Но Доре быстро и всемирно прославился. Он иллюстрировал Сервантеса, Данте, Рабле, Кольриджа, Диккенса... словом, до Катреля ли ему было. Читателям оставалось удовольствоваться имеющимся, и в ХХ веке "Кастаньетт" допечатывался уже чуть ли не сотым изданием.
Катрель был бы полностью забыт, если бы не его "История неустрашимого капитана Кастаньетта" и не ее герой: тот, что родился в Париже ровнехонько для того, чтобы своим появлением на свет отметить первую годовщину со дня рождения будущего императора Наполеона I — бравый капитан наполеоновской армии Поль-Матюрен Кастаньетт, тот, который к пятнадцати годам успел трижды вывалиться из окна, дважды упасть в колодец и четыре раза — в реку. Потом он терял глаза, руки, ноги... Надо сказать, что частей тела он потерял столько, что и Мюнхгаузен бы засомневался: можно ли после такого выжить. Впрочем, дядя этого прославленного капитана обзавелся деревянной головой -и не иначе, как по совету возлюбленного племянника, после чего стал блондином, помолодел на тридцать лет, женился на юной красавице, да еще пережил своего племянника. Дядю якобы много раз видали возле парижского Дома инвалидов, куда в 1840 году был перенес прах Наполеона с острова Святой Елены: там он чуть дли не ежедневно ссорился на эспланаде со своими бывшими товарищами по оружию. Примечательный, однако, был дядя. Заметим, что книга вышла в 1862 году — знаменуя десятилетие французской Второй Империи, во главе которой стоял Наполеон III, славный племянник славного дяди -Наполеона I. С достопамятного для России 1812 года прошло ровно пятьдесят лет, и ветераны наполеоновских войн, хоть и состарились, но с годами все больше и больше помнили о своих подвигах в разных странах, о том, как император пожал им руку, о том, как им довелось грудью защитить императора — ну, и так далее.
Однако же Кастаньетт не просто приносил части своего тела на алтарь отечества. Ему выбивали глаз — он излечивался от косоглазия. Ему отрывало ноги — и он не мог кинуться в отступление. Он терял лицо (уже второе, восковое) на жаре в Египте — взамен император дарил ему чеканное, серебряное. Словом, с ним происходило то же самое, что со всей армией, и на мир он смотрел по принципу бессмертного Панглоса — все к лучшему!
Казалось бы — после того печального дня, когда на острове Святой Елены скончался Наполеон, а в Париже от тоски по любимому императору то, что еще оставалось от капитана Кастаньетта, дозволило прусской бомбе, которую герой столько лет носил в спине, все-таки взорваться — можно было только улыбнуться да и забыть незадачливого героя, вместе с автором, кстати. Но читателям капитан Кастаньетт все-таки оказался близок и дорог: его спас от забвения великий график Гюстав Доре. Причем сделал он эти иллюстрации в расцвете таланта, когда вся Франция любовалась его картинками с сказкам Шарля Перро.
Гюстав Доре (1832-1883) проиллюстрировал две книги Катреля сразу после того, как закончил работу над гравюрами к "Барону Мюнхгаузену" (1862). Сразу после этого как раз и вышла в свет "История неустрашимого капитана Кастаньетта" (1862), проникновенная повесть о подвигах верного "дядиного солдата": хотя до Распэ Катрель не дотянул, но успех книги был колоссальным: есть все основания предполагать, что Катрель писал ее по сценарию Доре, сочинял текст к готовым гравюрам, — художник был соавтором если не тенкста книги, то ее сюжета. Следом вышла свет еще одна книга Катреля с иллюстрациями Доре — "Легенда о пугале" (1863), едкая сатира с рыцарским сюжетом, притом из времен Карла Великого — до "Дон-Кихота", впрочем, книга тоже не дотянула. Обе книги быстро выдержали в издательстве "Ашетт" не один десяток допечаток, обе были почти сразу переведены на английский язык: в наши дни эти первоиздания оцениваются на аукционах во многие сотни фунтов и в тысячи франков, пардон, евро.
Стоит напомнить, что "Мюнхгаузен", которого иллюстрировал Доре — это самый первый Мюнхгаузен, тот, которого создал Рудольф-Эрих Распэ (1737-1794) еще при жизни исторического прототипа, — того, которого звали Карл Фридрих Иероним барон фон Мюнхгаузен-ауф-Боденвердер (1720-1797): книгу бежавший из Германии, едва ли не проворовавшийся Распэ сочинил в Англии и по-английски в 1781 году; в Германии она стала известна лишь несколько лет спустя в переложении Готфрида Августа Бюргера (1747-1794), который написал к ней первое продолжение, а за ним последовало еще множество — в том числе и рассказ о приключениях Мюнхгаузена в СССР — повесть "Возвращение Мюнхгаузена" создал Сигизмунд Кржижановский в 1920-е годы. Мюнхгаузен стал народным героем для всей Европы — кроме Франции, несмотря на то, что французский иллюстратор Мюнхгаузена, Гюстав Доре, никогда никем превзойден не был, да и едва ли будет превзойден.
