НА СТРОИТЕЛЬСТВЕ
Здесь всюду шум строительства теперь.
Грызёт огромный экскаватор глину,
И тишина, как осторожный зверь,
И ночью не спускается в долину.
Конвейер новый от извёстки бел.
Как инеем, покрыта цепь стальная.
Три дерева шумят, напоминая
О хвойном лесе, что кругом шумел.
А где станки стояли на снегу,
Грохочут цехи светлые, большие.
Следы волков на диком берегу
Стирает след автомобильной шины.
Легко качаясь на цепях железных
Высоко над заводом, над землей,
Работает он быстро. Словно бездна,
Чернеет мрак внизу и за спиной.
Порвётся цепь, жизнь тоже оборвётся,
Ремни сдадут и лопнет волокно,
Но шутит он и весело смеётся,
Привыкнув к высоте уже давно.
И не боится. Вы ему поверьте.
Вверяется он крепости ремней.
Ведь смелые не думают о смерти,
Не трусят, не бледнеют перед ней.
Такой от смерти словно застрахован.
И та не может тронуть смельчака,
Хотя он только цепью с жизнью скован.
А каупер, что тёсом заштрихован,
Вершиной задевает облака.
Но такелажник, словно смелый лётчик
Над городом, на страшной высоте
Привык читать огней весёлый почерк,
Сверкающий в тумане, в темноте.
И глядя, как искусный такелажник
Скрепляет формы, улыбаясь мне,
Подумал я, как много по стране
Людей таких же смелых и отважных.
Родные, родные просторы
И вальса весёлый мотив,
А поезд проносится скорый,
Полей тишину возмутив.
Знакомой мелодии вторя,
Негромкая песня звучит
И зимнее небо, как море,
Как тихое море, молчит.
Бегут и проносятся мимо,
Как встречные поезда,
И фабрики в облаке дыма,
И в ярких огнях города.
И кружатся, кружатся снова:
Поля и поля и поля,
Березовый лес и сосновый,
Вокзальных садов тополя.
Озёра, река небольшая,
Пейзаж этот (как он знаком)
Теряется, вдаль убегая,
И снова встаёт за окном.
И разве найдёшь ты красивей
Страну, чем родная страна!
Россия, Россия, Россия,
Всегда в моём сердце она.
И вспомнил: в походной теплушке
Я ехал на север, на фронт,
И также мелькали избушки
С рябиной у старых ворот.
Тревожные, дымные ночи,
Тревожные думы и сны.
Нет, прочих дорог не короче
Большая дорога войны.
От битвы большой куликовской
От Плевны и Бородина,
До Рейнских битв и Днепровских
Идёт не кончаясь она.
Ты помнишь ли сила какая
Вторглась в родимый предел?!
Отважных на битву скликая,
Набат над страною гудел.
Был ворогов натиск так страшен,
Но выстоял русский народ.
От прежних времён и до наших
Дорога победы идёт.
Глухая, тихая деревня.
Здесь так далёко до войны.
Кругом зелёные деревья,
Кругом так много тишины.
Не видно танков грозных башен,
Но вы спросите — почему
На лошади мальчишка пашет,
Наверно восемь лет ему?
Нет пушек. Пуль не слышно визга
И самолёты не видны.
Отсюда до фронтов не близко,
Но очень близко до войны.
1942 г.
Борис Кедров
КУЛИКОВСКИЙ ЗНАК
Рассказ
Вечером, после ужина, на веранде одной из дач, что расположена на берегу Банного озера, собралось нас человек восемь. Все мы приехали отдыхать в дом отдыха инженерно-технических работников Магнитогорского комбината. Курили, шутили, смеялись. Кто-то напомнил, что недавно был юбилей Магнитки: «Первого февраля 1932 года был получен первый магнитогорский чугун». Мысленно мы все перенеслись на 15 лет назад. Каждый стал вспоминать, где он работал, кем был в тридцать втором году. Тогда-то и рассказал нам эту историю инженер К. Весёлый и общительный, он работает механиком в одном из цехов. И хотя молод он, но хорошо известен на Магнитке.
