Миша останавливается в дверях, отвешивает поклон.
Сталин. Что это такое? Почему босой?
Булгаков (разводя горестно руками). Да что уж… нет у меня сапог…
Сталин. Что такое? Мой писатель без сапог? Что за безобразие! Ягода, снимай сапоги, дай ему!
Ягода снимает сапоги, с отвращением дает Мише. Миша пробует натянуть — неудобно!
Булгаков. Не подходят они мне…
Сталин. Что у тебя за ноги, Ягода, не понимаю!..
Наконец сапоги Молотова влезают на ноги Мише.
Сталин. Ну, вот так! Хорошо. Теперь скажи мне, что с тобой такое? Почему ты мне такое письмо написал?..»
Что же случилось в жизни — по секретному досье?
Судьба Булгакова была решена через полмесяца после написания письма. Любого пассажа из отмеченных Ягодой хватило бы, чтобы переселить Булгакова на Лубянку. Однако произошло иное. Подчеркнув жирно фамилию писателя, Генрих Григорьевич наносит над ней резолюцию: «Надо дать возможность работать, где он хочет. Г. Я. 12 апреля».
Конечно же, руководитель ОГПУ единолично, без разговора со Сталиным, не мог вынести такое решение — ведь послание-то адресовано правительству, да и знал он об особом отношении вождя к Булгакову. И сам стиль резолюции очень уж напоминает сталинский…
Вызов был принят — ответ подготовлен, несмотря на всю фантастическую дерзость Булгакова — положительный. Это был жест на примирение. А вот почему — станет ясно дальше, после прочтения еще одного документа из секретного досье.
Третий документ в папке — отзыв-донесение в ОГПУ под названием «Письмо М. А. Булгакова». Даты нет, автор неизвестен, но, судя по тексту, это лицо, близкое к литературным и театральным кругам. Писал ли он свое сочинение по прямому заданию ОГПУ или добровольно, остается только гадать. Видно, однако, что этот человек не был близок самому Булгакову, а пользовался услугами информагентства «Как говорят», то есть пересказывал чужие мнения.
ПИСЬМО МЛ. БУЛГАКОВА
В литературных и интеллигентских кругах очень много разговоров по поводу письма Булгакова.
Как говорят, дело обстояло следующим образом.
Когда положение Булгакова стало нестерпимым (почему стало нестерпимым, об этом будет сказано ниже), Булгаков в порыве отчаяния написал три письма одинакового содержания, адресованные на имя товарища И. В. Сталина, Ф. Кона (в Главискусство) и в ОГПУ.
В этих письмах со свойственной ему едкостью и ядовитостью Булгаков писал, что он уже работает в советской прессе ряд лет, что он имеет несколько пьес и около 400 газетных рецензий, из которых 398 ругательных и граничащих с травлей и с призывом чуть ли не физического его уничтожения. Эта травля сделала из него какого-то зачумленного, от которого стали бегать не только театры, но и редакторы и даже представители тех учреждений, где он хотел устроиться на службу. Создалось совершенно нестерпимое положение не только в моральном, но и чисто в материальном отношении, граничащее с нищетой. Булгаков просил или отпустить его с семьей за границу, или дать ему возможность работать.
Феликс Кон, получив это письмо, написал резолюцию: «Ввиду недопустимого тона, оставить письмо без рассмотрения…»
Прервем здесь рассказ информатора ОГПУ, чтобы проследить развитие сюжета, дальнейший ход событий.
По Булгакову:
«Будто бы…
Сталин.…Теперь скажи мне, что с тобой такое? Почему ты мне такое письмо написал?
Булгаков. Да что уж!.. Пишу, пишу пьесы, а толку никакого!.. Вот сейчас, например, лежит в МХАТе пьеса, а они не ставят, денег не платят…
Сталин. Вот как! Ну, подожди, сейчас! Подожди минутку.
Звонит по телефону.
Сталин. Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Константина Сергеевича[76] (Пауза.) Что? Умер? Когда? Сейчас? (Мише.) Понимаешь, умер, когда сказали ему.
Миша тяжко вздыхает.
Сталин. Ну, подожди, подожди, не вздыхай.
Звонит опять.
Сталин. Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Немировича-Данченко. (Пауза.) Что? Умер?! Тоже умер? Когда?.. Понимаешь, тоже сейчас умер. Ну, ничего, подожди.
Звонит.
