– Мало кто из ныне живущих отлетал подобно вам финскую и германскую войну, громил японцев на Дальнем Востоке, одновременно осваивал все типы боевых самолётов, а затем ещё тридцать лет отдал гражданскому воздушному флоту. Откуда такая ненасытная любовь к авиации?
– Начнём с того, что мне повезло родиться в Крыму в далёком 1917-м. Это был год революции, которая открыла передо мной все дороги. Мой отец работал машинистом, мать воспитывала пятерых детей. После седьмого класса отец отвёз меня в интернат города Керчь. И уже в 15 лет я начал летать при керченском ДОСААФе на беспилотном планере, а через год – на одномоторном тренировочном истребителе УТИ-2. В 20 лет я успел окончить горно-металлургический техникум и заочно – институт в Днепропетровске. Затем лётное училище военно-морской авиации. Сделал более ста прыжков с парашютом.
В декабре 1939-го меня отправляют на финский фронт. За три недели боёв на истребителе И-16 я сбил два самолёта – один итальянский и один французский. И убедился, что мощнее и маневреннее наших самолётов ни у кого нет.
– Чем врезалось в вашу память 22 июня 1941 года?
– С рассвета этого дня немцы двумя заходами своих бомбардировщиков уничтожили в капонирах все самолёты на крымской авиабазе, где я проходил службу. Если бы мы ожидали нападение, то рассредоточили бы авиацию по запасным аэродромам и катастрофы удалось бы избежать. Несмотря на то, что мы остались без боевой техники, по указанию И.С. Сталина нас распределили по авиационным частям. Вскоре я начал летать на разведывательном Р-5 в составе ВВС Черноморского флота. Разведку вели только ночью или в густую облачность, поэтому для немцев были неуязвимы. Лётчики люфтваффе в отличие от нас всю войну летали исключительно днём.
– Когда вы почувствовали, что было покончено с немецким господством в воздухе?
– В 1943 году советская авиация была полностью переоснащена новыми типами боевых самолётов. По своим лётным качествам, вооружению и по количеству они превосходили немецкие образцы. Решающее сражение в небе развернулось на Курской дуге – одновременно с битвой танковых группировок. Встречными курсами сошлось примерно по четыре сотни крылатых машин с обеих сторон. К этому времени я пересел на новый пикирующий бомбардировщик ПЕ-2 с тремя пушками и семью пулемётами. По боевой мощи он не имел себе равных. При столкновении двух воздушных армад в небе творилось нечто невообразимое. Советские пилоты и самолёты оказались сильнее. В те решающие дни только наш экипаж в составе авиагруппы сбил три «мессершмита». Авиации Геринга был нанесён такой тяжёлый урон, что она прекратила лобовые и массированные атаки против наших новых машин. Инициативу полностью перехватили советские лётчики.
– Приходилось ли вам действовать не по приказу, а на свой страх и риск?
– Около Старой Руссы партизаны условным сигналом из зажжённых костров запросили срочную помощь. Мы сели, не оповестив командование, чтобы не стать мишенью для немцев. Нам привели двенадцать отбитых у оккупантов мальчишек. Смотреть без содрогания было нельзя: кожа и кости в лаптях и лохмотьях. Делать нечего – закрепили десятерых стропами в пустых бомболюках, ещё двоих положили на пол в кабинах, и вперёд через линию фронта. Перед посадкой нас чуть не сбили свои зенитки. Рисковал не зря: все хлопчики вышли потом в люди, выучились, завели семьи, родили детей. Некоторые по моему примеру стали лётчиками и постоянно вели со мной переписку. К сожалению, многие умерли. И товарищей по фронту давно уже нет. Вот что значит быть долгожителем.
– Где встречали Победу?
– В Севастополе. Затем на Пе-2 через всю страну в Советскую Гавань. Планировали нанести удар по Хоккайдо. Но операцию отменили и нас перебросили под Владивосток. С приморского аэродрома мы вылетали на ночную поддержку морского десанта Героя Советского Союза Леонова в корейские порты Юки, Расин, Сайсин и Гензан. Небольшими световыми бомбами ослепляли противника, подавляли огнём его огневые точки и указывали путь нашей морской пехоте. Корейские порты освободили за одну ночь. Потом мы прибыли в маньчжурские порты Дальний и Порт-Артур за несколько дней до прихода туда сухопутных войск. За участие в освобождении корейского побережья мне вручили второй орден Красной звезды.
– И наступил долгожданный мир?