— Я родился и вырос на одном из старых уральских заводов, — так начал он. — В 1932 году мне было шестнадцать лет. Я тогда окончил фабзавуч и работал токарем. В сравнении с Магниткой наш завод маленький, но в то время он был одним из крупнейших на Урале. Естественно, что на этом заводе было размещено много заказов Магнитостроя, и его цехи — литейный и два механических — работали с огромным напряжением. Людям доставалось. Почти каждый день, отстояв у станка положенное время, токари ходили в литейку. Дело было в том, что хронически отставал участок обрубки, и ему помогали все — работали здесь ежедневно по нескольку часов, орудуя кувалдами и пневматическими зубилами. Мы не считались со временем, каждый знал, что труд этот — для Магнитки.
Магнитка! Какой большой смысл вкладывался в это слово. Помню: по путёвке комсомола несколько наших товарищей уехали в Магнитку. Когда мы их провожали, нам было грустно и завидно… немного грустно и здорово завидно. Мы ещё с большей энергией взялись за работу: теперь нам надо было работать и за себя, и за них. В нашем цехе появились маленькие красные флажки с надписью «Ударник Магнитостроя». Каждый токарь гордился, когда на его станке появлялся такой флажок. На одном из станков, таком же, как пятнадцать других в нашем пролёте, нас работало трое: Павлик Куликов, Андрюша Стасюк и я. Как и все другие рабочие, мы гордились, обрабатывая подшипник, вал или шестерню, предназначенные для какого-либо агрегата никем из нас невиданной стройки, с азартом молодости боролись за маленький, но почётный красный флажок.
Работали мы дружно. Получив новый заказ, вместе решали, как лучше и быстрей выполнить его, вместе подбирали наиболее подходящий инструмент. Не обходилось, конечно, и без споров, ибо бывало, что мнения расходились. Однако, это были деловые споры и кончались они всегда хорошо, без обид для кого-либо из нас и с пользой для дела.
Вот тогда-то, в начале 1932 года, появился на деталях «куликовский знак» или, как называли его мы, «марка КС». Собственно, «куликовский знак» не был новостью на заводе, но за несколько лет перед этим он исчез, а в 1932 году появился снова, удивив многих старых токарей.
Однако, не буду спешить, расскажу всё по порядку. Я не помню сейчас, что было причиной появления «куликовского знака», — или какое-либо недоразумение при проверке готовых деталей контрольным мастером, или как результат нашего мальчишеского задора. В общем, мы решили метить все детали, которые делаем на своём станке. Встал вопрос, как метить, чем? Делать знак зубилом или керном? Взять в инструментальной какой-нибудь литер? Всё это обсуждалось, но показалось нам неподходящим и было отвергнуто. Хотелось чего-то совсем особенного, своего. «А вдруг кто-либо задумает опозорить нашу марку и подбросит бракованную деталь, заклеймив её таким же керном?» Это, помнится, был один из доводов в защиту «особого» знака. Сейчас этот довод кажется мне наивным и смешным, но ведь в то время, не забывайте, нам всем было по шестнадцати лет, и мы обсуждали его со всей серьёзностью людей, совсем ещё недавно игравших в «красных дьяволят».
Мы редко сходились вместе все трое. Бывало это только тогда, когда один из нас имел «длинный» выходной после ночной смены и приходил в цех в часы отдыха. Обычно же, хотя мы и виделись ежедневно, но встречались по двое, сменяя друг друга. Поэтому прошло порядочно времени, неделя или две с того дня, как кто-то из нас предложил клеймить детали, а мы всё ещё не решили — «как?»
И вот однажды, придя на работу, Павлик торжественно объявил мне:
— Есть!
— Что есть? — не понял я.
— Клеймо. Такое клеймо — во!
— А ну, покажи! — заинтересовался я.
Павлик порылся в своих карманах, выложил кронциркуль, связку инструментальных бирок, потом нутромер и, наконец, извлёк прямоугольный стальной брусочек длиной миллиметров в сто. На одном конце его я увидел две выпуклых буквы «КС». Но что это были за буквы! Замысловатые, с завитушками и хвостиками, они прямо-таки вплетались друг в друга, но так ловко, что ясно было видно и ту, и другую.
— Где твои детали? Давай попробуем! — предложил Павлик после того, как я вдоволь налюбовался тонкой работой.
Мы тотчас же взяли молоток и заклеймили несколько пар вкладышей, обработанных мной в этот день. Выбитые на сверкающей бронзе буквы казались ещё красивее.
