безжалостное. Многое бездумно разрушается, но – считал учёный:
– Русская культура многоликая, она – крупное историческое явление, многие питали её – и огреченный скиф, и корсунский мастер, и генуэзский торговец в Крыму, и немчин в Москве. Эту сокровищницу наполняли и арабские караваны, везшие товар волжским болгарам и языческой Руси… Эта культура не может пропасть.
– Вы – исторический оптимист, – отвечал ему Чехов, – всё пропадёт. Да, народные силы бесконечно велики и разнообразны, но этим силам не поднять то, что умерло или умирает, и то, что погибло, уже не воскреснет.
Васильчиков пригласил Кондакова на должность хранителя отделения искусства Средних веков и эпохи Возрождения как автора работ о шедеврах Киевской Руси, Сирии, Константинополя.
Квартира Кондакова на Литейном была настоящей «свободной академией» – его знаменитые субботы собирали самые блестящие и острые умы Петербурга. Кондаков дружил с Чеховым, беседовал с Ключевским о смысле истории: «Что касается меня, то я всегда был занят исследованием того, как античный греко-римский мир преобразовался в мир новый, европейский, и стремился показать, как главная роль в этом процессе принадлежала Византии, восточному центру Европы». До сих пор его книги, исследования остро интересны: «Иконография Богоматери» (1914–1915), «История и памятники византийской эмали» (1892), «Памятники христианского искусства на Афоне» (1912).
Революцию Кондаков не принял. Сохранились воспоминания Ивана Алексеевича Бунина о их «житье-бытье» в Одессе – пять месяцев тяжелейших испытаний: «Одесса – мёртвый, пустой, загаженный город… Был Кондаков, говорил о той злобе, которой полон к нам народ и которую мы сами внедряли в него сто лет… В сущности, всем нам давно пора повеситься, – так мы забиты, замордованы, лишены всех прав… Низость, грязь, зверство…»
Они оба принимают решение – уехать. Бежали вместе, делили крошечную каюту на пароходе, который увозил их из России. Бунин удивлялся, какие у Кондакова тяжеленные чемоданы:
– Что вы спасаете?
– Будущая книга «Русская икона», все собранные материалы, фотографии, записки, выписки.
Кондаков много трудился в Болгарии, Германии, Праге. Марина Цветаева писала в одном из писем: «17-го (1925 г.) ночью от разрыва сердца умер Кондаков – ему было 80». Одним из учеников Кондакова был муж Цветаевой Сергей Эфрон. «Ближайшие ученики в страшном горе. Умер мгновенно: “Задыхаюсь!” И, прислушавшись: “Нет – умираю”. Последняя точность учёного, не терпевшего лирики в деле. Узнав – слёзы хлынули градом: не о его душе (была ли?), о его черепной коробке с драгоценным, невозвратимым мозгом. Ибо этого ни в какой религии нет: бессмертия мозга… Серёжа уже видел его: прекрасен. Строгий, чистый лик. Такие мёртвые не страшны, страшна только мёртвая плоть, а здесь её совсем не было».
В архиве Эрмитажа хранится интересный документ – записка директора музея Васильчикова министру народного просвещения Дмитрию Андреевичу Толстому:
«Я знаю, до какой степени Вашему Сиятельству дорого всё, что в Отечестве нашем служит к распространению и процветанию науки. Редчайшие собрания Императорского Эрмитажа представляют, несомненно, богатый материал для изучения истории и археологии. Я беру на себя смелость просить Ваше Сиятельство явить помощь археологическим собраниям Эрмитажа, которые теперь, более чем когда-либо, нуждаются в труженике, научно подготовленном. Я прошу Ваше Сиятельство о полной уступке Эрмитажу магистра филологии Дерптского университета господина Кизерицкого. Смею надеяться, что Ваше Сиятельство согласитесь уступить нам г. Кизерицкого, и покорно прошу не отказывать мне».
Васильчиков познакомился с молодым учёным, выпускником Дерптского университета Гангольфом Егоровичем Кизерицким – так в России называли остзейского немца Рейнгольда Густава Гангольфа Кизерицкого. Васильчикову нравились люди деятельные, аккуратные, немногословные и увлечённые, он ценил в сотрудниках два важнейших качества: сотрудник «должен быть, с одной стороны, блестяще научно подготовленным, а с другой стороны – должен всецело посвятить себя Эрмитажу». Кизерицкий занимался античной археологией, историей древнего искусства и мечтал о больших находках и экспедициях. Он проработал в Эрмитаже «22 счастливых года», и главное его достоинство – умение находить шедевры и уговаривать отдать их Эрмитажу по минимальной цене и с минимальными препятствиями. Ему многое удалось: создал не один блестящий каталог, приобрёл несколько великолепных коллекций и потрясающих вещей.
