Первым военным летом, когда бои шли у Сашиного родного села Вороново под Днепропетровском, туда привезли больного воспалением легких полкового комиссара.
Красноармейцы, доставившие комиссара, положили его в лучшей хате, а сами побежали по селу в поисках фельдшера. А какой в Вороново мог быть фельдшер?! Ведь и селом-то Вороново можно было назвать с большой натяжкой, так себе, хуторок. Даже школы своей не было: ребятня бегала в соседнюю Алексеевскую семилетку. А уж если приболело дите или кого из стариков хворь доняла, то снаряжали лодку — и через Днепр, на правый берег, в участковую больницу. Там и фельдшера, и врачи.
К тому времени фашист уже занял Никополь. Алексеевку тоже отрезал, поэтому вороновцы по медицинской части перебивались сами как могли. Единственным местом, где можно было получить кое-какую медицинскую помощь, оставалась на хуторе хата старого колхозника Лукьяна Григорьевича Кондрашева. Правда, сам старик уже ни на какое врачевание особых надежд не имел. Он лежал иссохший и позеленевший от тяжелой и долгой язвенной болезни.
У постели отца постоянно хлопотала дочь Сашенька. Слабыми слезящимися глазами Лукьян следил за своей любимицей, которая возилась с мудреными порошками, пузырьками…
— Война пройдет, на врачицу учись, — не то просил, не то советовал тихим голосом Лукьян.
Жители Вороново знали, откуда у Сашеньки Кондрашевой склонность к медицине. Ее родные тетки, Александра и Галина, еще в империалистическую служили в полевых госпиталях сестрами милосердия. Потом закончили фельдшерскую школу и работали в районной больнице. Там, у теток, во время летних школьных каникул и пропадала девочка. У нее был даже свой маленький, сшитый по росту белый халатик и накрахмаленная косыночка с красным крестиком.
Солдаты, привезшие комиссара, отыскали хату Кондрашевых, оставили у порога свои длинноствольные винтовки, вытерли пот с усталых красных лиц, одернули гимнастерки. Один из них подошел к двери, второй, с перевязанной рукой, сел на лавку.
На стук никто не отозвался.
— В окно побарабань, — посоветовал товарищ.
Солдат постучал пальцем по стеклу, нагнулся и, заслоняясь ладонью от света, заглянул внутрь.
Наконец из хаты донеслись какие-то звуки, приглушенный собачий лай. Дверь раскрылась. В проеме показалось смугленькое детское личико с двумя аккуратными черненькими косичками, а рядом собачья морда с живыми карими глазами и свешивающимся ложечкой красным языком.
— Кондрашевы здесь живут?
— Мы — Кондрашевы, — ответила девочка.
Солдат улыбнулся. Можно было подумать, что маленькая хозяйка и пса причисляет к своей семье.
— Из взрослых кто дома?
— Папа.
— Позови-ка…
— Он больной. Теперь спит.
— А мама?
— На окопах.
— Сестра?
— Вам какую? — склонила голову девчушка. — Тасю или Шуру?
Солдат хмыкнул.
— Сколь же вас?
— Три.
— Тебя-то как звать-величать?
— Дина.
— Зови нам, Дина, ту сестру, которая врачевать может. Ну, — он оглянулся на товарища, — укол там, перевязку, банки поставить.
— Это Шура, — подтвердила девочка.
— Зови!
— Так все же на окопах, — удивляясь непонятливости такого большого дяденьки, ответила девочка.
Красноармеец кивнул товарищу и выпятил нижнюю губу: вот, мол, дела. Его напарник сделал козырьком ладонь и поглядел вдаль, за огороды, в выжженную яростным солнцем белую степь. Над сизоватой пыльной степью висело блеклых тонов небо. В его вылинявший, чуть подсиненный купол лениво поднимался дым.
— Проведешь на окопы? — попросили солдаты девочку.
— А папа что, один останется, да? — вдруг запальчиво ответила та.
— Я подежурю, — пообещал девочке один из красноармейцев. — Ты уж извини, у нас тоже беда: командир приболел, жар у него, температура.
Девочка понимающе кивнула головой, открыла нижнюю створку дверей, и пес с радостным лаем выкатился во двор.
— Только вы папе сырой воды не давайте, — сказала девочка бойцу, который оставался. — На плите кипяченая стоит…
Чем ближе подходили к лесозащитной полосе красноармеец и девочка, тем заметнее выделялись на фоне пыльной листвы акаций желтые и черные горы грунта — глины и чернозема. То тут, то там среди тонких стволов поблескивали на солнце лезвия лопат.
Вдруг кто-то резко ударил ломиком по куску рельса, подвешенного к дереву. Солдат глянул в небо. Мелодичный звук поплыл вдоль посадки и не успел еще угаснуть в чаще, как его настиг другой от повторного удара.
