Казалось бы, где Ренессанс, а где Аввакум? Но очевидно, что внутри старомосковской культуры шел процесс, пусть с запозданием и в традиционалистской оболочке, аналогичный общеевропейскому тренду становления литератур на национальных языках. Да и само пристальное и совершенно невозможное для предшествующей московской литературы внимание к личности, к индивидуальности, явленное в том же «Житии», чем не ренессансная тенденция? Разгром старообрядчества, а затем его катакомбное существование (Аввакума русские писатели открыли для себя только во второй половине XIX в.) резко оборвали это движение, и мы никогда не узнаем, что бы из него произросло.
Победить старообрядцы конечно же не могли. Практически вся высшая аристократия (кроме двух героических женщин – сестер боярыни Феодосии Морозовой и княгини Евдокии Урусовой, уморенных голодом в заточении) и служилое дворянство (опять-таки кроме еще одной героической женщины – помещицы Марии Даниловой) бестрепетно отреклись от веры отцов; стрельцов и казаков, ей сочувствовавших, все-таки больше занимали собственные корпоративные интересы, поэтому религиозных войн, подобных европейской борьбе между католиками и протестантами, в России не произошло. Простонародье же могло сопротивляться почти исключительно пассивно. В первые годы правления Федора Алексеевича была надежда на смену религиозной политики, власть явно колебалась, но заканчивалось это царствование в отблеске костра, на котором сгорели пустозерские сидельцы. Шанс на победу мелькнул во время Хованщины, когда стрельцы в течение четырех месяцев контролировали Москву, а глава Стрелецкого приказа князь И. А. Хованский в целях уничтожения своего противника патриарха Иоакима принял сторону староверов. Но царевна Софья переиграла Хованского, с тех пор для них подобное окно возможностей больше не открывалось.
Расправы над сторонниками древлего благочестия (в том числе и сожжения), равно как и их саморасправы-самосожжения, принадлежат к самым жутким страницам нашей истории. Принятые для борьбы со старой верой в 1685 г. Двенадцать статей инструктировали в отношении наиболее упорствующих: «…буде не покорятся, жечь в срубе и пепел развеять», и инструкция эта успешно применялась: только в течение нескольких недель перед Пасхой 1685 г. в срубах были сожжены около ста человек. В добровольных «гарях» 1660—1680-х гг. погибли тысячи, всего же с 1666 по 1897 г. жертвами массовых самоубийств стали около 20 тысяч «древлеправославных». Гонения на «раскольников» с разной степенью интенсивности продолжались до 1906 г., РПЦ сняла «клятвы» (анафему) с них только в 1971 г. Впрочем, сомнительно, что, возьми верх старообрядцы, они оказались бы толерантнее к противникам. «А что, государь-царь, как бы ты мне дал волю, я бы их [ «новообрядцев»], что Илия пророк, всех перепластал во един день… Да воевода бы мне крепкой, умный – князь Юрий Алексеевич Долгорукой [прославился, среди прочего, кровавым усмирением Разинщины]! Перво бы Никона-того собаку, разсекли бы начетверо, а потом бы никониян-тех» – такие вот фантазии изливал в челобитной царю Федору Алексеевичу Аввакум из Пустозерского узилища.
Социокультурные последствия раскола катастрофичны. Огромная масса русских людей (даже в XIX в. – от четверти до трети всех великороссов) – одновременно и наиболее консервативных, и наиболее внутренне самостоятельных – ушла, по сути, во внутреннюю эмиграцию. Тем самым Россия лишилась нормального, здорового традиционализма, замененного покорным и бездумным властепочитанием в духе знаменитого афоризма архимандрита Чудового монастыря и будущего патриарха Иоакима, ответившего на вопрос ближнего царского человека М. А. Ртищева о своем отношении к старой вере: «…не знаю старые веры, ни новые, но что велят начальницы, то и готов творити и слушать их во всем». Но и сам «древле-православный» традиционализм, при всей его почтенности, находясь в подполье и законсервировавшись, не мог полноценно развиваться и выработать какую-то внятную альтернативу; после Денисовых старообрядческая мысль практически не развивается, обратившись в начетничество. Но спасибо этой подпольной субкультуре и за то, что она сохранила древнюю иконопись и ответственную трудовую этику, которая дала впоследствии чуть ли не две трети отечественных капиталистов: Морозовых, Рябушинских, Гучковых…
«Расколом была произведена та роковая трещина, куда стала потом садить дубина Петра, измолачивая наши нравы и уставы без разбору. С тех пор долго, устойчиво исконный русский характер сохранялся в обособленной среде старообрядцев – и их вы не упрекнете ни в распущенности, ни в разврате, ни в лени, ни в неумении вести промышленное, земледельческое или купеческое дело, ни в неграмотности, ни, тем более, равнодушии к духовным вопросам. А то, что третий век мы наблюдаем как „русский характер“, – это уже результат искажения его жестоко бездумным Расколом…» (А. И. Солженицын).