– Не совсем. Уже после официальной японской капитуляции от берегов Японии в сторону Владивостока отправилась боевая эскадра в составе четырёх миноносцев и одного крейсера с десантом из 1200 человек на борту. Эти смертники могли принести много бед. По тревоге были подняты бомбардировщики и ПЕ-2 (в их числе мой самолёт), которые двумя волнами атаковали эту эскадру в трёхстах километрах от Владивостока. Наши самолёты повредили крейсер, уничтожили десант, потопили один миноносец. Уцелевшие японские корабли свернули к корейскому берегу. Это был последний аккорд Второй мировой войны.
На фронтах Великой Отечественной войны сражались мои братья – старший Зиновий воевал танкистом, средний Григорий – артиллеристом. Защищать Родину – это у нас в крови. Мои сыновья связали свою судьбу с авиацией. Один стал вертолётчиком, другой – лётчиком-истребителем.
После увольнения из армии я летал на гражданских турбовинтовых самолётах.
Борис Балабанов:
ЛОБОВЫЕ АТАКИ – САМЫЕ ОПАСНЫЕ
– Как себя чувствуете в свои 86 лет?
– Намного лучше, чем в 1944-м и в 1945 годах – в первых рядах нашей наступающей армии. Там была жуткая кровавая каша. До сих пор не пойму, как выжил. Сейчас фронтовики всем обеспечены благодаря хорошей пенсии и государственным льготам. Плохо, что обычным пенсионерам после квартирных выплат денег хватает лишь на селёдку и хлебный мякиш. Многие голодают.
– Но ведь и вам даже в мирное время тоже пришлось несладко.
– Да, моё детство было не сахарным. В 1929 году, когда мне исполнилось шесть лет, в боях с китайцами на КВЖД погиб мой отец – бывший царский поручик, перешедший в ряды Красной армии. Мать осталась с пятью ребятишками. Государство выплачивало пенсию за отца, но её не хватало. Кое-как сводили концы с концами. До войны почти все подростки и детвора занимались в секциях и кружках, работали пионерские лагеря. При желании мог поступить в техникум, в институт. Но чтобы помочь семье и встать самому на ноги, после 8-го класса устроился грузчиком на железнодорожный вокзал Хабаровска. Зарабатывал больше ста рублей в месяц. В общем, на жизнь хватало. Все надежды разбила война.
– Потому что её не ждали?
– Приближения войны никто не скрывал, и весь народ на это настраивали. Но в 1941 году немцы почему-то оказались сильнее. Когда они шли на Москву, паника среди гражданского населения докатилась и до Хабаровска. Все были уверены, что Гитлер возьмёт столицу. Но Москву отстояли.
Моя очередь пришла в 1943 году. После призыва – сапёрная учебка и запасной полк. Готовили почти год. Других обычно уже через месяц бросали в бой. Длительная серьёзная подготовка очень помогла мне в дальнейшем. В марте 1944-го в звании сержанта в составе 178-й стрелковой дивизии прибыл на Калининский фронт, потом был Ленинградский фронт, а оттуда через Прибалтику и Польшу дошёл до Берлина. Много раз в составе всей армии ходил в атаки, трижды был ранен, участвовал в штурме Рейхстага. Из 127 человек моей роты с весны 44-го до 9 мая 45-го дожило лишь семеро.
– Чем объяснить такие потери?
– По себе знаю – пехоту не берегли. Наступали впроголодь, ели что под руку подвернётся, полевых кухонь почти не видели. Зато выдавали спирт без всякой закуски, хотя я на фронте не пил. Никаких консервов и сухпайков мы не получали. Моя сапёрная собака получала консервы, а я нет. Иногда съедал её пайку, а её кормил мясом убитых животных. Бани не видели, по самые уши во вшах, и никакого транспорта – всё на своих ногах. Не считая нескольких лошадей с телегами для перевозки снарядов, патронов и раненых. Вплоть до самой Победы не хватало боеприпасов. В атаку давали не больше 60 патронов и двух гранат. Их выстреливали махом, потом погибай или сдавайся. Потери у нас были несравнимо больше, чем у артиллеристов, фронтовых разведчиков, лётчиков, моряков. Неслучайно среди нескольких сот хабаровских ветеранов войны нашего пехотного брата – считаные единицы.
– Что было самым опасным?
– Лобовые атаки против укреплённых позиций врага. Только при штурме Зееловских высот под Берлином наших полегло почти столько же, сколько американцев за всё время второго фронта. До сих пор не могу понять: неужели нельзя было бить не в лоб, а по менее укреплённым местам? Ведь наступающие войска и так теряют больше, чем оборона. Все эти мысли не дают покоя сейчас, а тогда шли в атаку без рассуждений.
