Невероятно, но факт: Хлебцевич не сложил оружия и после этого. Он стал писать в газеты, в журналы, и кое-какие из его статей даже напечатали — в форме отвлеченных размышлений о будущем. Потом он собственноручно сделал короткий любительский фильм о своей «танкетке-лаборатории» и стал выступать с лекциями в клубах, демонстрируя этот фильм. Но тут уж в дело вмешался Первый отдел Академии наук (отделение тайной полиции, существующее при каждом крупном советском учреждении). Хлебцевича вызвали «куда следует» и предупредили, что за показ своего фильма, «дезориентирующего население относительно перспектив исследования космоса», его ждут серьезные неприятности. Инженеру ничего не оставалось после этого, как махнуть рукой и вернуться к своей работе, пока не выгнали и оттуда.
Я несколько раз встречал Юрия Сергеевича Хлебцевича после его «космической эпопеи». Вспоминая о ней, он только беспомощно вздыхал. Хлебцевич — человек, абсолютно преданный своей стране и, насколько мне известно, даже лояльный по отношению к режиму. Могу вообразить, что чувствовал этот российский патриот, наблюдая на экране высадку на Луне Нила Армстронга.
Итак, как видите, консерватизм и негибкость советской прикладной науки привели к дикому парадоксу. Советский Союз продолжал теоретически придерживаться концепции Вернера фон Брауна о полете на Луну даже после того, как сам фон Браун отказался от этой концепции и принял нечто, весьма близкое к… русской разработке 1929 года!
К этому добавлю, что статья «Кондратюк» в советской космической энциклопедии 1969 года старательно обходит вопрос о разработке покойным Кондратюком маршрута Земля — Луна. В статье лишь туманно сказано, что в трудах ученого рассматривались «траектории космических полетов с минимальными затратами энергии». Сперва это крайне удивляет — ведь известно, как стремятся советские пропагандисты утвердить «приоритет русской науки» где только можно. Но удивление проходит, когда выясняется, что главный редактор энциклопедии — профессор Г. В. Петрович. Под этим псевдонимом скрывается не кто иной, как академик Глушко собственной персоной!
Ну, а «танкетку-лабораторию» Хлебцевича запустить на Луну все-таки пришлось. Через восемь лет после отклонения этой «неправильной» идеи к ней вернулись просто потому, что надо было сделать хоть что-то на фоне грандиозных американских достижений. Я почти уверен, однако, что автора идеи, Хлебцевича, к этой работе никак не привлекли. Таковы обычаи, господствующие в советской науке через семнадцать лет после смерти Сталина!
Наконец, четвертый, и самый тяжкий порок, от которого наука в СССР страдает сильнее всего: секретность.
Каждый год в Советском Союзе издается «Перечень сведений, не подлежащих опубликованию в открытой печати». Издается он тоже, разумеется, секретно, экземпляры нумеруются и выдаются для пользования под расписку только цензорам, главным редакторам крупнейших газет и журналов да начальникам «первых отделов» секретных предприятий. Я много раз не только видел, но и читал эти «Перечни», ибо, как руководитель отдела в научно-популярном журнале, постоянно бывал у цензоров и вместе с ними «справлялся» с этой книгой. Да, я не оговорился — книгой, ибо перечень того, что секретно в СССР, занимает около 300 страниц мелкого текста. Это солидный том в зеленом, тисненном золотом переплете.
Гораздо легче перечислить несекретные сведения о Советском Союзе, о его технике и науке, чем секретные. Так, например, упоминать в несекретной переписке или в печати — даже упоминать! — можно лишь очень небольшое количество «открытых» заводов и научно-исследовательских институтов. Об остальных — это значит о большинстве — надлежит в прессе вообще молчать, а в служебной переписке называть их так: «завод почтовый ящик номер такой-то», «НИИ почтовый ящик номер такой-то». Это выражение настолько въелось в советский обиход, что на вопрос «где вы работаете» ваш собеседник просто отвечает «в почтовом ящике» — после чего дальнейшие расспросы следует немедленно прекратить.
Однако даже и об «открытых» предприятиях можно сообщать далеко не все. Категорически запрещено, например, объявлять дневной выпуск какой бы то ни было продукции. Я работал некоторое время в заводской ежедневной газете того московского автозавода, который теперь носит имя Ленинского комсомола. Как тогда, так и теперь завод занят выпуском легковых автомобилей «Москвич». Я уже упоминал, что на заводе был «секретный» участок, но за этим исключением предприятие было совершенно открытым и посещалось даже иностранцами. Тем не менее, заводская газета не имела права сообщить, сколько автомобилей собрано за день. Когда мы говорили цензорам, что годовой выпуск нашего завода отражается в советских статистических справочниках, это на них не действовало. Они ссылались на свою инструкцию и исполняли ее. А статистические справочники, — говорили они, — выпускаются в печать по особым указаниям; то, что в них напечатано, можно, конечно, задним числом повторить, но называть свои цифры до того, как их публикацию сочтут возможной, нельзя!
