Как только стало известно, что премьеру выпускает сам Исаакян, стало понятно, что простенького детского утренника не будет. Потому что бывший худрук Пермской оперы, перебравшийся два сезона назад в Москву, известен как режиссер сложный, игровой и не халтурный — для любого материала (хоть запетый до дыр «Евгений Онегин», хоть новенькая опера Александра Чайковского «Один день Ивана Денисовича») он находит решения нетривиальные. И Исаакян ожидания оправдал.
Он поставил спектакль как игру в оперу, с очевидной иронией по отношению к жанру и не менее очевидной любовью к нему. В спектакль вошло шесть сказок — не все они одинаково занимательны, но две — про макаронину Стешу и про креветку Фиру — выше всяких похвал. Стеша (Татьяна Ханенко) — это такая классическая лирическая героиня русской оперы, со страданием во взоре, с русалочьими волосами (белый, как бы вермишелевый парик, что тянется за героиней по полу) и с тихой песнью о милом герое, что иногда взрывается драматическим вскриком («Между нами огромная пропасть! Проклинаю свою макаронную робость!»). И в музыке все это сделано правильно — «проклятие» специально «пережато», чтобы зритель вспомнил, как жалуются на жизнь героини «серьезных», «взрослых» опер, и Ханенко отлично чувствует игру со стилем. И тут же прыжок из XIX века к мюзиклам века XXI: надменные гламурные Спагетти пытаются объяснить простой русской макаронине, что она не пара макаронному самолетику… Оказывается, на самом деле есть фирмы, выпускающие мучные изделия в форме самолетов, паровозов и бог знает чего еще; чего только не узнаешь в театре! А Спагетти в лучах прожекторов превращаются в эстрадных певичек… История креветки Фиры, что замешкалась и не была поймана траулером (весьма убедительная в роли «заучки» Людмила Верескова) — это история драматического противостояния личности и массы, также весьма популярная в классической опере; и хором повторяемое «Ты не попала, Фира, в сеть, не сможешь с нами песни петь» отсылает к грозным хорам, обрушивающимся на героинь классики.
У всех сказок одна «рамка» — человеческое семейство собирается за столом, сын (Иван Дерендяев) капризничает (трагический вопль «опять завтракать! а потом опять обедать! и так всю жи-и-изнь!»), и мама (Людмила Бодрова) начинает кормить его сказками. При этом все герои преображаются в сказочных персонажей, сменяя несколько ролей за спектакль. И актеры играют и поют с таким удовольствием, что скромное пространство Малой сцены, где почти нет декораций, а небольшой оркестр (руководимый Алевтиной Иоффе) в отсутствие ямы сидит просто слева от рабочей площадки, становится пространством по-настоящему сказочным и по-настоящему оперным. Дети получают на «Съедобных сказках» свое — развлечение, присыпанное ненавязчивым нравоучением, взрослые — свое (удовольствие, схожее с отгадыванием шарад — какого «серьезного» героя кто из эклеров-фасолин-морковок напоминает). И все довольны.
Цветок в пыли / Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
Цветок в пыли
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
В прокате «Жасмин» Вуди Аллена
«Новый фильм Вуди Аллена» — звучит как оксюморон. Почти восьмидесятилетний сценарист и режиссер, снимающий, как машина, каждый год по фильму, давно уже поставил самоповтор на поток, виртуозно доказывая, что сможет всегда найти краски для воплощения своего нарциссического скепсиса. В «Жасмин» он смешал детали собственной биографии, финансовый кризис 2008 года с пьесой Теннесси Уильямса «Трамвай «Желание». А на роль своего альтер эго выбрал Кейт Бланшетт, четыре года назад с большим успехом игравшую Бланш Дюбуа в спектакле. Правда, Аллен уверяет, что на сцене ее не видел. Но это часть его обычной мифотворческой стратегии — притворяться чудиком, который плохо ориентируется в мире за пределами своего дивана.
Жасмин (Бланшетт) — женщина того круга, который у нас называют рублевскими женами, а в Америке домохозяйками с Пятой авеню. Жизнь ее плавно ехала по расписанию — косметический салон, шопинг, благотворительная вечеринка. Муж (Алек Болдуин), акула с Уолл-стрит, не дал ей получить образование, чтобы иметь жену, не изуродованную интеллектом, готовую жить на коротком поводке из золота с бриллиантами. Ради такой жизни она даже сменила имя, чтобы звучало позагадочнее: была Жанетт, стала Жасмин. У мужа с интеллектом было все в порядке, пока вздорная ссора с нервической супружницей, увидевшей, как он ласково гладит руку девице в ресторане, не запустила механизм уничтожения. Про измены-то Жасмин и так знала, закрывая глаза. Но выяснилось, что он занимался крупными незаконными махинациями. И вот муж в тюрьме объелся груш, покончив с собой, золото-бриллианты ушли за долги, а Жасмин летит в последний раз бизнес-классом в Сан-Франциско к сводной сестре Джинджер (Салли Хоукинс). Та работает кассиршей в супермаркете, растит двух сыновей и живет с бойфрендом Чили (Бобби Каннавале) в пролетарской тесноте типовой квартиры. К тому же ее обчистил покойный муж Жасмин, выманив сбережения и разбив этим семью.