Кизерицкий оберегал права Эрмитажа на первый выбор: только после его осмотра древностей, добытых Археологической комиссией, предметы можно было распределять по музеям. В Москве его не любили, и было за что. Он, например, позволял себе сказать: «Эрмитажу эта вещь не нужна, можно отдать Историческому музею». Или мог приостановить отправку уже отобранных экспонатов: «Они ещё должным образом не осмотрены, и Эрмитаж ещё точно не решил – нужны эти вещи ему или нет».
Человеком он был странным, никому ни в чём не доверял: «Разве можно полагаться на людей?!» Поэтому предпочитал всё устраивать, делать и решать сам, даже задёргивать шторки на витринах, составлять карточки для каталогов или запирать шкафы с экспонатами в хранилище. К вещам относился с нежной ревностью, особенно ценные прятал в кабинете или скрывал за громадными фолиантами в библиотеке. Но… «не странен кто ж?». Он был сторонником жёстких мер. Прийти в музей – большая привилегия и награда. Он считал огромные очереди в музей и большое количество посетителей в залах варварством, а толпы в музеях – варварами, от которых надо оберегать бесценные сокровища. Сегодня, мне кажется, есть смысл задуматься о его принципах!
Кизерицкий осуществил давнюю мечту Васильчикова: он создал новое подразделение – Отдел скифского искусства. «В награду за усиленные занятия по занимаемой должности» был пожалован годовым окладом. Читаешь – и восхищаешься: какие формулировки!
Главным экспонатом Отдела скифского искусства стала Никопольская ваза, в честь которой назван роскошный зал – зал Никопольской вазы. В 1862–1863 годах историк, археолог, знаменитый писатель Иван Егорович Забелин раскопал громадный курган – Чертомлыцкий – недалеко от города Никополя. На правом берегу Днепра – большое скифское захоронение царя, его жены и свиты. Были найдены настоящие сокровища, а главное – рядом с останками молодой женщины, усыпанными золотыми украшениями, – редчайшей красоты серебряная ваза, сделанная искусными греческими мастерами «для странных варваров, пьющих вино, не разбавленное водой… для этих жестоких воинов – мясистых, но без мускулов… бородатых, в длинных кафтанах…». Ваза необыкновенного изящества, украшенная изображениями птиц, цветов, крылатых коней, львов – волшебные фантазии великого неизвестного мастера IV века до н. э.
Кизерицкий – автор каталога древностей Южной России, то есть тех сокровищ, которые составляют особую гордость Эрмитажа и не встречаются ни в одном из знаменитых музеев мира. Труд огромный, но он так и не был напечатан. Дело в том, что Гангольф Егорович говорил по-немецки и писал по-немецки, но в эпоху «русификации Александра III» «Императорский музеум не мог себе позволить излагать на иностранном языке исследования о находках из России – это непозволительное излишество». Этот рукописный каталог находится в Эрмитаже и сегодня помогает учёным в их работе. Труды Кизерицкого даром не пропали.
Андрей Иванович Сомов многим знаком по великолепному портрету, написанному его сыном, великим русским художником Константином Сомовым. На портрете – строгий, элегантный, умный человек внимательно и грустно смотрит на нас. Андрей Иванович – математик по профессии и глубочайший историк искусства по призванию – 22 года проработал старшим хранителем Императорского Эрмитажа. Васильчиков называл его «любителем искусства и писателем по его части». Его главный труд – «Картины Императорского Эрмитажа: Для посетителей этой галереи» (1859) – блестяще, легко и элегантно написанное исследование о великих картинах великого музея. Он редактировал «Вестник изящных искусств», участвовал в издании «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона» (редактировал в нём «Отдел изящных искусств») и написал несколько тысяч статей. Эрудит, умнейший и очаровательный собеседник, человек жёстких нравственных принципов, утончённого вкуса, одним словом – считал Васильчиков – настоящий учёный и представитель Эрмитажа: такие люди и составляют славу музея, и только