Поскольку в Советском Союзе имеется колоссальный объем секретной информации, постольку существует и действует грандиозный аппарат сохранения тайны. Вся советская цензура, например, официально называется «органами Комитета по охране военных и государственных тайн в печати». Сей Комитет помещается в центре Москвы, в Китайском проезде, и имеет даже вывеску. Отделения Комитета действуют во всех областных центрах и более или менее значительных городах СССР, а в районных центрах Комитет представляют «уполномоченные». Ни одно печатное издание — даже бутылочная этикетка — не может быть издано в Советском Союзе без предварительной проверки Комитетом или его органами; за публикацию любого материала, на котором нет разрешительного штампа цензора, директор советской типографии получает восемь лет заключения в лагере.
Цензура Комитета распространяется также на театральные постановки, телевизионные программы, кинофильмы и публичные выставки. Недавно видный советский ученый-биолог Жорес Медведев написал книгу «Тайна переписки охраняется законом», где документально доказал наличие почтовой цензуры в СССР, вскрывающей частные письма. Понятно, что его книга не издана в СССР — она выпущена в Англии издательством «Макмиллан», а в Советском Союзе распространяется лишь в рукописном виде.
Однако при всем том Комитет занимается лишь информацией, издаваемой публично, плюс почтовыми отправлениями. В служебной же переписке, в официальном обмене информацией между заинтересованными учреждениями и в личных разговорах тайну охраняют другие органы — органы Комитета Государственной безопасности СССР, пресловутого КГБ.
При каждом «почтовом ящике», как уже отмечено, имеется «первый отдел», комплектуемый из сотрудников КГБ. У этого отдела несколько функций: проверка «надежности» всех работников данного предприятия или учреждения, допуск их к секретной информации, хранение секретной переписки, отправка и получение секретной почты. Помимо штатных сотрудников, «первые отделы» всегда имеют сеть «информаторов» среди сотрудников учреждения. С помощью этих «информаторов» КГБ узнает, кто из сотрудников сильно выпивает, кто имеет привычку «болтать» и так далее. Самая мягкая мера наказания по отношению к таким людям — немедленное лишение их секретного допуска, что практически означает увольнение с предприятия. Чаще, однако, «болтуны» отправляются в тюрьму.
Оформление допуска человека к секретной информации — дело долгое и громоздкое. Проверяемый должен, прежде всего, заполнить гигантскую анкету с десятками вопросов, касающихся не только лично его, но и всех его родственников — жены (мужа), братьев, сестер, родителей и родителей жены. Помимо заполнения анкеты, нужно еще написать автобиографию, где изложить весь жизненный путь в хронологическом порядке. Затем необходимо представить характеристики с предыдущего места работы или учебы, справку с места жительства, паспорт, справку о здоровье и множество фотографий. Этот ворох бумаг сдается в «первый отдел», который, в свою очередь. отсылает бумаги куда-то на дальнейшую проверку вместе со своим заключением. Через месяц, а то и больше, приходит ответ: может быть допущен к секретной работе по форме № 1 или по форме № 2 или вообще не может быть допущен. Никакому обжалованию это решение не подлежит — ведь неизвестно даже, кто вынес решение. В «первом отделе» вам просто говорят: принято решение. Принято — и все.
Что касается номера формы — 1 или 2, - то тут нужно дополнительное объяснение. Дело в том, что секретная информация в Советском Союзе классифицирована по нескольким категориям. Самая «легкая» из них называется ДСП — для служебного пользования. Документ, носящий пометку ДСП, не может быть опубликован в печати и не должен выноситься за пределы учреждения или предприятия. Особенно часто гриф ДСП получают материалы, отражающие «не совсем правильную» идеологию — например, некоторые иностраные журналы, — но не сообщающие никаких данных о советских разработках. Иногда, скрепя сердце, приходится издавать для ознакомления советских научных кругов те или иные работы иностранных специалистов, даже если мировоззрение автора не устраивает партийных идеологов в СССР. Тогда на книге или брошюре печатается более благопристойный вариант того же грифа — ДНБ, то есть «для научных библиотек».
