советские люди.
3. Социальная революция Хрущева
Советские постройки до сих пор определяют облик большинства российских городов. Дома хотя бы потому очень красноречивы, что они всегда на виду, всегда там, где мы их видели вчера. Они живут дольше людей и несут свое послание спокойно и настойчиво. Иногда то, чего очень хочется, начинает владеть умами. «Дома, которыми мы восхищаемся, – это дома, различными способами восхваляющие ценности, которые мы считаем достойными, – говорит в книге „Архитектура счастья“ Ален де Боттон. – Чтобы понять, почему человек находит то или иное строение красивым, нужно знать, чего этому человеку недостает. Может быть, мы и не разделим его чувство прекрасного, но поймем его выбор» [7] .
И выбор многих из нас нетрудно понять. Архитектура в тех странах, где власть сильнее рынка и права собственности, где приказ сильнее договора, – всегда особенно красноречива. Именно поэтому мы в России понимаем архитектуру мгновенно и подсознательно. Высокое, уникальное, «элитное» – недоступно, его нужно выслужить или купить любой ценой. «Элитность» и создает стоимость, что бы в данный момент ни понималось под «элитностью» – квартира в сталинской башне, кирпичный особняк-крепость или стерильный минималистский дом. А то, что просто и не имеет лица, – это вообще не архитектура, это продукция инженеров-уравнителей. Тех, кому были запрещены излишества, тех, кого заставили придумывать максимально дешевые дома.
Чтобы по достоинству оценить простоту, нужно хорошо знать, что такое сложность и роскошь. Дистиллированные формы модернистской архитектуры, большие пространства, поверхности из необлицованного бетона могли оценить только те, кто устал от сложных пространств, броских фасадов и нагромождений архитектурных «красот». Но те, кому действительно пришлось погрузиться в реальность, в которой архитекторы и инженеры были противопоставлены друг другу, не знали ни пространств, ни красот и, как правило, не имели собственного жилища, а за панельные жилые блоки говорили стране спасибо.
Большинство советских людей, не зная альтернатив, жили в мире, который придумали стесненные в средствах инженеры. Когда Никита Хрущев возглавил компартию и страну, положение с жильем было чудовищным. Количество построенной за предвоенные и послевоенные годы новой жилой площади было статистически незначимым и, в любом случае, было поглощено разрушениями: около трети всего жилого фонда СССР было разрушено в годы войны [8] .
Жилищное строительство было и страстью, и одним из важнейших политических проектов Хрущева. В книге воспоминаний он постоянно возвращается к этой теме: «Люди страдали, жили, как клопы, в каждой щели, в одной комнате по нескольку человек, в одной квартире много семей» [9] . Вспоминая о визитах за рубеж, он с увлечением рассказывает об образе жизни коллег. К примеру, датский премьер жил в квартире в кооперативном двухэтажном доме. Квартира «располагалась на двух этажах. Эта западная система размещения наиболее удобна для семьи. Как правило, внизу находятся кухня и столовая, наверху – спальни, под окнами – садик, – пишет Хрущев.
– Хорошая простая семья, без претензий, обеспеченная, но без роскоши, что мне вдвойне понравилось. Понравились также сам дом и устройство квартиры. Я, признаться, мотал там себе на ус, что и нам надо бы придерживаться такого образа жизни. А то у нас для руководителей сложились другие условия быта, вовсе неправильные» [10] .
Строительные чиновники при Хрущеве присматривались к индивидуальному строительству: гонцы отправлялись в Британию, Финляндию и Швейцарию.
Но указом 1957 года решено было культивировать иной образ жизни – промышленный. Советские люди должны были получить индивидуальные жилища промышленного типа. Для решения проблемы нужен был переход от архитектуры к строительству, от ремесленных процедур – к промышленным, от ампира – к инженерии. И благодаря этому скорость строительства была феноменальной. «Жилищный указ 1957 года был одним из величайших сигналов хрущевской эры. Он дал зеленый свет беспрецедентному строительному буму – с большим отрывом самому масштабному в Европе», – пишет современный британский исследователь. В декабре 1963 года на пленуме ЦК Коммунистической партии Хрущев утверждал, что за 10 лет более 100 млн людей улучшили жилищные условия, – впрочем, в других случаях говорил о 75 млн [11] . Другие подсчеты, причем за более длинный промежуток, с 1955-го по 1970 год, дают удвоение общей жилой площади в стране. За этот срок около 127 млн людей переехали в новые квартиры [12] .
