Бабушка расплакалась и в отчаянии всё повторяла: «Разреши мне хотя бы раз в месяц видеться с внуком, я сама готова приезжать к вам домой». И от бывшей снохи услышала:
– Ещё и тебя кормить?!
Судья сделала ответчице замечание. В итоге раз в месяц встречи на два часа были разрешены, но в присутствии представителя по опеке и попечительству.
Судья выбрала наиболее справедливое решение. Возможно, в будущем мать и смягчится, да и сын растёт. Но всё-таки это так бесчеловечно: лишать его любви родственников, их советов, их причастности к воспитанию ребёнка.
P.S.
…Да, невелик по объёму Семейный кодекс. Да, в нём не предусмотрены все конфликтные ситуации. Но даже при существующих статьях закона у внимательных судей есть возможность сохранить нормальные отношения между разводящимися, обеспечить права детей и их родственников. Ведь залог нравственного здоровья нашего общества – это семья.
Теги: общество , семья
Смерть пугает не только своим "великим ничто". Она пугает возможностью существования загробного «Хилтона» для праведников, где тебе не забронирован номер. А вдруг всё это существует и тебя остановят на входе и скажут, что не прошёл фейс-контроль?
В страхе своём ты шлёшь на тот свет сигналы в виде самокритики и крепчающей консервативной риторики. Ты обращаешь на себя внимание как на гражданина и моралиста, но ответа не получаешь. И от этого становится очень грустно. Даже если денег вдоволь, счастья, которого ищешь, всё равно нет. Вот если бы позвонил метрдотель и подтвердил заказ номера, ты был бы полностью счастлив.
Но бывает, раздаётся звонок - тебе предъявляется доказательство. Нет, не Богоматерь выходит навстречу из пешеходного перехода и не серафимы приземляются на балкон. Истерзанный давней травмой, ты шагаешь по улице, привычно прихрамывая, и говоришь себе: если избавлюсь от недуга своего – сразу приму крещение. И тут останавливается рядом автобус, и что-то толкает тебя к дверям. Ты садишься, поскольку здесь все автобусы идут к дому. Но этот автобус сворачивает и проезжает мимо незнакомой больницы. Что-то подсказывает тебе: выходи. Ты выходишь, наводишь справки и находишь доктора, который тебя исцеляет.
Возможно, всё происходит иначе. Это неважно. Главное – то, что предъявляется доказательство. И здесь начинается самое интересное. Ты должен выполнить обещание. А как его выполнить, если сознание у тебя светское, которое не выносит церковного полумрака и не желает ограничений? Сознание это начинает сопротивляться. Оно хочет найти лазейку и улизнуть. Поэтому кричит о случайности, о силе научной мысли, о равнодушии неба к гибели безгрешных детей и о твоём мракобесии. В конце концов оно предлагает откупиться – дать Богу взятку в виде пожертвования в церковную кружку.
Это предложение ты немедленно отметаешь, поскольку чувствуешь на себе взгляд, от которого до костей пробирает стыд. И рассерженный на себя, ты поступаешь просто и грубо – подавляешь голос мелочного, склочного и неблагодарного существа, берёшь себя за шиворот и ведёшь в церковь.
Однако церквей немало. Светское сознание упирается и снова хитрит. Оно советует: ну хотя бы присоединись к протестантам, у них светло и нестрого. Ты заходишь в ближайший храм дружественной конфессии, но задерживаешься в нём ненадолго. У тебя возникает впечатление, что здесь обокрали Бога. Всё вынесли и употребили с пользой: отбили и переработали в щебень лепнину, соскребли позолоту, фигуры святых продали похоронной компании. Всё сплавили и внесли лишь две доски для распятия и парковые скамейки.
Бедная церковь душу не радует. Как не радует вопиющая, колкая пустота и гулкость робких, бесконечно одиноких шагов священника. Тебе становится очевидно, что современный протестантизм – это когда Всевышний говорит человеку: «Дружок, ты бы зашёл ко мне в офис. Уже давно пора, судя по тому, что ты делаешь». А человек отвечает: «Извините, я в ближайшее время занят. Я, конечно, не против встретиться с вашим агентом и, как только освобожусь, заскочу. Или в крайнем случае пришлю секретаршу».
Ну, тогда иди к католикам, советует разум. Там солидно и благостно, там ласковые лики святых. Но тебя смущает внешняя строгость католицизма при его очевидном снисхождении к страстям человеческим. Католические священники знают, что твоя греховность неисправима и звонкие оплеухи, которые ты получаешь, – это всего лишь метод ведения диалога. А ещё тебя смущает эта традиция, идущая со времён индульгенций, – покупать прощение. Недаром в эти двери вошли люди с большим чувством юмора – Ивлин Во, Веничка Ерофеев.
