Дума высится, как фараонов дворец, с освещенным прожекторами фасадом и золотым двуглавым орлом, распластавшимся на высоте в холодном воздухе зимы. Там у них какая-то своя жизнь, довольно странная. Радостно мигают две высокие новогодние елки, упрятанные за охранный забор. Это, видимо, отдельные какие-то елки, депутатские. Я предполагал, что те, кто выходят из Думы, будут смотреть на собравшуюся толпу с недоумением, но ошибся: они не смотрят никак. То есть просто сквозь. Сначала из высоких дверей вышел высокий человек в элегантном длинном пальто, несший на плечиках белоснежный пиджак, и удалился в черный автомобиль. Потом выбежал игривый клерк, почему-то с гитарой. Особенно хороша была дама-депутатка в белой меховой шубе, вышедшая из Думы в сопровождении лакея, который, семеня ногами, забегал то слева, то справа, а она шла сквозь его подобострастную беготню с победительной улыбкой дивы на службе цезаря. Наконец он открыл ей дверцу сияющего, а может быть, даже благоухающего шампунем черного авто, и она села туда, одарила его улыбкой и уехала домой пить китайский чай в чашечке тончайшего фарфора. Ей надо было отдыхать, завтра с утра ей предстояла тяжелая работа: принимать предложенную президентом амнистию.
Черные машины у Думы стояли длинными рядами и ждали депутатов. Я обошел их ряды, заглядывая в кабины. Шоферы все были мужики в теле, очень спокойные. На бурлящую вокруг толпу протестантов и на абсурдные действия полиции, зачем-то винтившей просто стоящих на месте людей, они не обращали никакого внимания. Двое полицейских волокли мимо машины молодого человека с тубусом в руках (он даже не успел развернуть свой плакат), а шофер машины был в это время в уютной полутьме кабины и в трех тысячах световых лет от жалкой планеты Земля. Двумя руками он держал планшет, на дисплее были еще две руки с пистолетами, и он, четырехрукий, мчался с этими пистолетами по коридорам Армагеддона за монстром и палил, палил, палил. Болотная? Где? Какая Болотная?
А прямо у полицейской караулки, заслоняющей вход в Госдуму, стояла высокая Стелла Антон, мама Дениса Луцкевича, которому 6 мая 2012 года исполосовали дубинками спину так, что длинные сине-багровые рубцы вздулись. Он полтора года сидит в тюрьме. Она была в легкой курточке с поднятым капюшоном, в джинсах и в коричневых ботинках со скругленными мысками. Она молчала и была словно сама по себе, одна в своей судьбе и в своем горе. Я не стал подходить к ней и спрашивать, чего она ждет от сегодняшнего схода у Думы, потому что в ней — может быть, единственной из всех в этой небольшой героической толпе, которая периодически взрывалась криками: «Свободу! Свободу!» — чувствовалась отрешенность и усталость. Холодало, мерзли руки, но она упорно стояла у дверей Думы и не уходила. Потом к ней подошла Наталья Николаевна, мама Николая Кавказского, и две мамы теперь стояли вместе до тех пор, пока полиция на широком тротуаре не построилась в цепь и не начала медленное неуклонное движение на людей. В центре Москвы, под окнами депутатских офисов, в самый разгар вечернего ажиотажа, на глазах у идущих по своим делам прохожих полиция проводила зачистку тротуара у забора и караулки Госдумы, но две мамы все равно не уходили. Они смотрели в сторону надвигающейся полицейской цепочки с таким равнодушием, словно ее не существовало.
Вышинский суд
20 февраля 2014 в Москве начинается очередной судебный процесс. Не последний. Медленно, холодно, с мстительным садизмом власть на показательных процессах удушает оппозицию
Трое судей сидят в ярко освещенном зале за высоким столом под двуглавым золотым орлом. В этом же зале № 635 в прошлом году несколько месяцев подряд шел суд над «узниками Болотной». Судья слева благообразно седой, судья справа имеет бритые спортивные виски и такой же затылок. В центре сидит судья Замашнюк, высокий лысеющий мужчина с глубоко сидящими глазами и плотно сжатыми губами. Он — председательствующий на процессе Удальцова и Развозжаева.
Его стиль ведения процесса ясен с первых минут: он учит адвоката с 37-летним стажем Каринну Москаленко профессиональной этике, каким-то особенным, стукающим в темечко голосом вдалбливает шумящей публике принципы процесса (уст-ность! глас-ность! откры-тость!) и в своих многочисленных правоведческих монологах приводит десятки ссылок на статьи УК и их пункты.
