Теоретически оставленное колхознику небольшое личное хозяйство должно было носить исключительно подсобный характер: его крошечные размеры уже сами по себе, по-видимому, не допускали иных предположений. Но такая постановка вопроса зачастую затушевывала то экономическое значение, которое надолго сохранило это мельчайшее хозяйство и которое никак нельзя назвать ничтожным. В 1937 г. это мельчайшее хозяйство обеспечивало 40 % национального дохода, созданного в сельском хозяйстве, и давало от половины до двух третей всей продукции животноводства. Колхозные рынки в городах – где продавцами выступали исключительно крестьяне, ибо колхозы еще не в состоянии были использовать их прилавки, – покрывали 20 % всей розничной торговли продовольственными товарами; доля эта повысится до 30 %, если брать в расчет только сельскохозяйственную продукцию, не прошедшую промышленной обработки. На своем маленьком приусадебном участке колхозник разводил огород или сад, злаки или технические культуры здесь почти не возделывались; главное же место занимали картофель (свыше 41 % всех площадей под картофелем в стране принадлежало к категории индивидуальных участков), овощи, плодовые и ягодные растения. Получаемое в колхозе зерно использовалось колхозником для собственного питания и в качестве фуража, остальное шло на рынок. Если в крупных городах, вроде Москвы или Ленинграда, доставляемые колхозниками продукты составляли важную, но все же меньшую часть продовольствия, то в некоторых небольших городах, особенно на юге, положение выглядело иначе. У колхозников, в частности, приобреталось мясо и молоко.
С политической точки зрения компромисс, заключенный с деревней, был жизненно необходим после жесточайших столкновений в ходе массовой коллективизации в начале 30-х гг. Вместе с тем с точки зрения экономических законов он был малорационален. В самом деле, крестьянин был заинтересован в том, чтобы сосредоточить максимум усилий на мельчайшем участке обрабатываемой земли и минимальных сельскохозяйственных ресурсах, и вынужден был тратить много времени, чтобы доставить на рынок и реализовать там те немногие продукты, которые он производил в индивидуальном порядке. Он охотно отправлялся в город еще и потому, что с большей легкостью мог приобрести там те промышленные изделия, которые из-за слабого развития торговой сети на селе не доходили до него. Из этих противоречий – а аграрная политика Сталина так и осталась в их плену – рождался целый ряд нелегких проблем.
Так же как среди рабочих, власти старались повысить трудовое рвение колхозников с помощью соревнования, присуждения почетных титулов и развития движения, сходного со стахановским. Поскольку рабочих рук на селе не хватало, поощрялся труд женщин. Привлечение женщин ко всем видам трудовой деятельности, чему способствовал прежде всего спрос на рабочую силу в городах, на промышленных предприятиях, представляло собой одно из самых значительных социальных явлений в СССР 30-х гг. Неслучайно самым знаменитым, пожалуй, представителем ударников на селе была именно женщина – Прасковья Ангелина. Она первой научилась водить трактор и затем убедила подруг последовать ее примеру. Однако из-за слабости реальных экономических стимулов соревнование дало в деревне скудные плоды, не сопоставимые с результатами, полученными в промышленности.
Борьба вокруг создания колхозов утихла. Юридически выход из колхоза допускался, но на практике это значило поставить себя в невозможные условия существования. Камнем преткновения сделалось, скорее, стремление расширить возможно больше крошечный личный участок и сократить до минимума работу в колхозе. Следует остерегаться, естественно, поспешных обобщений, но масштабы явления были более чем внушительными. В 1937 г. более 13 млн. колхозников трудоспособного возраста, то есть более трети общего их числа, либо совсем не работали в колхозе, либо вырабатывали менее 50 трудодней в год, иначе говоря, работали лишь месяц или менее месяца за год (1 трудодень в переводе на рабочие часы в среднем равнялся 1,27 рабочего дня). Еще 6 млн. вырабатывали от 50 до 100 трудодней; таким образом, значительно больше половины колхозников принимали в делах общественного хозяйства ничтожно малое участие (удовлетворительной нормой считалось 200 трудодней в год). В 1938 г. положение не улучшилось: даже в июле, то есть в момент наиболее напряженных полевых работ, 22,4 % колхозников не принимали участия в коллективном труде. В подавляющем большинстве своем это были женщины, на которых как раз и падали заботы по ведению личного хозяйства. Одновременно отмечалась повсеместно тенденция к расширению приусадебных участков сверх положенных пределов.