Это была настоящая революция – техническая и социальная, – но революция противоречивая. Пятиэтажные хрущобы спасли страну от бездомности. Появление у миллионов людей собственного угла стало, по сути, частью хрущевской оттепели. Напомним, что XX съезд Коммунистической партии, развенчавший культ личности Сталина, прошел в 1956 году. Полновластия Хрущев во внутрикремлевской борьбе добился в 1957-м – и сразу же взялся за массовое строительство. Каждый новый счастливый обладатель отдельной квартиры получал и собственную кухню – неизбежно маленькую, но свою. Кухня, между прочим, была одной из важнейших арен сражения между капитализмом и коммунизмом.
В 1950 году на промышленной ярмарке в Западном Берлине участники реализации плана Маршалла выставили американский дом – типовой шестикомнатный дом, обставленный самой современной мебелью. В доме была кухня, оборудованная по последнему слову техники. Кухня стала главной сенсацией выставки, смотреть на нее приезжали тысячи восточных немцев (стены еще не было). В 1959 году в Москве на выставке «Промышленная продукция США» американцы с успехом повторили этот трюк. Дебаты между будущим президентом Ричардом Никсоном и Никитой Хрущевым проходили, в частности, на кухне того самого типового американского дома. Хрущеву приходилось доказывать преимущества советской системы на фоне невиданных чудес – холодильника, стиральной и посудомоечной машин, встроенных в модернистскую кухню. Он попытался отшутиться: «А у вас нет такой машины, которая бы клала в рот еду и ее проталкивала?» Но просторный и набитый бытовой техникой дом был, конечно, шоком для всех, кто сумел тогда попасть на выставку в Сокольниках.
Советские плановики и строители не могли дать людям удобную и хорошо оборудованную кухню, но сама отдельность квартиры и ослабление государственного вмешательства в частную сферу привели к непредвиденному результату. Кухня оказалась местом рождения советской публичной сферы, точно так же, как английские кофехаузы и французские салоны XVII–XVIII веков были пространствами, где (по Хабермасу) родилась «буржуазная» публичная сфера.
Второй стороной строительной и социальной революции хрущевского времени было то простое обстоятельство, что именно тогда, в конце 1950-х годов, был выбран путь, по которому массовое строительство и расселение людей в российских городах идет до сих пор. Интерес Хрущева и его чиновников к индивидуальному жилью по британским, швейцарским и американским образцам не имел шансов воплотиться в программу массового индивидуального строительства. Ритуалы холодной войны требовали этот путь осудить. К ограничению индивидуального жилого строительства вела и нехватка ресурсов: даже размеры дома на одну семью были ограничены специальным постановлением. Так и появился на свет панельный городской пейзаж: все ресурсы были брошены на панельные дома, как при Сталине – на домны и электростанции. Даже неизбежные трубы ТЭЦ, ставшие зрительной доминантой большинства российских городов, – следствие принятых тогда решений. Без них все эти миллионы метров жилья нельзя было бы осветить и обогреть. Панельные дома и трубы – и по сей день единый городской вид, объединяющий всю страну: от Калининграда до Магадана, от Оренбурга до Мурманска.
Дома живут дольше людей, и если пятьдесят лет назад они строились как спасение, то теперь они строятся по инерции, как неизбежность. Срочное решение давно назревшей проблемы стало стратегией на десятилетия и безальтернативной реальностью. Это пример того, как маленький зигзаг на пути к большой цели становится магистралью. Зависимость от выбранного пути формируется очень быстро – как колея в поле. Избавиться от этой зависимости – так же, как выбраться из колеи, – становится все труднее. Серийные многоэтажные дома были отличным решением для советского государства, поскольку советская экономика хорошо умела производить «вал» – налаживать массовое производство, в котором количество было важнее качества. Соображения стоимости диктовали размеры комнат, высоту потолков, количество этажей (пять – максимум, возможный без лифта), появление проходных комнат. Комнаты не принято было определять по функции – «спальня», «гостиная». Назначение комнат, как правило, менялось в зависимости от времени дня – диван становится кроватью и т. п. До сих пор размеры квартир определяются в России по количеству комнат, а не спален.
