Первые трудности у меня были с пропиской, когда я женился, - ведь мы, несмотря на свой статус, были лицами без гражданства (забавно - моя невеста была с Арбата, а я в Мадриде жил в районе Блошиного рынка) - у нас был документ, который мы между собой называли «шпионским паспортом». Плюс советским гражданам нельзя было выходить замуж за иностранцев. Меня прописали только благодаря моему тестю, который был коммунистом, старым большевиком. Мы жили в комнате в 25 метров вместе с ними, а в коммуналке было еще семь семей. Но, знаете, вот говорят, что жить скученно нельзя, а мы вот жили прекрасно, душа в душу. Прекрасные люди были.
Вообще, нам всегда шли навстречу. Для нас были предусмотрены льготы - испанцы могли поступать в учебные заведения вне конкурса, достаточно было просто набрать положительный балл. Чем я в какой-то момент и воспользовался - первый раз еще в техникуме, второй - при поступлении в Сельскохозяйственную академию в Москве.
О, это была целая история. Я к тому моменту уже четыре года работал в колхозе, и только женился - на русской девушке. Прихожу я в учебную часть и говорю: вот, я испанец, хочу на льготных условиях поступать. А мне инспектор говорит, что льготных мест у нас нет, поступай на общих. Ну, делать нечего, принял условия. Я получил положительные оценки по всем предметам, кроме русского языка - тройка по устному. С тем уровнем преподавания языка, который у меня был, это еще было неплохо - язык мне все-таки не родной. «У тебя такой акцент, что четверку я тебе поставить не могу», - сказал экзаменатор. - Как ты литературу-то умудрился сдать?«Письменный экзамен я, действительно, сдал на четыре - не без помощи однокашников своей жены, конечно. Настает день зачисления, и меня нет ни в списках поступивших, ни в списках провалившихся. Иду в учебную часть - мне снова: «Не могу вас принять, у вас тройка, стипендии для вас нет». И тут мне секретарша говорит: «Иди в первый отдел, жалуйся, и качай права, тебе скажут, что делать». Я пришел, там сидит сотрудник. Я ему излагаю суть дела. Он мне - да ты же ребенок войны, тебя должны так брать, и стипендию должны платить 500 рублей, приказ Сталина. Ну сейчас, говорит, я им устрою.
В общем, зачислили меня, конечно, в академию. После ее окончания тот же начальник курса продолжал со мной счеты сводить - на целину меня решил послать. А я там побывал на практике, в совхозе «Целинный». Хуже, чем в ГУЛАГе - люди умирали от голода! На нас распределение не распространялось. Я снова в первый отдел: меня отправляют на целину. НКВДшник снова меня спас, и я поступил работать в институт механизации сельского хозяйства.
Когда в 1956 году испанцы начали выезжать, комнаты выехавших отдавали тем из нас, кто оставался. Для нас этот вопрос не стоял - именно тогда мы с женой приняли решение, благодаря которому мы разговариваем с вами на Кузнецком мосту, а не в Мадриде… Ее родители к тому моменту были уже старенькие, и я подумал: они были так добры ко мне, как же я их оставлю одних? Ну, и почти все кто остался, остались по этим же соображениям. Из тридцати тысяч выехало около двух. Ну, а у оставшихся появился вот этот центр, в котором мы сейчас разговариваем. Появился благодаря Красному Кресту и компартии Испании - многие из нас имели ее членские билеты (что избавляло нас от необходимости вступать в КПСС), и каждую неделю можно было послушать политинформацию - так что мы всегда были в курсе происходящего на родине.
Почти все 60-е я отдавал долг Советскому Союзу - работал на Кубе по линии Госкомитета по внешним связям, переводчиком. И в чисто культурном отношении это было, конечно, возвращение на Родину - тепло, испанский язык, испанская культура и кухня. Происхождение у многих кубинцев испанское, как вы знаете. Но не было такого, что, мол, вот - дорвался, глотнул родного, останусь здесь или уеду в Испанию, а в Союз больше не вернусь. Такие были - возвращались с Кубы обратно домой, не могли больше в Советской России жить, я их понимаю и не осуждаю. У меня сердце было на месте - мы не могли бросить наших замечательных стариков, да будет земля им пухом.
Я думаю, что скажу за многих - Советскому Союзу, России мы можем быть только благодарны, не только власть, но и простые люди всегда делали для нас все: любили, помогали, прощали. Сейчас о нас, в общем, заботится еще и правительство Испании - правый Аснар больше говорил, левый Сапатеро больше делает. Сказал, что выведет войска из Ирака, - вывел. Сказал, что нашему центру поможет, и помогает: мы уже старенькие, а за его счет нам строят лифт. Мы каждый год за счет правительства ездим на родину.