— Снедать, бабы! — раздался высокий женский голос.
— А я подумал, тревога, — сказал солдат, забрасывая винтовку за спину.
Свежевырытые траншеи пустели. Женщины и подростки втыкали лопаты в грунт.
— Вот наши! — обрадовалась Дина. Пес, увязавшийся следом, прыгал, норовил лизнуть в лицо.
— Уймите его! — прикрикнула на детей женщина.
Динина мать и сестры оказались на одно лицо: все смуглы, кареглазы, чернокосы.
— Бог в помощь! — сказал солдат.
— Казалы богы, щоб и вы помоглы! — ответила женщина, прижав к груди буханку домашнего хлеба и отрезая большой ломоть. — Приставайте до нас.
Солдат поблагодарил, но остался стоять.
— А ты чего здесь, Дина? — строго спросила мать. — Так ты за отцом глядишь, вот и надейся на вас…
— Она тут ни при чем, — заступился за Дину солдат. — Нам помощь нужна срочно. Командир слег, с воспалением… Надо бы банки поставить.
— Ото горе, — покачала головой женщина, раскладывая хлеб на чистом рушнике. — Значит, своих лекарей нет?
Солдат промолчал, но, видя, что и женщина помалкивает, произнес с едва слышной укоризной.
— Вы же, мамаша, видите, что делается.
Женщина покивала головой: мол, как же не видеть…
— Садитесь, поешьте, — пригласила она солдата повторно. — Все одно Шурку голодной не отпущу.
— Мы с собой возьмем, мамо, — вскочила на ноги одна из дочерей, та, что поменьше. — Человек же больной ждет.
Мать молча сняла с шеи белую в крапинку косынку, расправила на земле, сложила на нее половину приготовленной еды: сваренные вкрутую яйца, помидоры, сало.
— Семеновна-а! — крикнула она, подняв голову. И, услышав из-за деревьев ответное «эгей», предупредила: — Тут военный Шурку збирает, мабуть, до вечера, так знай!
Немало удивилась Сашенька, увидев больного комиссара. Он в ее представлении должен был быть обязательно молодым, высоким, в кожанке (какой же комиссар без кожанки), с маузером в кобуре и с саблей на боку. А тут на железной кровати, сильно прогнув сетку, лежал старый дядька, в несвежей исподней рубахе, полноватый, с нездоровым румянцем на дряблых, обвисших щеках. Он чем-то смахивал на продавца Захара из алексеевского сельмага. Даже не верилось в то, о чем рассказывал дорогой солдат: этот комиссар взорвал со своими бойцами переправу, когда на нее вступила немецкая колонна. А до этого просидел в воде несколько часов. Конечно, схватишь воспаление!
Сашеньке самой ставить банки не приходилось, но теткам не раз помогала. Теперь девочка сама себе удивлялась: получалось неплохо!
— Молодец, — ворочаясь, хрипел комиссар. — Золотые руки!
Потом Сашенька перевязывала раненого красноармейца. Он тоже подхваливал девочку. Один из бойцов предложил комиссару:
— Нам бы такую сестрицу!
— Годков бы ей на пять больше, — прохрипел накрытый двумя стегаными одеялами комиссар.
— На позиции, однако, раненых много, — заметил красноармеец, — а помощи нет. Может, проведем девочку…
Комиссар замотал головой:
— Нет.
Сашенька подошла к его постели.
— Товарищ комиссар, — сказала она, — вы не волнуйтесь, я помогу там и вернусь. Я еще банки буду ставить.
Военный, покряхтывая, приподнялся на локте:
— Не забоишься? Там ведь стреляют.
— Через Днепр что-о? — сказала девочка. — Я немцев живых боюсь.
— А ты их видела? — спросил солдат.
— В Никольское они как пришли, такое творили. Люди ночью Днепр переплывали, рассказывали… Я ведь не одна, с вами…
— Хорошо, — согласился комиссар, — сходишь на позицию, окажешь помощь, а то, действительно, остались мы без медицины совсем. Только туда и обратно. Своих предупреди обязательно, чтобы не беспокоились.
Сашенька пошла отпрашиваться. Вскоре она вернулась. В руках держала туго набитый портфель.
— Йоду набрала, бинтов, — сказала девочка.
— У нас пакеты есть, — ответил солдат. — А вот галстук, Саша, придется снять.
Девочка удивилась.
— Красное далеко видать, — объяснил солдат, — а у немца на берегу снайперы.
Девочка внимательно слушала бойца. Снайперы. Ей приходилось читать в книжках про охотников-снайперов. Это такие меткие стрелки, что белке в глаз попасть могут: шкурку дробью не портят. На войне мишень у снайпера, выходит, покрупнее. Нет, не думала Сашенька, читая книжку про охотников, что в живых людей будут целиться на околице ее тихого приднепровского села.
