В 1979 году я был в гостях у Ли Страсберга. Ходил по коридорам его квартиры, глядя на стены, увешанные портретами Мэрилин Монро, Марлона Брандо, Аль Пачино... В те годы они были для меня даже не звезды кино, а звезды на небе. Джек Николсон, Роберт де Ниро — все они ученики школы Ли Страсберга. Наша режиссерская делегация растеклась по квартире, а я, любознательный, тихонечко спросил маленького еврейского старичка, хозяина квартиры: «Какие тайны вы знаете? Почему именно эти люди к вам приезжают летом, в свой отпуск?» Он удивился: «Платят деньги и приезжают делать этюды. Разбираем «Егора Булычева». — «А кто вас научил?» В ответ он крючковатым пальчиком поманил меня в коридор, уставленный книжными шкафами. И во всех шкафах — Станиславский. «Я здесь ни при чем. Все — он», — и обвел рукой полки. Станиславский для него чудо. Станиславский для него — Библия.
Когда в Москве на сцене Малого театра показывали спектакль «Игра в джин» двух блистательных американцев, публика встала, аплодируя триумфаторам. И Хьюм Кронин вышел на авансцену и стал ручкой махать и кричать в зрительный зал: «Станиславский, Станиславский!»
И мне порой хочется так же закричать. Я люблю Станиславского. Люблю за его мужество, за его подвиг. Надо быть профессиональным человеком, работать в театре, и тогда поймешь, что такое отрепетировать, допустим, с 11 до 3, потом прийти домой, пообедать и сесть писать. Макнуть перо в чернила и вывести на бумаге: «Проблема сценического самочувствия артиста — это...» Или прийти в театр и сказать: ребята, мы безнадежно устареваем, надо все начинать сначала. Чудо Станиславского — это прежде всего чудо любви к театру. Мужчина любит женщину, жаждет с ней встретиться и ею обладать. Станиславский каждую секунду жаждал встретиться с театром и им обладать. Ему могли, допустим, сказать: Константин Сергеевич, почему бы вам не заняться сейчас этим или этим. Все было для него скучно. Я уже очень немолодой человек, по возрасту пережил Станиславского и потому могу советовать, как ребе, или Соломон, из только что поставленной мной «Цены» Миллера: «Послушайте, дети мои! Не надо нервничать. Не надо торопиться. Ни с отменой. Ни с утверждением. Ни с опровержением. Это только сейчас кажется, вот оно, наконец-то. Потихонечку все само по себе в результате встанет на ноги».
Поверьте старику: Станиславский был, есть и остается Чудом!
Раб кино / Искусство и культура / Exclusive
Раб кино
/ Искусство и культура / Exclusive
Квентин Тарантино: "Люди хотят, чтобы я врал во имя политкорректности. А я не хочу врать. Если кому-то это не по нутру, пусть смотрят другие фильмы"
Для релиза нового фильма Квентина Тарантино "Джанго освобожденный" трудно представить момент более неблагоприятный. Чудовищная бойня в начальной школе Ньютауна... Планы американских властей по ужесточению контроля за продажей оружия. Призывы положить конец культу насилия в массовой культуре... А тут, нате вам, такой типичненький Тарантино, герои которого изъясняются языком выстрелов, где кровь обильно орошает хлопковые поля.
Голливуд в лице продюсеров братьев Вайнштейн отменил торжественную премьеру. На экраны США фильм выходил без привычной помпы. Похоже на то, что именно на волне нынешних настроений тарантиновский "Джанго", сам по себе блестяще придуманный и снятый суперстебный триллер про американский Юг эпохи рабовладения, даже получив номинацию в категории "Лучший фильм", вряд ли может рассчитывать на главный "Оскар".
"Итоги" все-таки решились начать разговор с Квентином Тарантино именно с болезненного для него вопроса: есть ли связь между насилием на экране и в жизни?
- Вы хотите сказать, что у меня в фильме слишком много стреляют и убивают? Посмотрите фильмы Джона Ву, вот там настоящий киллерский балет. Хотите увидеть настоящую стрельбу - смотрите Сэма Пекинпа. Все эти претензии ко мне смехотворны. Люди, их предъявляющие, сущие идиоты. Я не собираюсь переубеждать идиотов. Не нравятся мои фильмы, смотрите что-либо другое.
- Как вы думаете, почему именно вам сегодня адресуются эти упреки? Что-то в "Джанго", видимо, задевает за живое...
