«Другой, другие, о других» – не единственный социальный проект Людмилы Улицкой. Недавно был придуман и второй: «Хорошая книга». Смысл его в том, чтобы книги, отобранные самой писательницей, попадали туда, куда они не доходят, – в провинциальные библиотеки. Под проект организован фонд «Хорошая книга», но пока денег на его счете нет.
– Первые поступления будут от моих друзей, приятелей, пока что собираем по людям не очень богатым: это не миллионеры, это просто люди обеспеченные. В год нам нужно 300–350 тысяч долларов. Эти деньги пошли бы на аренду склада, на транспортировку – ведь пачки книг надо раскурочить, потом заново собрать, упаковать, погрузить, отправить по железной дороге. Это все довольно дорого стоит.
– Почему с дурной системой книгораспространения должны бороться писатели? У вас нет ощущения, что вы вынуждены заниматься не своим делом?
– У меня есть такое ощущение, но я очень надеюсь, что так будет не всегда. До последнего времени мне и правда приходилось работать со списками книг, вести переговоры. Но сейчас у меня появился очень хороший исполнительный директор, организационные, финансовые проблемы будут на нем. А я готова ездить и готова даже попросить у Потанина или Чубайса денег на хорошее дело.
Напоследок мы говорим о феномене романа Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Повествование о судьбе католического священника-еврея, о диалоге между иудаизмом и христианством было издано рекордным тиражом (около 350 000 экз.) и вызвало потоки критических статей.
– Что-то поменялось вокруг вас после этого успеха?
– Эта книга была чрезвычайно важна для меня, потому что оказалось, что она работает. Я не рассчитывала, что она будет прочитана. Потому что она достаточно сложная, не для всех интересная. Оказалось, она интересна для тех людей, которые не знали, что она им интересна. Создалась аудитория свежая, и это говорит о том, что круг поднятых в ней вопросов висит в воздухе. Ответов она не дает, но там есть предложение подумать. Мне очень интересно, как книга пойдет на Западе. Осенью она выходит во Франции, потом в Германии, в Италии, она уже издана в Сербии.
– А в Израиле?
– Я не уверена, что она будет опубликована в Израиле. Она очень остро там звучит. Многие евреи ее воспринимают как антиеврейскую. Самое смешное и поразительное с этой книгой – она ударила очень точно. По людям с догматическим сознанием. Те, кто точно знает, как «правильно», эту книгу прочитали с наибольшим неприятием. Это понятно, потому что книга как раз и говорит о том, что не на все вопросы есть ответы. Вот судьба человека, который всю жизнь пытался разобраться. Он совершал, по-видимому, множество ошибок, но он был необычайно смел и не закрывал глаза перед вопросами. Вообще сама личность Даниэля Руфайзена поразила меня именно тем, как смело он сам пересматривал свои установки, все время проверял себя. И нам это очень важно: проверять, не покрылись ли твои убеждения плесенью, думаешь ли ты и сегодня именно так, как думал двадцать лет тому назад. Есть ли смелость заново подойти к проблеме?
Досье:
Людмила Улицкая – писатель. Родилась в 1943 году в Башкирии, где ее семья находилась в эвакуации. Окончила биофак МГУ. Два года проработала в Институте общей генетики АН СССР, откуда была уволена за перепечатку самиздата в 1970 году. Работала завлитом Камерного еврейского музыкального театра, писала очерки, детские пьесы, инсценировки для радио. Публиковаться начала в конце 1980-х. Литературная известность пришла к Улицкой после того, как в журнале «Новый мир» вышла повесть «Сонечка» (1992). В 1996-м «Сонечка» была признана лучшей переводной книгой года во Франции и награждена премией «Медичи». В 2001-м Улицкая получила «Букер» за роман «Казус Кукоцкого», в 2007-м – Гран-при «Большой книги» за роман «Даниэль Штайн, переводчик», в 2008 году – итальянскую премию «Гринцане Кавур» за роман «Искренне ваш Шурик».
Жорж Нива: Тайна бестселлера
[9]
Последние литературные награды – русские, европейские и американские – розданы. До начала октября, когда будут оглашены финальные результаты главных литературных премий, Нобелевской, Букеровской и Гонкуровской, в литературном мире наступает затишье – самое время обсудить итоги ушедшего сезона и перспективы грядущего. Роль премий, секреты создания бестселлеров и возможности, упущенные современной русской литературой, мы обсуждаем с почетным профессором Женевского университета, специалистом по творчеству Солженицына, Пастернака, русских поэтов-классиков и одним из самых влиятельных западных славистов – Жоржем Нива.