Сталин. Позовите тогда кого-нибудь еще! Кто говорит? Егоров[77]? Так вот, товарищ Егоров, у вас в театре пьеса лежит (косится на Мишу), писателя Булгакова пьеса. Что? По-вашему, тоже хорошая? И вы собираетесь ее поставить? А когда вы думаете?
Прикрывает трубку рукой, спрашивает у Миши: ты когда хочешь?
Булгаков. Господи! Да хыть бы годика через три!
Сталин. Ээх!.. (Егорову.) Я не люблю вмешиваться в театральные дела, но мне кажется, что вы (подмигивает Мише) могли бы ее поставить… месяца через три… Что? Через три недели? Ну что ж, это хорошо. А сколько вы думаете платить за нее?..
Прикрывает трубку рукой, спрашивает у Миши: ты сколько хочешь?
Булгаков. Тхх… да мне бы… ну хыть бы рубликов пятьсот!
Сталин. Аайй!.. (Егорову.) Я, конечно, не специалист в финансовых делах, но мне кажется, что за такую пьесу надо заплатить тысяч пятьдесят. Что? Шестьдесят? Ну что ж, платите, платите! (Мише.) Ну, вот видишь, а ты говорил…»
Мы уже знаем, что Сталин — Ягода, несмотря на «недопустимый тон» письма Булгакова, не оставили его без рассмотрения. 12 апреля писателю разрешили жить и работать.
А через два дня оглушительно, на всю страну прогремел самоубийственный выстрел Маяковского. Еще одна трагическая демонстрация, еще один вызов счастливой жизни, устроенной вождем! И, может быть, по прихоти рока именно этот выстрел поторопил Сталина, заставил его обратить на Булгакова снисходительное внимание. Требовалось успокоить публику. Сталин делает новый, хорошо рассчитанный шаг, «движение на сближение», как говорят на Кавказе.
Слово — безымянному информатору ОГПУ:
Проходит несколько дней, в квартире Булгакова раздается телефонный звонок.
— Вы товарищ Булгаков?
— Да.
— С вами будет сейчас говорить товарищ Сталин (!)
Булгаков был в полной уверенности, что это мистификация, но стал ждать.
Через 2–3 минуты он услышал в телефоне голос:
— Я извиняюсь, товарищ Булгаков, что не мог быстро ответить на ваше письмо, но я очень занят. Ваше письмо меня очень заинтересовало. Мне хотелось бы с вами переговорить лично. Я не знаю, когда это можно сделать, так как, повторяю, я крайне загружен, но я вас извещу, когда смогу принять. Но во всяком случае постараемся для вас что-нибудь сделать.
Булгаков по окончании разговора сейчас же позвонил в Кремль, сказав, что ему сейчас только что звонил кто-то из Кремля, который назвал себя Сталиным.
Булгакову сказали, что это был действительно товарищ Сталин. Булгаков был страшно потрясен.
Через некоторое время, чуть ли не в этот же день, Булгаков получил приглашение от Ф. Кона пожаловать в Главискусство. Ф. Кон встретил Булгакова с чрезвычайной предупредительностью, предложив стул и т. п.
— Что такое? Что вы задумали, Михаил Афанасьевич, как же все это так может быть, что вы хотите?
— Я бы хотел, чтоб вы меня отпустили за границу.
— Что вы, что вы, Михаил Афанасьевич, об этом и речи быть не может, мы вас так ценим… — и т. п.
— Ну, тогда дайте мне хоть возможность работать, служить, вообще что-нибудь делать.
— Ну а что вы хотите, что вы можете делать?
— Да все что угодно, могу быть конторщиком, писцом, быть режиссером, могу…
— А в каком театре вы хотели бы быть режиссером?
— По правде говоря, лучшим и близким мне театром я считаю Художественный. Вот там бы я с удовольствием.
— Хорошо, мы об этом подумаем.
На этом разговор с Ф. Коном был кончен.
Вскоре Булгаков получил приглашение явиться во МХАТ, где уже был напечатан договор с ним как с режиссером…
Можно заметить, что донесение это составлено весьма лукаво: оно одновременно полно и уважения к Булгакову, и неприкрытой лести к Сталину, к тому же в нем не названо ни одной конкретной фамилии из тех, «кто говорит». Такое мог написать человек, который хотел бы отвлечь внимание от серьезности поединка Булгакова с властью, от самого содержания его письма и «замазать» всю эту историю, обратив ее в удобную легенду о мудром правителе, окруженном зловредными слугами. Очень типично для атмосферы того времени!
