— В нашей прессе прошла информация, что зрение на левом глазу восстановлено.
— Если бы было так, не удержался бы и похвастался перед вами, снял очки. Нет, пока об окончательном выздоровлении говорить рано. Процесс длительный, и прогнозов никто не дает.
— Почему, кстати, Аахен ?
— Как вы понимаете, выбор сделан без меня. В Москве чувствовал себя очень плохо, пожалуй, это были самые тяжелые дни моей жизни. Решение принимали лечащие врачи, представители Минздрава, коллеги и друзья, родные. Анализ провели тщательный, рассматривали различные варианты, в итоге остановились на университетской клинике Аахена, где работают отличные специалисты в области глазной хирургии. Восстановление зрения — главная задача, которую я поставил врачам. Могу повторить, что очень доволен тем, как идет лечение. Все делается по-немецки точно, аккуратно, в срок.
— А что с бытовой стороной?
— И с этим полный порядок, хотя такие вопросы занимают меня в последнюю очередь. Важно, чтобы рядом постоянно находился кто-то из родных, в этом есть острая необходимость. Все время со мной была Маша, жена, неделю назад отпустил ее в Москву проведать детей, а в Аахене осталась Лена, моя сестра. Она с первого дня не отходит ни на шаг, мы живем в одной палате. И это очень хорошо.
— У вас есть охрана, Сергей?
— Здесь? Да, постоянно.
— Россияне?
— Немцы.
— Обозначите хотя бы приблизительные сроки выписки из клиники?
— Если не возражаете, даты… О сроках чаще говорят не в больницах, а в учреждениях несколько иного профиля. Впрочем, отвечу серьезно: первоначально речь шла о пятидесяти днях пребывания в Аахене, но, повторяю, сегодня никто не загадывает, как все пойдет. К тому же я пациент, а не врач. Все в руках медиков. Со своей стороны стараюсь максимально точно выполнять их указания и предписания. Мы заняты общим делом. На днях разговаривал по телефону с мамой. Она спросила: «Что видишь, Сережа?» Ответил: «Будущее. Все хорошо, не волнуйся». Мама заплакала… Надеюсь, худшее позади, самая страшная страница перевернута.
— Но вы наверняка мысленно возвращаетесь в 17 января, перебираете в памяти события того дня?
— Постоянно думаю об этом, хотя стараюсь не увлекаться, иначе становится по-настоящему страшно. За неполных два месяца меня много раз спрашивали о том, на какой почве могло произойти преступление, кто заинтересован в его совершении, предлагали составить список подозреваемых, просили озвучить версию о мотивах вероятного заказчика… Все вопросы так или иначе адресовались художественному руководителю балета Большого театра. Но есть человек по имени Сергей Филин. Порой мне кажется, что 17 января в 23.07 я заснул и с тех пор не просыпался. Кошмар тянется, тянется, а я все надеюсь, что однажды он закончится, открою глаза и увижу: это был лишь мучительный и страшный сон. А кто-нибудь пытался хоть на секундочку вообразить, каково сейчас моей семье, родным и близким? После 17 января для них все изменилось. Все! Вы видели гулявшие потом по Интернету и телеканалам кадры видеосъемки, сделанные в приемном отделении больницы, куда меня доставили после нападения? Еще одна сторона нашего общества. Снимал человек, назвавшийся полицейским. Медики не могли не пропустить показавшего удостоверение сотрудника правоохранительных органов. Он попросил всех выйти из палаты, объяснив, что обязан взять дополнительные показания, якобы очень важные для следствия. Я был забинтован и ничего не видел. Человек задавал какие-то вопросы, а сам из-под полы вел съемку. Уж не знаю, на мобильный телефон или на камеру. Вероятно, в этом и заключалась истинная цель прихода. Можно долго рассуждать о морали, но сухой остаток таков: правоохранитель или тот, кто им представился, первым нарушил закон, без ведома вторгшись в мою личную жизнь.
— Вы пытались установить личность талантливого криминального репортера?
