— Один?
— Один, и даже без зонтика, в мокрой шинели.
— И вы?
— Мы, конечно, вскочили, молчим.
— А он?
— А он усмехнулся и говорит: «Что это вы замолчали? Спойте-ка мне „Вахту на Рейне“, да угостите кружкой пива»…
— И вы угостили?
— Ах, Алексей Николаевич! Никогда я не пел так весело! В тот вечер я выпил лучшую кружку в своей жизни!
— А потом?
— Потом он сидел задумавшись, и сказал: «Спасибо, друзья! Вы хорошо проводите своё время»… И вышел.
В таких эпизодах не обходилось, конечно, без театральности — кайзер порисоваться любил. И сословный склад жизни от пивных «экспромтов» не исчезал. На торжествах по поводу спуска очередного дредноута кайзера окружали не корабельщики с рабочими мозолями, а элита во фрачных парах и белоснежных платьях, блистающая бриллиантами. В толпе, наблюдающей это со стороны, стоял порой и молодой австриец Адольф Шикльгрубер с «кайзеровскими» усами и про себя возмущался несправедливым распределением ролей на празднике жизни. Он считал, что истинные его создатели тоже имеют право на свою долю почета и славы, но пока лишь восторженно смотрел на то, как стальная громада сползает со стапеля, роняя с обшивки капли «крестильного» шампанского.
Пройдёт ещё год, и он окажется в окопах войны, которую со стороны Германии будет олицетворять Вильгельм. Но Вильгельм ли ее начал? И хотел ли кайзер именно войны, а не германской военной мощи?
В фигуре Вильгельма II было много противоречий, неотделимых от любого империализма, а от германского — тем более. Особенности характера кайзера лишь придавали этим противоречиям особый колорит. Академик Тарле — со слов некоторых современников, да и по собственному разумению — утверждал, что основой личности Вильгельма был-де инстинкт самосохранения. Мол, он ни разу не летал на самолете, не спустился на субмарине под воду, чего от него ожидали.
Тарле был человеком сугубо гражданским, интеллигентствующим, от боевых самолетов и от подводного флота далеким, и явно упускал из виду, что во времена перед Первой мировой войной взлетевшие самолеты далеко не всегда благополучно приземлялись, а лодки — не всегда всплывали вновь. То есть зря рисковать собой Вильгельм (как глава государства) просто не имел права.
Биография Вильгельма содержит немало весьма загадочных моментов. Вот, например, один из них. 28 октября 1908 года английская «Daily Telegraph» опубликовала беседу с кайзером. Странным образом статью пропустила цензура и канцлера, и министерства иностранных дел. Потом, правда, были путаные объяснения, что ее, мол, просто не прочли, словно речь шла о некой малозначащей бумажке. А между тем публикация «Daily Telegraph» вызвала реакцию более чем бурную. Вильгельм жаловался на враждебность Англии к Германии, говорил о желательности дружбы двух стран и сообщал, что в эпоху бурской войны отклонил секретное предложение Франции и России о совместном выступлении против Англии.
В Германии по поводу «неосторожного», «опрометчивого» интервью тоже поднялась газетная буря. Оценил как политический и дипломатический дилетантизм подобный шаг кайзера и Тарле. А ведь в действиях Вильгельма скорее усматриваются его умный, согласованный с МИДом зондаж и попытка расстроить только-только сложившуюся Антанту. Использование руководителем такого уровня для зондажных целей прессы было по тем временам делом новым.
Нет, Вильгельм был непрост. И очень непрост… Граф Игнатьев, хорошо знавший Берлин, о Вильгельме пренебрежительно не отзывался, хотя симпатий к нему тоже не испытывал. «Среди бесцветных монархов начала века типа Николая Второго, — писал Игнатьев, — Вильгельм, несомненно, выделялся природной талантливостью, скованной узкими монархическими идеалами, и при своей опасной фантастике служил хорошим прикрытием для совсем не фантастического развертывания дерзких планов»…
Замечу уже я сам: так и дерзкие планы-то составлялись не без кайзера.
Тот же Игнатьев, наблюдая как-то в Берлине ежедневный вахт-парад с оркестром, проходящий под окнами его гостиничного номера, верно угадал, что «эта внешняя муштра составляла часть системы боевого воспитания не только армии, но и всего немецкого народа».
Метод срабатывал, и Тарле, выставляя Вильгельма исключительно недалеким, поверхностным фанфароном, сам, пожалуй, не очень-то глубоко проникал в суть далеко не простой проблемы выстраивания жизни реального государственного организма. А Вильгельм был далеко не дилетантом. Он, на пример, разошелся с Бисмарком во взглядах на социальный вопрос. Бисмарк намеревался потопить рабочее движение в крови, а Вильгельм настаивал на социальных реформах сверху и даже выдвигал мысль о международной конференции по социально-политическим вопросам.