Во Франции на эту роль мог бы попасть капитан Кастаньетт: впрочем, может быть, еще и попадет, учитывая то, что на острове Корсика только что к власти пришли новые и очень серьезные бонапартисты. XXI век обещает быть очень интересным: если в нем нашлось место для новых бонапартистов, быть может, не все еще потеряно и для Поля-Матюрена Кастаньетта?
Воскресший Кастаньетт оживает не просто так — он в легком шлеме, вместо султана на шлеме укреплен очень острый и длинный стальной штык, а на нем вовеки оставлен извиваться пронзенный английский генерал Пирч: носорог Кастаньетт торжествует победу. Так навеки жив для нас Дон Кихот со шлемом Мамбрина, Жак Паганель с подзорной трубой, наконец, Мюнхгаузен с пушечным ядром.
Словом, триумф, господа! Руки и ноги оторваны, лицо потеряно, глаз выбит, желудок заменен кожаной, к тому же латаной-перелатаной сумкой — но все равно триумф! Vive la France! Да здравствует импера-атор!
(И с Корсики доносится: "...пира-ат!")
"А может быть, созвездья, что ведут..."[0.43]
(Уайльд)
— Кто же про Оскара Уайльда нынче не слыхал? Покойник — первый человек!
В.М.Дорошевич Декадент
Грустно констатировать, но легенда об Уайльде оказалась более живучей и менее смертной, чем его творчество. Сам Уайльд хотел как раз обратного. При всей любви к мифотворчеству, к созданию вокруг себя мифа, он наверняка предпочел бы, чтобы его в первую очередь читали. Для легенды о денди годится и вполне забытый Джордж Бреммель, воспетый тоже забытым (хотя куда менее справедливо) Барбэ д'Оревильи. В поисках славы Уайльд обрел славу.
Только слова — "Допустим, как поэт я не умру, Зато как человек я умираю" (Георгий Иванов) применительно к Уайльду сбылись с точностью до наоборот: легенда об Уайльде как о человеке поглотила и заслонила большую часть того, что им написано. Как поэт — за единственным исключением созданной в тюрьме поэмы — Оскар Уайльд умер для современного читателя. Что ж, придется воскрешать.
Продолжая эпиграф — относящийся все-таки к первым годам ХХ века -надо сказать: слыхали про Уайльда все. Даже, пожалуй, все знают, что он стихи писал. В середине 70-х годов издательство "Художественная литература" готовила три из пяти "билингвальных" томов — "Европейская поэзия XIX-ХХ веков". И в том, посвященный XIX веку, составитель английского раздела скромно вставил два небольших стихотворения Уайльда. Состав книги пошел на рецензию в Институт мировой литературы, оттуда же последовал грозный оклик: "Два стихотворения Уайльда — убрать. Вставить — одно, "Баллада Редингской тюрьмы", — без этого стихотворения раздел НЕМЫСЛИМ!" Надо сказать, что "Баллада" лишь на несколько строк не дотягивала объемом до тех семисот строк, которые были выделены на весь английский раздел. "Кандидаты в доктора" из ИМЛИ очень лихо продемонстрировали свою образованность. Нечего и говорить о том, куда пошла их рекомендация, — напечатали все-таки два очаровательных стихотворения в переводе Ирины Копостинской. Но писали-то об Уайльде до самого последнего времени у нас именно "кандидаты в доктора". Надо сказать, что писал еще и Корней Чуковский — но весьма давно, да и почти вовсе не о стихах, которые даже с комментариями для чтения непросты, что по-английски, что по-русски.
Впрочем, даже читая английские и американские книги посвященные Оскару Уайльду, его личности и судьбе, постоянно испытываешь ощущение, что авторы дали присягу говорить "вранье, одно вранье и ничего, кроме вранья". Если и не всегда эта мысль приходит, то подозрительно часто. Ибо сводить творчество и стиль Уайльда к его ирландскому происхождению, к его оксфордскому образованию, дендизму, гомосексуализму, тюремному заключению, социальным корням, влиянию античной, французской, итальянской культуры, к "уклону в католичество" или даже к "желанию во что бы то ни стало быть признанным" — невозможно. Нельзя назвать Уайльда только поэтом, только прозаиком, только драматургом, только философом. Природа наделила его каждым из этих литературных талантов... и прибавила к ним некую неусидчивость: быть чем-то одним, довести хоть одно дело до логического совершенства Уайльду казалось мало. Даже из суммы всех перечисленных слагаемых не получится то чудо, которому при рождении дали имя — Оскар Фингал О'Флаэрти Уиллс Уайльд.