– Мы беседовали с вами около двух лет назад, когда на Парижский книжный салон приезжали «почетные гости» – русские писатели. Что изменилось на рынке русских переводных романов за это время?
– Одно могу сказать совершенно точно. Появились русские литературные агенты. Их пока единицы, но их присутствие на рынке уже заметно. Они весьма напористы, даже агрессивны – продвигают своего автора с невероятной энергией. Настаивают, что тот или иной роман – потенциальный бестселлер и его обязательно надо переводить.
– Это при том, что за последние годы ни одного мирового бестселлера русские авторы не написали. Кстати, как вы думаете – почему?
– Потому что существует… тайна бестселлера. Мы, по счастью, не все можем предсказать наверняка. Приведу единственный пример. Американец Джонатан Литтел написал на французском языке роман Les Bienveillantes («Благонамеренные») и получил самую престижную во Франции – Гонкуровскую премию. Но эта книга стала бестселлером задолго до того, – за первый месяц после выхода было продано 200 000 экземпляров. Обычно все наоборот: сначала премия – потом тиражи. Здесь же вышло не по правилам. И это меня очень радует! Рыночные механизмы оттачиваются, издатели всеми силами пытаются сфабриковать успех, что-то просчитывают, запускают популярные серии, заказывают писателям книги продаваемой тематики. И вот внезапно появляется Литтел, с огромным, в 900 страниц, романом о нацисте. Он описал механизмы зла в ХХ веке. Рассказал о людях, в которых есть эстетство, лицемерие, жестокость, а представления о том, что существует добро и зло, – нет. Он заговорил о самом, быть может, важном – и сразу оказался услышан. Бестселлер ведь не просто книга, которую хорошо продают, это книга, которую полюбили. Так вот, в нынешней русской прозе проблема зла в ХХ веке практически не обсуждается, об Архипелаге ГУЛАГ все словно забыли – воспевают армию, празднуют День чекиста. Конечно, кто-то из современных авторов о зле пишет, но слишком утонченно и метафорично.
– Например, кто?
– Марк Харитонов в «Сундучке Милашевича», Андрей Дмитриев в «Закрытой книге», Аксенов в «Московской саге» – и все же этого недостаточно, и к тому же я перечисляю не самые новые книги.
– Может быть, это молчание – естественная реакция авторов на засилье военной прозы в России. Да и лагерных воспоминаний с конца 1980-х тоже вышло немало. Возможно, мы просто пока наелись?
– Не могу согласиться. Да, о войне писалось много. Но тема обыкновенного зла даже в самых лучших, честных книгах о войне затрагивалась не часто. Рассказ об обыкновенных палачах, об армии, которая выполняла страшные приказы, – вот об этом в русской литературе сказано немного. Война не единственная тема. Что сегодня происходит в голове молодого человека, почему у него возникает ностальгия по сталинизму, которого он совсем не знает? Почему забывается о миллионах жертв? В России до сих пор нет памятника жертвам сталинского режима, нет даже списка этих жертв, историческая память в России пока что слишком избирательная. Может быть, стоит еще раз рассказать этим молодым людям о том, чего они не знают, – доступно, прямолинейно?
– Относительно недавно по российскому телевидению прошел сериал «В круге первом» по роману Солженицына, а только что – сериал по произведениям Варлама Шаламова.
– «В круге первом» я видел – это все же совсем не то, слишком там все залакировано. Вот сделали бы телесериал по «Крутому маршруту» Евгении Гинзбург, не вырезая самых страшных сцен в женском лагере, – другое дело. Но кроме ГУЛАГа, сталинизма существует и другая, не менее важная тема: что стало в России с верующим человеком? Сначала за веру сажали, потом выгоняли с работы, а когда коммунизм рухнул, все свелось к вопросу о недвижимости – московская юрисдикция хочет захватывать храмы один за другим. До сих пор ничего не написано о матери Марии Скобцовой, нашей современнице. Точно всем неудобно объяснять, почему она решила спасать еврейских детей в Париже. Таких Марий, спасавших евреев, было множество и в России. Я жду, когда же русская литература заговорит о Холокосте.
