Я про что-то похожее разговаривал по пьянке с молодым парнем, который меня подвозил ночью на «Жигулях» за скромные деньги, и он – это уже когда я заплатил – сказал, что мысль моя неплоха и он таки проголосует за СПС. При том что отродясь на выборы не ходил…
Смешно, что на другой день мой старый товарищ с могучим интеллектом решил агитировать меня – меня! – за «Единую Россию».
– Что-что? – искренне удивился я. – Да ты в своем ли уме? Как ты мне такое можешь предлагать? Мало у вас подхалимов? (Подхалимы – это просто очень хорошо воспитанные люди прагматичного толка, они просто обчитались книжек типа «Как приобрести друзей и влиять на людей».) Ты лучше ответь Немцову он говорит, что за путинское правление у нас стало чиновников на 600 тысяч больше!
– Во Франции еще больше!
– Они там, во Франции, уже под арабами совсем; заедь к ним, они тебе твою любимую новую машину сожгут – тогда поговорим. А вот как так: в газете на одной полосе идет реклама «Единой России», тут же про рост цен на нефть и стабфонд, и – цинично – объявления о том, что вот не на что детям делать операции, так что граждане пусть скинутся. По-моему, это идеологическая диверсия или как это сейчас называется…
Он молчал.
– Может, цензуру усилить? Пусть она крамолу отслеживает. Или объявления эти про операции запретить.
– А что, это мысль! – бодро откликнулся он.
Так что ожидайте новую заботу партии.
Вчера сдал в номер (в журнал «Медведь») интервью. С писателем Алексеем Варламовым. Который вышел в финал премии «Большая книга» с призовым фондом, между прочим, 6 миллионов рублей. Итоги будут оглашены 22 ноября. Позже выяснилось, что он получил вторую премию. Варламов не только писатель, он к тому же и преподает в МГУ. Тема его докторской диссертации была такая: «Жизнь как творчество в дневнике и прозе Пришвина».
– А чем вас так заинтересовал скромный Пришвин? – спрашиваю.
От ответил:
– Меня очень поразили его дневники, которые он начал вести в начале века. В них я нашел очень вдумчивый и глубокий анализ русской истории. Пришвин и история, Пришвин и большевики, Пришвин и народ. На чьей он был стороне – народа или большевиков? Он был резкий враг большевиков в 1917 году, а в 1918 году вдруг увидел в них историческую правду. Когда мужики распоясались, он их очень испугался. Бунин тоже испугался, но он их проклял и уехал. А Пришвин здесь остался и пришел к выводу, что большевики – это единственная сила, которая может мужиков привести в чувство, вразумить. Что только так с ними и надо – жестоко, железно, окуная в прорубь… Иначе эту стихию не утихомиришь. И он увидел в этом историческую закономерность и справедливость. С этим можно соглашаться или не соглашаться, но он, просидев в деревне три года в самое страшное время, выстрадал эту позицию. Большевики – это жестокая школа, через которую должен пройти анархический народ для своего же блага, чтоб от этого анархизма излечиться…
Если кто забыл, большевики усмиряли крестьян – нешто и правда для их же пользы? – при помощи такого инструмента, как чекисты.
Все уже было, что ли?
А на выборы сам Варламов давно уже не ходит. С тех пор как разочаровался в Ельцине.
Вот хотел я тут дурным голосом проорать: «Все на выборы!» – но как-то неловко перед Варламовым. Чего это я взялся выступать от имени яйцеголовых, когда такой человек молчит…
23 ноября2007 г.,14:33
В своем выступлении в Лужниках ВВП среди прочего, как известно, сообщил: «Власть действительно допускает ошибки в своей работе».
А после дал совет: «Можно и нужно критиковать власть за это».
Я как-то сразу подумал, что это не ко мне. Есть специально обученные люди, которые лучше меня, торопливее и грамотнее исполнят совет вождя.
Я вспомнил про другое. Про разговоры насчет демократии, которые в последний ельцинский – кто ж тогда знал – год я вел с известным правозащитником Валерием Абрамкиным. При Советах он был реально политзаключенным. И вот он мне сказал, что тюремный опыт убедил его в такой вещи: нашему народу демократия чужда.
Я, конечно, удивился: откуда демократия в тюрьме-то, когда ее и на воле не было? Уж при советской-то власти – точно.
Валерий, однако, уверял меня, что сиживал в камерах, где было настоящее равноправие и полная демократия. Имелись в виду учреждения, где правили мужики, то есть фраера, где не было блатной иерархии. Это работало! Все решалось коллегиально, сходкой. Но если ситуация сильно затягивается во времени, то – внимание! – люди устают, им это перестает нравиться. Тогда появляется некий пахан и ему сдают власть. Люди добровольно снимают тему равенства и братства – и восстанавливают жесткую иерархию.