Как уже говорилось выше, одновременно с расколом и в тесной связи с ним происходило объединение Малороссии с Московским государством. Распавшиеся части «Русской федерации» снова начали срастаться. Но протекал этот процесс непросто, слишком уж сильно они стали друг от друга отличаться за три с половиной века, проведенные врозь.
После принятия Брестской унии православные Западной Руси остались без церковной иерархии, перешедшей в униатство (исключения были, но с течением времени эти епископы умирали, а ставить новых запрещали поляки) и без могущественных светских покровителей – русская аристократия быстро окатоличивалась и полонизировалась, в том числе даже такие знаменитые своей защитой православия роды, как Вишневецкие и Острожские. То есть, формально говоря, в смысле политического представительства «народ руський» перестал существовать. С конца XVI в. начинают распространяться надежды на помощь московского царя-заступника (прежде воспринимавшегося как «жестокий тиран») и «российский народ», частью которого являются и западноруссы, не перешедшие в «ляшскую веру». С 20-х гг. XVII в. главным субъектом борьбы православных за свои права стали запорожские казаки, которые в православной публицистике были представлены как «люди рыцарские», продолжающие дело великих киевских князей и защитники православия, то есть обретали статус новой аристократии, представляющей «народ руський». Православие, исповедуемое казаками, не мешало им участвовать в Смуте на польской стороне и убивать православных клириков (так, в 1612 г. в Вологде запорожцы вместе с поляками предали смерти 37 священников, 6 дьяконов и 6 монахов), но нежелание Варшавы расширять число реестровых (то есть состоящих на государственном жалованье) казаков толкало их на конфликт с нею.
Уже в 1620 г. гетман Петр Сагайдачный отправил послов в Москву с предложением своей службы. В том же году «под защитой казачьих сабель» (С. Плохий) проезжавший через Украину патриарх Иерусалимский Феофан сумел посвятить в епископский сан нескольких православных клириков. В 1622 г. посланцы новопосвященного епископа Перемышльского Исайи Копинского сообщили царю Михаилу Федоровичу, что «все, государь, православные христиане и запорожские казаки, как им от поляков утесненья будет, хотят ехать к тебе, великому государю». С той поры подобные просьбы стали регулярными, как и массовые переселения западно-руссов в ранее не слишком-то им симпатичную Московию. В Киеве архимандрит Киево-Печерской лавры (а позднее митрополит Киевский) Петр Могила создал православную духовную академию, в своей организации и программе, правда, следовавшую католическим (иезуитским) образцам. В 1632 г. сейм Речи Посполитой официально признал права православной церкви, получившей митрополию в Киеве и епархии в Луцке, Львове, Перемышле и Мстиславле; эта уступка тоже была связана с казацким фактором – начиналась Смоленская война с Россией, и казачья удаль срочно понадобилась польской короне.
Но кончилась война – кончились уступки. С 1635 г. пошло активное проникновение польской знати и католической церкви на левый берег Днепра, закрепощение местных крестьян, наступление на права православных. Последних особенно оскорбляло то, что паны-католики нередко отдавали православные храмы, находящиеся в их владениях, в аренду ростовщикам-иудеям; ярко выраженная юдофобия, присущая народным восстаниям того времени, – именно отсюда. Стал усиливаться и контроль над казачеством, количество реестровых, ранее увеличенное, снова сократили. Все это вызвало серию мощных казацких мятежей, массово поддержанных крестьянством. В результате наиболее крупного из них, во главе с Богданом Хмельницким, на Украине образовалось независимое казацкое государство. В 1649 г. Польша была вынуждена признать автономию трех воеводств (Киевского, Брацлавского и Черниговского). В 1651 г. военные действия продолжились, на сей раз неудачно для Хмельницкого – по новому соглашению, казацкая автономия сузилась до одного лишь Киевского воеводства. Ясно было, что самостоятельно казакам от поляков не отбиться. Положение осложнялось тем, что главные опоры Богдана тянули в разные стороны. Казацкая верхушка (старшина) искала компромисса с Польшей, рядовые казаки и крестьяне выступали за переход под руку Москвы. Гетман вел сложную игру, стараясь лавировать между всеми сторонами, ведя переговоры не только с королем и царем, но и с турецким султаном. Но в конце концов ему пришлось сделать выбор в пользу России.