И властвовал он не в покорно почесывающей затылки «Расее», а в цивилизованной европейской державе. Чтобы понять сегодня, как различались монархи обеих стран, сами Россия и Германия, достаточно знать, как распорядились они в грядущей войне своим самым ценным в философском и в чисто военном отношении достоянием — людьми.
Германский резервист был воякой получше, чем молодой солдат срочной службы. Тем более был хорош запасной немецкий унтер-офицер. Однако и русский «унтер» запаса не очень-то ему уступал. А порой и превосходил по командным, боевым качествам и воспитательным способностям (из царских унтеров потом получались неплохие советские генералы). В образовании разница, конечно, была, но долгие годы нелегкой «царевой» службы позволяли вырабатывать вполне профессионально подходящих младших командиров.
И вот этот «золотой запас» русской армии всеобщая мобилизация погнала в строй рядовыми. Почти готовые офицеры и взводные в первые же месяцы войны сложили свои головы в Галиции, в Восточной Пруссии. Учить теперь русского новобранца было некому.
А немцы поступили «с точностью до наоборот». Их унтер-офицеры запаса, обогащенные вдобавок к прошлому армейскому еще и жизненным опытом, стали надежным костяком германских войск. Как видим, Вильгельм и его генералы, в отличие от «кузена Ники» и его бездарных генералов, хорошо понимали, что «кадры решают всё».
* * *
Милитаристская пропаганда в Германии была поставлена на широкую ногу — с учетом театральных склонностей её «первого солдата». Так, с началом мировой войны он приделал к своему автомобилю сирену с лейтмотивом «вечно ищущего нового» бога Мотана из вигнеровской оперы «Кольцо нибелунгов».
Автомобиль кайзера мчался по Берлину, его обгоняли мотивы «грядущей победы», вполне одобряемые немецкой массой.
Тяга к позе и эффекту сослужила немцам недобрую службу. Поводов тыкать в свою сторону пальцем они дали более чем достаточно. Генерал Брусилов летом 1914 года отдыхал в немецком Киссингене. Уже начался сараевский кризис, немцы проклинали сербов, а заодно и вступающихся за них русских. На центральной площади Киссингена был воздвигнут макет Московского Кремля и под гром сводного оркестра подожжен со всех сторон. Брусилов вспоминал: «Дым, чад, грохот рушившихся стен. Колокольни и кресты накренялись и валились наземь. Толпа аплодировала и неистовству ее не было предела. Над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот фейерверка загремел немецкий национальный гимн». Картина впечатляющая, ничего не скажешь. И среди документов дипломатии найдется достаточно подтверждений, что тем летом немцы были готовы воевать уже не с макетами. Рассказ Брусилова явно правдив. Тупой шовинизм, увы, одинаково отвратителен во всех странах. Не пройдет и месяца, как поощряемая властями толпа вандалов в Петербурге раз громит и разграбит не макет, а посольство Германии. Безвозвратно погибнут ценные художественные коллекции посла Пурталеса.
Горящие макеты Кремля еще аукнутся немцам на большом историческом отдалении. О них упомянет неугомонный Пи куль. Но как! Подправить в нужном направлении исторический факт легко. Для этого нужно его вырвать из живой жизни ТОЙ эпохи. Пикуль так и сделал: рассказал о рушащемся в немецкий огонь русском соборе Василия Блаженного — бутафорском, а рядом упомянул Бисмарка, и… И фактомонтаж готов: немцы-де в своих мечтаниях жгли русские кремли уже в бисмарковские времена.
А после этого как-то забывается, что не макетный, а на стоящий Кремль сожгли (было такое в нашей истории) «милые, обаятельные» французы. В 1812 году.
Но до «монтажей» Пикуля в 1914 году было еще далеко. Пока что воинственные спектакли на германских площадях позволяли франко-русской Антанте уверять, что войну вот-вот начнет Берлин.
Академик Хвостов в «Истории дипломатии» как убедительнейшее доказательство того, что «именно Германия начала войну в августе 1914 года», цитирует письмо германского статс-секретаря Г. Ягова послу в Лондоне: «В основном Россия сейчас к войне не готова. Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат; ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа слабеет (имелось в виду одряхление Австро-Венгрии. — С.К.). В России это хорошо знают и поэтому безусловно хотят еще на несколько лет покоя». Высказывания фон Ягова стали классически известными, их цитируют многие, однако…