Про термин «вертикаль власти» мы не слышали в те времена. Я только уточнил, в тогдашних терминах:
– Это ты про то, что на воле описывается термином «твердая рука»?
– Конечно.
Абрамкин, видно, много думал про это, у него были наготове объяснения, литые формулировки:
– Это от потребности многих людей иметь некую внешнюю совесть. Человеку часто хочется, чтоб кто-то снял с него ответственность – и взял на себя. Эта модель, по которой призывали варяга для наведения и поддержания порядка. В тюрьме такое случается, когда появляется новый человек. А бывает, кто-то из своей же камеры берет на себя такую обязанность…
Летом 1999 года мы не знали, кто придет и сделает все как надо.
Ну что же. Раз это есть, раз существует такая потребность – значит, иначе нельзя. (Похоже, люди и женятся по тому же принципу.) Это типа ручейка, который пробивает себе дорогу. Нравится нам это или нет. У нас нет другой страны и другого народа. Надо уметь жить в такой стране, какая есть. Жили же когда-то при так называемом социализме…
Тогдашняя наша дискуссия плавно перетекла на воспоминания про обстрел Белого дома.
Абрамкин и для этого нашел зоновскую аналогию:
– Накопилась критическая масса людей, привыкших к насилию. У таких, когда они никого не бьют, начинается ломка, как у наркоманов. Это по ощущениям похоже на Гражданскую войну. Ну, на Гражданской я не был, но у меня было похожее настроение, когда в зоне начался беспредел, когда в зону вот-вот введут внутренние войска.
Не к ночи будь сказано.
Еще я вспомнил про ситуацию с Пастернаком, на довольно вялую и безобидную книжку которого про доктора Живаго власть крепко обиделась. Тогда тоже выступали различные ткачихи и даже очкарики в строгих костюмах и страстно, волнуясь, говорили о любви к начальству… И острой нелюбви к тем, кто против. Эстетически это не очень, конечно, но по сути понятно желание быть ближе к прямому пути. Из двух вариантов – любить начальство или не любить – предпочтительней, конечно, первый вариант. Счастливы те люди, которые способны испытывать такую любовь искренне! Я практически даже близок к тому чтоб чуть-чуть завидовать им.
Пастернака власть не любила… За что, кстати? Я читал роман очень внимательно – тогда, при самиздате, это еще было возможно, сейчас-то мы чтением перекормлены, – пытаясь найти причину. Так вот крамолы там я нашел две порции: 1 – что-то типа «стало ясно, что коллективизация была ошибкой, и чтоб ее скрыть, была начата большая война, которая собой многое заслонила»; 2 – внимание! – «страна идейно вернулась ко временам диких первобытных пастухов и всевластных вождей, которых обожествляли». Что-то в этом роде. Вот этот второй пункт был наверно сильно обиден: кругом же вроде Европа, цивилизация, костюмы европейские же, а тут такие слова.
Но конечно, никого это не может обмануть. Какая Европа? Я как человек степной, родом из донецких степей, в детстве в огромных количествах насмотрелся на скифских баб – таких каменных истуканов в натуральную величину, их там полно. И потому строки «да скифы мы, да азиаты мы!» (запятые можно ставить, можно нет; смысл меняется только чуть, интонационно) я воспринимал не как поэтическую вольность или шутку, а как жесткую констатацию факта. Скифы – это круто, это была сверхдержава; грубо говоря, они делали что хотели и шугали европейцев. Говоря о том, что у нас дикий народ, я однажды был деликатно прерван вопросом:
– А ты, типа, не дикий?
Я схватился за голову. О Господи. С этого надо было начинать! Ну конечно же, я дикий, дикий степняк и скиф! Я варвар! С такой деталью, что я не хочу разрушать белый Рим, он мне в чем-то симпатичен… Но и камлание, которое начато по всей стране в честь нового вождя (или не сильно нового, не важно), мне не кажется чудовищным. Нормальное камлание, наше, скифское, простое. Оно необычайно демократично. Надо орать в пользу и в защиту вождя или там атамана «Любо!» или как там, – у запорожских казаков была замечательная демократия. У нас все в порядке. Страна живет так, как ей комфортно, как она привыкла.
Сколько раз я примерял на себя эмиграцию – но хлеб чужбины скучен. Сколько я видел эмигрантов там, как они жалки и нервны, если не имеют возможности вернуться сюда, пусть и с новым паспортом. Какие удивительные глаза у людей, которые провожают тебя в Москву оттуда, откуда им нет дороги домой, по известным причинам…