В мае 1939 г. после сурового вмешательства Центрального Комитета партии положение было отчасти исправлено. По постановлению ЦК был проведен новый обмер всех индивидуальных участков для выявления и изъятия излишков земли у тех, чьи наделы по размерам превышали установленные нормы: колхозами были отторгнуты у частных лиц 2,5 млн. га. Сверх того, было установлено, что не могут считаться членами колхозов и, следовательно, сохранять право на приусадебный участок те семьи, члены которых не вырабатывают минимума трудодней (минимум равнялся 60, 80 или 100 трудодням, в зависимости от области). По этим же причинам были ликвидированы хутора. В той же резолюции ЦК постановлялось созвать осенью 1939 г. Третий съезд колхозников для внесения новых изменений в Устав сельскохозяйственной артели. В отличие от других решений это так и не было выполнено.
Неудовлетворительное положение дел в советском сельском хозяйстве 30-х гг. – а оно продлится много лет, вплоть до послевоенного времени, – многократно приводилось в публицистике как пример, подтверждающий абсолютную неизбежность провала идеи коллективного труда в сельском хозяйстве. В задачу данной работы не входит всестороннее рассмотрение проблемы социалистического коллективизма в деревне. Единственное замечание, которое представляется правомерным сделать в этой связи, состоит в том, что советский опыт 30-х гг. отмечен исключительными и слишком драматическими чертами, чтобы служить безоговорочным доказательством в этом споре. Слишком слабой была экономическая и техническая база, на которой проводилась коллективизация; слишком судорожным и бескомпромиссным было ее практическое осуществление; слишком тяжким – бремя, которое продолжало тяготеть над деревней и после создания коллективных хозяйств. В подобных условиях результаты вряд ли могли оказаться более благоприятными, чем те, что были получены.
Что же касается истории СССР, то одного этого вывода будет недостаточно. В самом деле, благодаря коллективизации Советское государство обрело два новых и важных фактора силы. Теперь оно могло ежегодно располагать крупными количествами сельскохозяйственной продукции, в первую очередь хлебом и сырьем для промышленности. Для удовлетворения всех потребностей этого количества было пока недостаточно. Тем не менее при сокращении потребления теперь оказывалось возможным накормить города, армию, снабдить заводы и фабрики и – особенно в урожайные годы, такие как 1937 и 1940, – создать необходимые запасы.
С помощью колхозов была достигнута такая «железная» степень унификации страны, о какой не могло даже мечтать старое российское государство. Из края в край необъятной территории, с ее бесчисленными деревнями и селами, где ранее сосуществовали самые различные производственные уклады, была «насаждена» (по сталинскому выражению) единая для всех социальная структура. Разумеется, ей присущи были различия, варьировавшиеся в зависимости от района и особенно заметные в неевропейских окраинных частях страны; однако речь шла не о существенных различиях. Один и тот же способ производства был внедрен на равнинах древней Московии, на бывших землях казачества, в украинских степях, в среднеазиатских оазисах и в тундре Крайнего Севера, среди племен охотников и скотоводов, пасущих стада северных оленей. Все и всякие предшествующие социальные формации были сметены прочь. В целях большей унификации было задумано и территориально-административное деление страны; достижению этой цели, впрочем, гораздо больше способствовало радикальное преобразование деревни по единому, в сущности, образцу.
Самые глубинные различия, сохранявшиеся между разными нациями, были в результате этого серьезно поколеблены и до известной степени притуплены.
Сталинизм. Национальные мотивы
С 1938 г. власть Сталина сделалась безграничной. Уничтожены были, иначе говоря, все препятствия к прямой связи между вождем и народом, которую он использовал как орудие борьбы с руководящим слоем партии и как миф, способный зарубцевать разрывы в социальной ткани общества, вызванные конфликтами начала 30-х гг. Один советский писатель, который смотрит на Сталина отнюдь не с осуждением, описал его размышления, должно быть, довольно достоверно: «Был народ, и был его вождь Сталин… который знает, что нужно народу, по какому пути должен идти народ и что на этом пути совершить. Даже ближайших своих соратников он рассматривал прежде всего как посредников, главная задача которых состоит в том, чтобы неустанно разъяснять партии и народу то, что было высказано им, Сталиным, проводить в жизнь его указания».
