— Фрейд всегда жаждал успеха, первенства?
— В детстве он был любимым ребенком в семье и ненавидел младшего брата Юлиуса, даже хотел, чтобы тот умер. И Юлиус действительно умер в возрасте двух лет... Зигмунд остался единственным любимчиком. У моего отца, кстати, тоже были сложные отношения с братьями. Однажды с младшим — Клементом — они бегали наперегонки, и тот все время обгонял отца. Тогда отец нашел вот какой способ победить: он закричал на всю улицу «Держите вора!». Клемента повалили на землю, Люсьен выиграл, а после этого они долго не разговаривали.
— В вашей семье много непростых характеров и непростых судеб: Зигмунда Фрейда ведь за его учение даже исключали из Венского медицинского общества, ваш отец тоже не самая однозначная персона в мире искусства. Склонность к бунтарству передается по наследству?
— Да, работы Фрейда были отвергнуты, общество не хотело знать того, о чем он говорил. Но думаю, это было не просто бунтарство и не эпатаж, ему хотелось донести до людей правду во всей ее полноте. Мне кажется, именно это передается в семье из поколения в поколение: желание увидеть суть вещей и попытаться рассказать о ней. Я сейчас вспоминаю отца: вот он всегда говорил, что не любит делать то, чего хочет публика, в его характере была такая черта. Вообще это две крайности — мой отец и Зигмунд Фрейд, две стороны медали, которые противоположны, но неразделимы.
— Вы с отцом говорили о Зигмунде? Он рассказывал, каким ваш прадед был в быту, в семье?
— Мой отец не любил об этом говорить, иметь такого дедушку — это большая ноша, и для отца она была слишком тяжелой. У него всегда было внутреннее стремление соревноваться с Зигмундом Фрейдом. Он хотел быть лучше его, известнее. И он этого добился. По крайней мере, в Великобритании. Если в Лондоне назвать фамилию Фрейд, то все вспомнят именно о художнике Люсьене Фрейде.
— В семье Фрейд царил творческий дух, и ваш жизненный путь наверняка был предопределен?
— Очень интересный вопрос, я никогда раньше об этом не задумывалась. Но сейчас мне пришло в голову: Фрейд когда-то сказал, что воображение важнее, чем интеллект…
— А Альберт Эйнштейн сказал: «Воображение — наше единственное средство для борьбы с реальностью».
— Значит, на самом деле психологом был и Эйнштейн тоже! В творческих профессиях главное — это изобретения, а не применения знаний. Вопрос не в том, насколько ты умен, а в том, способен ли придумать что-то свое. Для меня в детстве самым страшным испытанием была скука, она подобна смерти. Я рассматривала вещи, пыталась их воссоздать, рисовала. В семействе Фрейд, наверное, есть некий ген воображения, который передается из поколения в поколение.
— А истории о знаменитых предках тоже передаются? Какие у вас есть семейные предания?
— Не думаю, что существуют какие-то истории, не известные широкой публике, но могу рассказать свою любимую. Когда прадед спасался от нацистского преследования, ему необходимо было подписать некий документ, в котором утверждалось, что нацистская партия — самая лучшая. Так вот он не просто его подписал, а еще и добавил: «Всем ее рекомендую». По-моему, это очень иронический способ рассказать о своем истинном отношении.
— Джейн, а недавний фильм Дэвида Кроненберга «Опасный метод», в котором главными героями становятся Зигмунд Фрейд и Карл Густав Юнг, вы видели? Совпадает ли экранный образ с вашим представлением о прадеде, что говорили об этом в семье?
— Да, я видела эту картину, мне кажется, Фрейд показан там верно, как человек, который обладает внутренней целостностью и не нарушает границу между пациентом и врачом. А опасный метод — это метод Фрейда в руках Юнга, он ведь спал со своими пациентками и не стеснялся этого. Фрейд понимал, что либидо опасно, и обладал трезвым взглядом, хотя ему, совсем молодому, конечно, хотелось секса, но он умел сохранять дистанцию. Мой отец, к сожалению, не успел увидеть этот фильм. Но он вообще не очень интересовался психоанализом и говорил: «Вы читаете книги Фрейда — и там написано одно, а если бы спросили его самого, он бы сказал совершенно другое и опроверг все ваши представления». Но вот что любопытно — модели моего отца, по сути, выступали в той же роли, что и пациенты Фрейда: целыми днями лежали на кушетке, пока он рисовал. Так что психоанализ присутствовал и в его жизни.
— А в вашей? Как вы относитесь к теории прадедушки? Помогает в творчестве или мешает?