В итоге ты идёшь в православный храм, где полумрак, запах ладана и ноль иронии. Светское сознание принимается ныть. Оно в ужасе от суровости православия и перспективы тащить по жизни крест покаяния, когда сам себя не прощаешь. Оно снова начинает юлить, предлагает подумать, но ты говоришь: будешь скулить, я вообще пойду к староверам! Светское сознание теряет дар речи. Старый обряд – немыслимый труд, который по силам немногим. Это образ жизни, когда ты душой и телом в общине, в её великих скорбях и скромных радостях. Если ты не рождён в этом, а приходишь со стороны, ты просто не поймёшь, зачем тебе эти муки? Здесь после каждой литургии возникает чувство, что ты отъехал лет на двести назад. Новое православие – это тоже не сахар, но, видимо, оно и есть компромисс.
На этом споры окончены. Приходит день, когда ты принимаешь крещение. Обещание выполнено. Что дальше?
Первым делом ты должен разобраться с собой. Ты смотришь в зеркало и пытаешься понять: что же в тебе изменилось? Ну, крылья или нимб ты увидеть и не рассчитывал. Может, они появятся позже. Пока же нужно просто понять, в чём именно состоит перемена?
Вроде бы в тебе стало меньше суетности. И это понятно – ты принял правила. Ты установил рамки. Но на этом перемены, похоже, и кончились. Твоя светскость не улетучилась. Она просто потеснилась и освободила место для чего-то другого, совершенно для неё непонятного.
Ты отныне живёшь, соединяя в себе несоединимое. Ты очень странный прихожанин. В тебе нет робости перед священником. Ты как-то смело смотришь ему в глаза, и от этого взгляда он даже теряется. Ты видишь суету в церкви в дни больших праздников, которая тебе не по сердцу. Ты топчешься в стороне, когда все встают в очередь. Ты полностью одинок. Ты растерян. Ты кричаще осознаёшь, что вера твоя слаба. Ты стоишь перед иконой в раздумьях. И не загробный «Хилтон» занимает мысли твои. Ты думаешь о жизни, которая там, за церковными стенами, и о своём нынешнем месте в ней. И внезапно ты себя понимаешь. Тебе становится ясно, что странность твоя естественна. Сомнения, поиски, вечный спор земного и непроявленного – всё это обречено остаться в твоём сознании, пока в жилах твоих течёт кровь, пока пытлив разум. Но при всём этом ты ясно понимаешь, что выбор сделан. Он сделан, как ни крути. Ты больше не «человек карнавала», и это сейчас для тебя самое важное.
Теги: общество , мнение , самосознание
Фото: РИА "Новости"
В тот день Алексея Гаршина разбудило острое чувство далёкой, смутной тревоги. Словно за стенами дома или даже рядом, в соседней комнате, притаилась опасность. Кроме того, его слегка знобило, болел желудок. Гаршин подумал, что, может быть, вчера он простудился на работе из-за того, что кто-то из персонала вновь увеличил мощность кондиционера. Когда наконец в семь часов утра включился стоящий на столике возле кровати электронный будильник, он испуганно вздрогнул - так, словно никогда прежде не слышал мелодии "Последний поезд в Лондон". Гаршин выключил будильник, полежал ещё минуту, смотря в потолок, затем через силу поднялся и пошёл в душ.
Горячая вода вскоре смыла с него все дурные мысли. Зарядка и упражнения на эллиптическом тренажёре окончательно привели самочувствие в нужный тонус. Алексей приготовил себе хрустящие тосты с сыром, сварил кофе, добавил в него сахар, корицу и с рассеянным удовольствием позавтракал, запивая кофе холодной водой, как он привык после отпуска в Греции. После завтрака Гаршин сложил посуду в посудомоечную машину, почистил зубы и стал одеваться. Минут десять он провёл перед зеркалом, облачаясь в недавно купленный бежевый костюм от Hugo Boss, тщательно завязывая галстук, подбирая под костюм туфли, протирая их бархатной тряпкой. На секунду Гаршин вдруг поймал себя на мысли, что лицо, смотрящее на него из зеркала, словно было не его лицо, а какое-то чужое, отдельное, ему не принадлежащее. Кроме того, он с неприятным удивлением понял, что, похоже, сам намеренно затягивает сейчас свой выход из дома.
Когда же Алексей покинул наконец квартиру и сел в лифт, то признаки странного недомогания вновь проявились – причём стали нарастать с угрожающей силой. В голове зашумело, и снизу, от ступней, начала подниматься какая-то вязкая, бьющая волна неприятной дрожи. Ноги Гаршина онемели настолько, что, едва выйдя из лифта, он не смог дойти до выхода из парадного и в изнеможении опустился на ступени лестницы. Алексей не мог понять, что с ним случилось: то ли приступ дурноты, то ли что-то серьёзнее. Может, тревожно подумал он, за завтраком я съел что-то несвежее и у меня отравление? Мелькнула даже мысль о сердечном приступе – но боли в груди и в спине вроде не было. Но самое неприятное было то, что Гаршина охватило чувство какого-то сильного, тоскливого отвращения перед чем-то, что находится совсем рядом, неподалёку.