Я социалист, сын республиканца, сижу перед вами под портретом короля Хуана Карлоса - потому что этот король смог мудростью победить диктатуру. И я бы был коммунистом - если бы не видел, что икона компартии - Сталин делает со своей страной, и тем жутче мне было это все наблюдать, будучи на особом положении (под нами на Арбате жили поляки - когда их пришли забирать, ошиблись дверью, и мы кричали: «Мы не поляки, мы испанцы!»). Сталин - первый антикоммунист и антисоциалист, хуже Франко - во имя всеобщего блага утопил в крови свою прекрасную и добрую страну, вернул ее в Средневековье! Если бы не он, вы бы… мы бы жили сейчас лучше, чем Америка.
Евгения Долгинова
Соблазн ненавидеть
Новгородское дело как попытка гражданской войны
Лет через несколько, почти не сомневаюсь, снимут сериал.
Если стало фабулой сериала «Атлантида» дело Александры Иванниковой - москвички, в 2004 году убившей подвозившего ее юношу, - то новгородское дело, куда более резонансное, с громадным мелодраматическим потенциалом, просто обязано обогатить масскульт. Редко какое судебное дело сочетает красивую love story с элементами детектива, жесткого судебного триллера, физиологического очерка, острой публицистики и - это впереди - романа скитаний.
Но в первой серии 20-летняя девушка будет смотреть на ветки в осеннем окне и слушать джаз. Это девушка удивительной, тонкой красоты и сложных духовных запросов. Она необычная, нездешняя, невесомая. Она выше, лучше своей среды (фоном пройдет комнатка в предместье Великого Новгорода, годовалый младенец, сварливая простецкая свекровь, любящий, но (по сюжету) ограниченный муж-программист и постирушка, ползунки, отчаянная бытовая тоска и усталость). «Представь себе - я здесь одна, никто меня не понимает, рассудок мой изнемогает», - переполненная музыкой, она подойдет к компьютеру и напишет в своем блоге (интернет-дневнике) про джаз и ветки, и что это самые прекрасные минуты в ее жизни. И молодой преподаватель философии в Москве прочитает это, будет потрясен («мне показалось, что она сказала нечто очень важное для меня», - вспоминал он недавно) и через какое-то время возьмет билет в Новгород.
Не все сразу, конечно. Вскоре после встречи с Кириллом Тоня объявит мужу, что уходит от него и забирает ребенка, но так получится, что она не уедет к философу, а уйдет к матери в общежитие, в 11-метровую комнату, доставшуюся той после развода и размена квартиры, в густой коммунальный смрад. Примерно год они проживут в узнавании друг друга, в режиме встреч, в поезде Москва-Новгород; он откроет ей мир тонких, умных разговоров и сложных интуиций, он познакомит ее со своими друзьями; будут Питер, дожди, стихи, детский смех на снегу, счастье.
Весной он снимет для нее и девочки квартиру в Новгороде, а она, наконец-то, получит развод и с трудом отсудит себе малышку, которую страшно любит, это главный смысл и свет ее жизни. Осенью 2006-го Тоня с Алисой, наконец-то, переедут в Москву, она будет готовиться к поступлению в МГУ (конечно, на философский), а в конце февраля приедет к маме в гости, и здесь, обычным будничным утром, на лестнице общаги и произойдет то страшное, непостижимое, загадочное и ужасное событие, которое второй год будоражит СМИ, Генпрокуратуру, Общественную палату, депутатов Госдумы, объединяет непримиримых идеологических противников и ссорит тысячи людей в разных концах света.
Начнется легендарное «новгородское дело».
Она проводила маму на работу и не закрыла дверь, Алиса (ей было 2 года и семь месяцев) выскочила на лестничную клетку, перелезла через перила и прыгнула с третьего этажа в пролет. Случилось чудо - Алиса отделалась сотрясением мозга, трещиной в челюсти и потерей трех зубов и через три дня вышла из больницы. Но через три недели Тоне предъявят обвинение в покушении на убийство дочери - сначала с формулировкой «мешала личной жизни» (через несколько месяцев, когда она уже будет замужем, формулировку поменяют на «желая вызвать чувство жалости у своего сожителя»; какими щами, какими пожилыми рейтузами пахнут эти отвратительные формулировки!). Дело возбудят по показаниям единственного очевидца - вздорного 11-летнего мальчишки, соседского приятеля, прогульщика, вруна и очкарика, который стоял на площадке сверху, и ему примерещилось, что Тоня вышла на площадку вместе с Алисой и вовсе не пыталась ловить дочь, а сбросила ее, подержав над пролетом.