- Задевает исторический контекст. Я прекрасно понимаю, что в Америке или, скажем, в Бразилии, где рабовладение - часть трагической истории, эту тему воспринимают достаточно болезненно. Ощущение стыда за прошлое присуще как потомкам рабов, так и потомкам рабовладельцев. Поэтому и жертвы, и обидчики так не любят ворошить историю. "Убить Билла" еще более, чем "Джанго", графичен в показе насилия. Но в "Убить Билла" насилие носило характер чисто эстетического упражнения. В "Джанго" же представлено два типа насилия. Реальное насилие, то есть издевательства, пытки и убийства рабов, особенно сцены, когда провинившегося раба травят собаками и когда для забавы белых мужчин рабов заставляют сражаться до смерти в рукопашных боях "мандинго". И насилие условное, так сказать, развлекательное, жанровое - это когда Джанго пачками расстреливает негодяев. Этот второй тип насилия дает зрителю катарсис.
- Вы какие-то самоограничители ставили? Консультировались с афроамериканцами, скажем, с вашими же актерами?
- Нет, я ни у кого не спрашивал разрешения (смеется). Конечно, я много с кем разговаривал о рабстве. Кстати, все мои актеры - и Сэм Джексон, и Джейми Фокс, и Керри Вашингтон - на моей стороне.
- Интернет бурлит из-за частого использования в вашем фильме оскорбительного словца "ниггер". Кто-то не поленился и посчитал: оно повторяется более ста раз.
- Это же чистый бред! Неужели кто-то думает, что на американском Юге до Гражданской войны это слово употреблялось реже, чем в моем фильме? Иначе к рабам не обращались, иначе их не называли. Просто люди хотят, чтобы я врал во имя политкорректности. А я не хочу врать. Повторяю: если кому-то это не по нутру, смотрите другие фильмы.
- Есть еще любители считать количество выпущенных с экрана пуль...
- Забавно, никто не пишет о нереальности той быстроты, с которой Джанго стреляет в своих врагов. Ведь тогда скорострельных ружей и пистолетов не было, нужно было перезаряжать стволы, как мушкеты. Но никого это несоответствие реальности не волнует.
- Тема рабства в широком историческом охвате фактически отсутствовала в американском кино со времени "Рождения нации" Дэвида Уорка Гриффита. Почему вы решили потревожить этот скелет в шкафу?
- Надо об этом говорить когда-нибудь. Мир заставил Германию не забывать об ужасах нацизма. Но в Америке никто не хочет об этом говорить. За два с половиной века рабовладения произошли тысячи потрясающих, душераздирающих историй, которые просятся, чтобы о них вспомнили и рассказали. Сейчас все привычно плачут: нет сценариев, нет оригинальных сюжетов. Да их тысячи! Правда, в самом начале у меня возникли сомнения. А вправе ли я это снимать? Кто я такой, чтобы ворошить самое больное, что есть в американской истории? Ведь одно дело написать в сценарии, как на ярмарке рабов сотня людей в кандалах месит грязь, с трудом двигаясь к месту торгов, и совсем другое - все это воссоздать на съемочной площадке: и грязь, и голые тела, и кровавые ступни в кандалах. Такой чернокожий Освенцим. И еще выпустить под палящее солнце сотню статистов, чтобы они собирали хлопок. У меня даже закралась мысль: а не снять ли самые болезненные сцены в Вест-Индии или в Бразилии, где к чужой истории не должны относиться столь трепетно. Признаюсь: хотелось увильнуть от боли и стыда. Когда закончил сценарий, отправился к Сиднею Пуатье. Он мне как отец. Я объяснил мою трусливую схему аутсорсинга. Он меня выслушал и сказал: "Квентин, ты рожден рассказывать истории. Не бойся своего фильма. Делай, что собирался делать. Все знают, что тогда творилось. Относись к своим актерам с любовью и уважением, и они сыграют тебе что нужно. Кроме того, ты же будешь снимать в южных штатах. Там огромная безработица. Ты дашь людям работу. Ты для них будешь как Линкольн" (хохочет).
- Обычно вы не придерживаетесь хронологии, переставляете эпизоды, делаете инверсии и флэш-бэки. Здесь же линия сюжета пряма, как стрела. Новый прием?
- Это одиссея двух людей, раба Джанго, ищущего свою любимую жену Брумгильду, и доктора Шульца, "охотника за наградами" и авантюриста с добрым сердцем. Здесь важно само путешествие этой пары через всю Америку в поисках Брумгильды. Харви Вайнштейн смотрел материал в монтажной и предлагал: может, сделаем, как в "Убить Билла", какой-нибудь флэш-бэк? Нет, говорил я ему, здесь это не будет работать. Нужно, чтобы было видно, как Джанго начинает свое путешествие и как его заканчивает. У этой истории есть боль, есть вестерновский элемент, есть черный юмор и есть, я надеюсь, катарсис. Если аудитория не будет в финале ликовать, то я плохо сделал свою работу. Что касается боли, то я мог еще накрутить ужасов, нервы у меня крепкие, и я свой лимит кошмаров не исчерпал. Но я не хотел травмировать аудиторию до той степени, чтобы она в финале не смогла радоваться победе Джанго.