— Я очень интересуюсь теорией психоанализа, мне нравится, что к ней по-разному относятся: ненавидят, ругают, но никто не забыл, она жива. Людям просто трудно принять свою природу, мы не хотим признавать, что мы — животные со сложными инстинктами. А психоанализ позволяет художнику не сойти с ума, ведь творчество в какой-то степени дорога именно к этому. Творчество — это свободные ассоциации, это подсознание… Любой творец переходит границу и попадает в другое пространство. Очень важно уметь возвращаться оттуда, и психоанализ в этом помогает.
Ужель тот самый? / Искусство и культура / Художественный дневник / Балет
Ужель тот самый?
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Балет
В Большом театре поставили балет «Онегин»
Балет «Онегин» — знаменательнАЯ премьера во многих отношениях. Он не только завершил трудный сезон Большого театра, отмеченный скандалами и трагедиями, но стал последним спектаклем эпохи гендиректора Анатолия Иксанова, получившего отставку накануне премьеры. Постановка ожидалась с любопытством, ведь «Онегин» обошел многие сцены мира, без памяти любим многими балеринами. За разрешение от Фонда Крэнко осуществить спектакль 1965 года руководство Большого билось много лет, и результат был достигнут лишь благодаря дипломатическому дару Сергея Филина. Взглянуть, как выглядит долгожданная новинка на исторической сцене, собрался полный зал. Мелькали камеры и селебрити, политики и бизнес-элита — «все побывали тут».
Открывшийся занавес явил залитую солнцем усадьбу с березками и милым домиком в английском стиле (художник Юрген Розе): резвушка Ольга с мамой и няней собственноручно шьет платье, Татьяна, натурально, с книжкой. Кстати, отчего бы не погадать чудесным летним днем при помощи зеркала (даром, что для этой затеи более подходят ночи святочной недели)? Пришедшие в гости подружки (дворянки?) остаются на сцене в течение всей первой картины и бодро пляшут с крепостной дворней, аккуратными балетными мужичками в косоворотках и коротких штанишках. У них есть и собственный танцвыход — что-то среднее между балканскими и кавказскими плясками. Объяснение Онегина с Татьяной происходит на балу, причем девушка выглядит жутко назойливой, чем раздражает скучающего денди. Стукнув кулаком по столу, тот начинает лихо приударять за ее сестрой. Из-за кокетки Ольги друзья ссорятся, и в весьма бурной форме: Ленский хлещет Онегина по щекам!.. Поединок идет без секундантов, зато в присутствии обеих сестер, заранее одевших вдовьи черные платки. Последнее действие происходит в особняке Гремина, хотя сам генерал, отчего-то временами забывающий надеть сапоги, впервые появляется уже на ларинском балу...
Честно говоря, относиться ко всему этому серьезно можно, только обладая безбрежной толерантностью.
Балетное название в сравнении с первоисточником усечено — «Онегин», и точка. Чтобы не путали с оперой, музыки которой вы не услышите. Хотя именно опера (а не «роман Пушкина», как декларирует афиша в фойе Большого) лежит в сценарной основе: те же 3 акта и та же последовательность картин (за исключением 3-й). Вряд ли у создателей балета была задача дискредитировать Чайковского как композитора, но им это почти удалось. Музыкальная окрошка, настроганная из не слишком репрезентативных сочинений Петра Ильича (в том числе отдельные фортепьянные пьесы и малоудачные «Черевички»), царапает слух. Великий композитор-драматург выглядит почти салонным графоманом, а музыка выполняет функцию незатейливого фона. И как тут не вспомнить непримиримую реакцию Баланчина и Стравинского, невзлюбивших балет Крэнко. Мощь настоящего Чайковского включается только в финальном дуэте, когда звучит фрагмент из «Франчески да Римини». Но и в смысле хореографии — это лучший кусок спектакля, недаром он так часто исполняется отдельно.
Между тем у автора балета Джона Крэнко репутация одного из крупнейших хореографов XX века. Он возглавлял знаменитый балет Штутгарта, из недр которого вышли Ноймайер, Килиан, Форсайт. Еще в 1956 году Крэнко и его младший коллега Кеннет Макмиллан оказались раз и навсегда очарованы «Ромео и Джульеттой» Леонида Лавровского, увиденной на гастролях Большого театра в Лондоне. С тех пор на Западе развилось повальное увлечение хореодрамой: стремление к бытовому правдоподобию, костюмной достоверности и главное — к сюжетности. Тем временем, у нас в ту пору драмбалет был уже пройденным этапом, главенствовал хореографический симфонизм. В творчестве советских балетмейстеров 60—70-х поиски балетом идентичности и собственных возможностей уже стояли на повестке дня, многие хореографы догадались, что, пересказывая сюжеты великой литературы и не добавляя к этому ничего нового, балет всегда будет выглядеть иллюстрацией, дайджестом, почти комиксом.