Предыстория Жасмин, которую Аллен показывает во флешбэках, американцам напоминает о строителе финансовых пирамид Бернарде Мэдоффе. У нас его вполне может заменить Мавроди. Шок, который испытала Жасмин, превратившись из светского персонажа в героиню таблоидов, сродни тому, что настиг Вуди Аллена во времена развода с Миа Фэрроу. А вот остальное выглядит странной пародией на «Трамвай «Желание». В отличие от Бланш Жасмин не вызывает большого сочувствия. Да, у нее психологическая травма, она потеряла все и пытается пристроить себя в хорошие руки — в жены калифорнийскому политику (Питер Сарсгаард), прельстившемуся ее гламурной выправкой. Она глотает ксанакс, запивая мартини. Иногда какой-то бес внутри разговаривает с ней, и она вступает с ним в диалог. Но здесь нет звероподобного Стэнли Ковальского, только жалкая тень его. Джинджер мало экс-мужа и грубого любовника, она тоже ищет хорошие руки, поэтому заводит второго любовника — понежнее.
Обе актрисы играют замечательно: Бланшетт — сломанную дорогую куклу, а Хоукинс — витальность помоечной кошки. Получилась комедия нравов, довольно злая и очень умозрительная. Вуди Аллен явно ничего не знает о жизни низов и слишком презирает американскую «рублевку», чтобы выйти за рамки общих слов. Может, поэтому «Жасмин» отлично стартовала в американском прокате, обещая повторение рекорда «Полночи в Париже». Но собрала за два месяца стандартные для Вуди Аллена 28 миллионов долларов.
Ненцы как мы / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Ненцы как мы
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Опубликован роман Александра Григоренко «Ильгет»
Честно говоря, среднестатистический горожанин нечасто думает о ненцах. А если даже думает, то, во-первых, обязательно путает их с энцами или чукчами, а во-вторых, едва ли как-либо соотносит их опыт с собственным. То, что происходит в тайге и в тундре, видится нам одновременно очень простым и очень сложным: мы безотчетно верим, что там, где мчится почтовый «Воркута — Ленинград», чувствуют и думают просто, без изысков, а вот выживают — с огромным трудом, целиком затрачивая на это отпущенные душевные и физические ресурсы. Нет, конечно, мы все носители либеральных ценностей и отлично знаем, что человек — он всегда человек, даже если живет бог знает где и как: у него те же чувства, радости, страхи, надежды. И ему так же необходимы еда, тепло и поддержка близких. Все это, разумеется, никем не оспаривается, но все же... Нет, уловить связь между нами и ненцами решительно невозможно.
Творчество красноярца Александра Григоренко — жирная точка в подобного рода рассуждениях. Мало того, что после его романов («Ильгет» — вторая после нашумевшего «Мэбэта» книга григоренковского северного цикла) перестать думать о ненцах практически невозможно. Куда важнее то, что банальный тезис «все люди — люди» обретает благодаря Григоренко совершенно новые вес и объем: из бесцветного общего места становится персональным выстраданным убеждением.
Трудно представить себе мир, менее похожий на наш, чем тот, который рисует в «Ильгете» Александр Григоренко. Огромное древо Йонесси — Енисей — раскинуло в этом мире свои ветви-притоки, и на каждой из них обитает отдельное племя. Только главный герой — приемыш Ильгет — оторван от родной ветки: когда-то давно его вместе с братом подобрал чужак, сначала растивший мальчиков как родных сыновей, но позже возненавидевший и проклявший. История великой вражды между Ильгетом и его приемным отцом — вражды, перерастающей в настоящую таежную мировую войну, служит стволом романного древа, от которого подобно ветвям отходят десятки больших и малых сюжетных линий. Какие-то тянут на полноценный роман в романе, какие-то похожи на завершенные компактные новеллы, какие-то намечены только контуром. Любовь, предательство, святотатство и кара за него, любовь к детям, одиночество, стремление к мести, жажда власти, горечь взросления и зов родной крови — все это увязано в «Ильгете» в плотный, тяжелый узел, скрепленный обжигающими и яркими человеческими эмоциями. Очень странными (разницу в культурных кодах не стоит недооценивать), но при этом невероятно убедительными, настоящими — и узнаваемыми. Не оставляющими ни малейших сомнений в том, что разница между цивилизованными нами, живущими в мире красивых и сложных вещей, и дикарями, мажущими жиром лицо, ничтожна.