Удальцов сидит среди адвокатов. Он совсем не изменился за год домашнего ареста. Бритый наголо, в голубых потертых джинсах, в черной легкой курточке, в дешевых кроссовках производства города Мытищи — он все тот же человек улицы, пассажир метро и левый активист. Его голос, когда он отвечает на вопросы судьи, полнозвучен и спокоен. Но голос Леонида Развозжаева, сидящего в клетке с прозрачными стенками (в эту клетку набивали по шесть «узников Болотной»), едва слышен — не только из-за стенок, но и потому, что Развозжаев изнурен полутора годами заключения. У него бородка и полнота в фигуре. В день суда его, конечно, поднимают в шесть утра и возвращают в камеру в полночь — иначе эта система не работает, только на пытку и на слом человека. В камере вместе с ним десять человек. На вопрос судьи Удальцов однозначно отвечает, что может участвовать в процессе. Развозжаев, стоя в клетке, говорит о том, что с ним было и как это на него подействовало.
«После моего похищения 19 октября 2012 года я был подвергнут пыткам… В пресс-хате в Иркутcком СИЗО был неоднократно избит при попустительстве должностных лиц», — тихо рассказывает Развозжаев. В одном ряду со мной, через два человека, сидит его брат Александр и молча смотрит на него. «После этого у меня бывают психологические срывы и панические атаки… Сердечные приступы… По дороге в суд меня сильно укачивает, до тошнотворных приступов… Состояние здоровья у меня очень плохое. Сами понимаете, через эти вот пытки, которые я прошел…» — в еле слышном голосе замученного человека есть что-то проникающее сквозь стены, входящее в мозги, режущее сердце. Он просит медицинской помощи и перевода в другой СИЗО, близкий к суду, чтобы его не таскали по 25 километров туда и обратно. Просьбы простые, совсем не чрезмерные и изложены без дерзости, обычным человеческим языком, но суд обычного человеческого языка не понимает.
Двое судей в этот момент даже не глядят на Развозжаева, а судья Замашнюк все-таки смотрит на него острым взглядом и еще плотнее сжимает губы. Слова прошедшего через пытки, затасканного по этапам, избитого уголовниками человека не вызывают в нем ни интереса, ни сочувствия, эти страшные слова бесплотно пролетают мимо ушей судьи и умирают в блеклом воздухе судопроизводства. «По состоянию здоровья можете участвовать в заседаниях суда?» — «Пока да».
Государственное обвинение — прокуроры Смирнов и Боков — начинают зачитывать обвинительный акт. Они сидят напротив адвокатов и читают попеременно, полчаса один, полчаса другой, полчаса один, полчаса другой… Оба в синей форме. У опытного прокурора Смирнова оплывшее лицо и брезгливо вздернутая верхняя губа, это тот самый прокурор, который на процессе по делу «болотных узников» потребовал для одних из них пять, для других шесть лет тюрьмы. Прокурор Боков моложе, на лице у него круглые очки без оправы. Речь у них не очень хорошая, один говорит «насколько мы понимаем о том, что», другой — «облегчить». Документ, который они зачитывают монотонными голосами, решительно и бесповоротно переводит судебное действие в пространство безумия, в область бреда. Бред нельзя изложить по правилам логики, навет не поддается передаче в рамках приличий. В документе, позорящем прокуратору как организацию и государство как таковое, рассказывается история об изначально преступных людях, которые приглашали друг друга с преступными намерениями в трактир «Елки-палки», чтобы побудить друг друга принять участие в преступных действиях под руководством Таргамадзе. Они действовали преступно во исполнение преступного умысла умышленно согласованно с Таргамадзе и неустановленными лицами на неустановленной базе отдыха и еще в сотне установленных мест для возможного создания давки во исполнение преступного умысла по организации массовых беспорядков. Так примерно это звучит. Они преступно вели политическую агитацию, преступно посетили десятки городов России для возможного создания давки во исполнение преступного умысла по организации массовых беспорядков, которые выразились в том, что они преступно сели на мосту, что и привело к давке 6 мая 2012 года. Это и был их план по организации массовых беспорядков.
«Они родились с целью организации массовых беспорядков. Потом в школу пошли с целью организации массовых беспорядков…» — так вкратце изложит суть обвинения адвокат Аграновский уже после заседания суда. Но это потом.
— Развозжаев! — вдруг раздается строгий голос судьи Замашнюка. — Вы там что, спите?