— Спрашивал, не запомнил ли кто-нибудь фамилию человека, предъявившего служебную корочку? Понятно, что в тот момент врачам и окружавшим меня людям было не до подобных деталей. Инициировать специальное расследование я не стал. Так и не знаю, был ли это полицейский или самозванец. Больше он в поле зрения не попадал. Не хочу никого обидеть, но мне рассказывали, что у некоторых электронных СМИ и телеканалов есть специальные люди, имеющие возможность проникать туда, куда других не пускают. Они снимают самые острые, жареные кадры, а потом сливают информацию. Если так, это странно и печально. Впрочем, не хочу далее рассуждать на неприятную тему, мы же помним фразу, что уроды везде встречаются. Вероятно, мне именно такой персонаж и попался…
Теперь возвращаюсь к рассказу о своей семье. У меня три сына. Старшему 17 лет. О покушении Даниил узнал утром 18 января и сказал лишь одну фразу: «Лучше бы случился конец света». После этого надолго замолчал. Младшие дети до сих пор не могут говорить со мной по телефону, берут трубку и плачут. Александру 28 декабря исполнилось семь лет. Сергею четыре года. Возможно, младший многого пока не понимает, но единственная игра, в которую он играет сегодня с утра до ночи, как напали бандиты, а храбрый Сережа сумел их победить и спастись. Без конца придумывает разные ситуации на один сюжет. Все, других забав у мальчика нет! Больно рассказывать, но это было: накануне моего отъезда в Германию младших сыновей привезли в больничную палату, где я лежал. Очевидцы говорили, что Сережа остановился у двери и не мог пошевелиться. Ребенок остолбенел, в глазах у него застыл ужас! К счастью, я не видел этого из-за бинтов…
Продолжать рассказ о семье? Моя мама перенесла тяжелейшую операцию с трепанацией черепа, получила инвалидность второй группы. Сейчас она каждый день ходит по московским храмам, молится и ставит свечки за исцеление сына. Жена Машенька не покидала меня ни на минуту с момента, когда узнала о нападении. Моя сестра Лена оставила в Москве дочь, студентку хореографического училища, и прилетела в Германию, чтобы быть со мной рядом и оказывать любую необходимую помощь. Понимаете? Так покушение на худрука балета ГАБТа отразилось на жизни родных Сергея Филина. Об этом меня никто не спрашивал, а я никому не рассказывал. Тем не менее все так и есть!
Был еще забавный звонок бабушке… Лена, сколько ей лет? Восемьдесят три года. Наша бабуля москвичка, но после выхода на пенсию купила дом в деревне и уехала туда. Сначала хозяйничала вдвоем с дедом, потом он умер, осталась одна. Мы частенько ездим к ней в гости, это Тульская область, почти триста километров от Москвы. Навещали и незадолго до 17 января. А потом случилось то, что случилось. Сразу, как смог, позвонил в деревню, чтобы бабуля не волновалась. Говорю: «Привет, как дела?» А она мой голос узнала и запричитала: «Видела тебя по Первому каналу… В бинтах показывали…» В трубке повисла пауза, и бабушка продолжила: «Ну какой же красивый ты ко мне в последний раз приезжал!» Я рассмеялся: «Неужели в телевизоре меньше понравился?» А бабуля свое гнет: «И волосики длинные были… Такой красавец!» Я уже хохочу: «Спасибо, родная, за прямоту и искренность!» Но это шутки, хотя, согласитесь, смешного в рассказанном мало…
— Ну и на фига, Сергей, нужно такое искусство, если оно требует подобных жертв?
— Нет, искусство ни при чем, не нужно его марать. Хотя, конечно, сложно отделить одно от другого. Еще раз сошлюсь на слова старшего сына. Даниил, можно сказать, вырос в Большом театре, все детство провел за кулисами, буквально лет с трех-четырех. Теперь же, рассуждая о произошедшем со мной, он произнес фразу: «Раньше думал, балетом занимаются особенные, избранные, отмеченные Богом люди, а сейчас вижу, что сильно ошибался. Больше никогда не приду в Большой».
— И что вы возразили?
— По кучке нелюдей нельзя судить о великом театре. Он стоял до нас и после нашего ухода останется. Совершенное преступление позволило вскрыть, обнажить многие проблемы, но оно не может перечеркнуть славную историю ГАБТа. Да, эпизод отвратительный, для меня предельно драматичный. Из сорока двух лет, прожитых на свете, почти тридцать пять нахожусь в мире танца. И могу сказать, что в нашей профессии ничего не добьется тот, кто не умеет жертвовать собой и терпеть. У меня постоянно что-нибудь болело. Лет с десяти. То руки, то ноги, то все тело сразу. Никогда не бывало иначе…
— Январь для вас вдвойне неудачный месяц. Вот и одиннадцать лет назад в день премьеры «Тщетных предосторожностей» угодили в больницу, не смогли выйти на сцену.
— В жизни не случалось более глупой и нелепой травмы, чем та! Умудрился заработать двенадцатисантиметровый разрыв четырехглавой мышцы бедра от… дверной ручки входной двери Большого театра! Она захлопнулась аккурат мне на ногу. Уже тогда, наверное, стоило задуматься, надо ли возвращаться. Но я вернулся и через три месяца опять танцевал в спектаклях. Правда, впоследствии прямо на сцене сломал кость, и это оказалось гораздо серьезнее. Все произошло на третьей минуте «Лебединого озера». Оступился на стыке у рампы, вблизи оркестровой ямы.
